Том 2. Стихотворения 1917-1922

<1921>, 1922

«Из городов, где плоские черви…» *

Из городов, где плоские черви Мест службы, Где люди проходят чередование поколений, Где очи клячи оба С жадной силой ремнем питала злоба В печени государств, И худеет народ очами калек И толстеет сан пиявки С красной звездой во рту, – В села, сады, зелень, Где человек – человек. А здесь худеет печень Клячи государств От прохождения мест службы Чередованием поколений Людепохожих плоских червей.

<1921>

Молот *

1

Удары молота В могилу моря, В холмы русалок, По позвонкам камней, По пальцам медных рук, По каменным воронкам В хребет засохшего потопа, Где жмурки каменных снегур, Где вьюга каменных богинь. Удары молота По шкуре каменного моря, По тучам засохших рыб, по сену морскому, В мятели каменных русалок, Чьи волосы пролились ветром по камням, С расчесанными волосами, где столько сна и грезы, И крупными губами, похожими на лист березы. Их волосы падали с плачем на плечи И после летели по волнам назад. Он вырастет – Бог человечий, А сёла завоют тревожно в набат! Удары молота по водопаду дыхания кита, По губам, По пальцам черных рук, В великие очи железного моря, Девичьего потопа в железных платьях волн, По хрупким пальцам и цветам в руках, По морю русалочьих глаз В длинных жестоких ресницах. Из горных руд Родитель труд, Стан опоясан летучею рыбою Черного моря морей. И черная корчилась дыбой Русалочьей темною глыбой Морская семья дочерей. Удары молота В потопы моря, потомка мора, По мору морей, По волнам засохшего моря. Русалки черногубые берут И, чернокожие, сосут Сосуд Тяжелых поцелуев молотка. Раздавлены губы, Раздавлены песни засохнувших морей, Где плавали киты И били водой в высокое небо. Напиток пыток И черного кувшин труда, Откуда капли черных слез Упали на передник И на ноги. Рукою темною в огне купаясь, Хребтом пучины И черным теменем высоких темных тел Касаясь молотка, Как ворон суровый, молот летел На наковальню русалочьих тел, На волны морского потопа, Где плавали песни богинь. И он ломал глаза и руки У хрупких каменных богинь, Чтоб вырос бы железный сын, Как колос на поле зацвел Через труды страды руды. Труд руд, Их перерод в железное бревно С железными листами, В мальчишку нежного и смелого, В болвана-шалуна В мятежных и железных волосах, С пупком на темном животе, В железное бревно в постели чугуна И смелое глазами разумное дитя. На ложе рыжего огня оно жило. Живот темнеет мальчугана На ложе темного кургана. Так выросло, не он и не она, – Оно В гнезде для грез железного бревна, В железных простынях и одеялах С большими и железными глазами, С кудрявыми железными устами.

1921

«Завод: ухвата челюсти, громадные, тяжелые…» *

Завод: ухвата челюсти, громадные, тяжелые, Проносят медь, железо, олово. Огня – ночного властелина – вой. Клещи до пламени малиновые. В котлах чугунный кипяток Слюной кровавою клокочет. Он дерево нечаянно зажег – Оно шипит и вспыхнуть хочет! Ухват руду хватает мнями И мчится, увлекаемый ремнями. И неуклюжей сельской панн<ой>, Громадной тушей великана Руда уселась с края чана, Чугун глотая из стакана. Где печка с сумраком боролась, Я слышал голос – ржаной, как колос: «Ты не куй меня, мати, К каменной палате. Ты прикуй меня, мати, К девичьей кровати». Он пел по-сельскому у горна, Где всё – рубаха даже – черно. Зловещий молот пел набат, Рука снует вперед-назад! Всегда горбата, в черной гриве, Плеснув огнем, чтоб быть красивей.

1921

«В этот день, когда вянет осеннее…» *

В этот день, когда вянет осеннее, Хороша и смуглей воскресенья, Возникала из моря свобода, Из груды черных мяс, Из закипевших в море членов, Мохнатых гор зачатия и рода. Она стоит, русалки стан Согнув и выжимая волосы, И в ночь, когда небес бугай, Громадно-черный и багровый И от покрывал божеств нагой, Вдруг сделался волом. Внизу завод, шумлив и смугол, В глазу жил алый попугай, Своих горбов вздымая угол Старинный бык пустынных гроз, Чья молния забыла прорицанья, Венки храмовных лоз И песен восклицанья. Сразу у моря смолкли жрицы, Вопль умер вод девицы.

1921

«Кольца, незурные кольца…» *

Кольца, незурные кольца Падали в слух шумомольца. Бога небесного надо ли? Кольца кружились и падали.

1921

«Ночной тишак…» *

Ночной тишак, Спасибодей ночного ока, Венцуемый шляпы крылом, Аюдоятное небо далеко, Взвился роковой боголом. Этою смертью ныне Хром людоятия храм. И буква Тэ Ложилась прямым косяком На черноте Смерца босиком. Страх – глубокая ночь. Смерть – красивые тучи. Ибом слезы не выпьешь, Этим долоем звезду не стереть. Пловец нетыни, Нагнивец речной темноты, Увийцею вечер запел. Ибоумные носятся вздохи. Тело унийцы жертвеет.

<1921>

«Судьба закрыла сон с зевком…» *

Судьба закрыла сон с зевком, И снова мы во сне Лежим ничком И край подушки бешено грызем. И наш удел – родимый зём. Увы! Маша, на полках шаря Громадным кулачищем, И, водолазы картами созвездий, В колоколе черных стекол звезд – Что ищем мы? С подушки к небу подымаясь И пальцем согнутым хвоста Цепляясь в земной шар И броненосным телом извиваясь В ночном бреду, В небесной тяге, – Ночною бездной нас манила, – Себя венчаем мы? И через решетку видим небо. И бьем себя от ярости в висок. И что же? Она закроет книгу сна И шлет презрительный зевок. Как к водке пьяница, мы тянемся К прилавку Козерога, Ревнуя сан ночного божества. Увы, решетка между нами! Так обезьяна скалит зубы человеку.

Октябрь 1921

«Еда!..» *

Еда! Шаря [дикими] Лапами [песни], Земного шара [Яростно] грызу Сахару, [Запивая] черный стакан Ночного неба! Пескам Сахары И тебе, Тибет, Думы мои. Снежные перья Окутали небо. Земля – кубок Любимого вина. Держу у черных уст.

1921

«А я пойду к тебе, в Тибет…» *

А я пойду к тебе, в Тибет… Там я домик отыщу – Крыша небом крытая, Ветром стены загорожены, В потолок зелень глядит, На полу цветы зеленые. Там я кости мои успокою.

<1921>

«Это год, когда к нам в человечество…» *

Это год, когда к нам в человечество Приходят пчелиные боги И крупною блещут слезою глаза В божницах пчелы образа, Рабочей пчелы, И крупными блещут крылами, Другими богами. Суровы, жестоки точно гроза, А я не смыслю ни аза.

1921

<Голод> («Почему лоси и зайцы по лесу скачут…») *

Почему лоси и зайцы по лесу скачут, Прочь удаляясь? Люди съели кору осины, Елей побеги зеленые. Жены и дети бродят в лесах И собирают березы листы Для щей, для окрошки, борща. Елей верхушки и серебряный мох, Пища лесная! Дети, разведчики леса, Бродят по рощам, Жарят в костре белых червей, Заячью капусту и гусениц жирных Или больших пауков, они слаще ореха. Ловят кротов и ящериц серых, Гадов шипящих стреляют из лука, Хлебцы пекут из лебеды. За мотыльками от голода, Глянь-ка, бегают. Полный набрали мешок. Будет сегодня из бабочек борщ – Мамка сварит. На зайца, что нежно Прыжками скачет по лесу, Дети точно во сне, Точно на светлого мира видение Все засмотрелись Большими глазами, святыми от голода, Правде не веря. Но он убегает проворным видением, Кончиком уха чернея сквозь сосны. И вдогонку ему стрела понеслась, Но поздно. Сытный обед ускакал! А дети стоят очарованные. «Бабочка, глянь-ка, там пролетела… Лови и беги! а там голубая!» Хмуро в лесу. Волк прибежал Издалека На место, где в прошлом году Он скушал овцу. Долго крутился юлой, крутобокий, Всё место обнюхал, Но ничего не осталось – дела муравьев, Кроме сухого копытца. Огорченный, комковатые ребра поджал И утек за леса. Тетеревов алобровых и глухарей Серогрудых, Заснувших под снегом, Будет давить лапой тяжелой, Облаком снега осыпан… Лисичка, огневка пушистая, Комочком на пень взобралась И размышляла, горюя… Разве собакою стать? Людям На службу пойти? Сеток растянуто много, ложись в любую. Опасно, съедят, как съели собак! И стала лисица лапками мыться, Покрытая парусом красным хвоста. Белка ворчала: «Где же мои орехи и желуди? Я не святая, кушать я тоже хочу». Тихо, Прозрачно. Сосна целовалась с осиной. Может, назавтра их срубят на завтрак.

1921

«Алые горы алого мяса…» *

Алые горы алого мяса. Столовая, до такого-то часа. Блюда в рот идут скороговоркою. Только алое в этой обжорке. Тучные красные окорока В небе проносит чья-то рука. Тихо несутся труды – В белом, все в белом! – жрецами еды. Снежные, дивные ломти. «Его я не знаю, с ним познакомьте». Алому мясу почет! Часы рысаками по сердцу бьют Косматой подковою лап. Мясо жаркого течет, Капает капля за каплей. Воздух чист и свеж, и в нем нету гари. На столах иван-да-марья. Чистенькие листики у ней. Стучат ножи и вилки О блюда, точно льдины. Почтенные затылки, Седые господины. Стол – ученик русской зимы. Хвосты опускали с прилавка сомы. Это кушанья поданы: Завтрак готов. Это кушанья падали Усладою толп, Речью любимой бождя В уши пустых животов. Кем-то зарезана эта говядина. Белое блюдо – столб с перекладиной. Каждое кушанье – плаха Венчанного рогом галаха.

1921, 1922

Голод («Вы! поставившие ваше брюхо на пару толстых свай…») *

Вы! поставившие ваше брюхо на пару толстых свай, Вышедшие, шатаясь, из столовой советской, Знаете ли вы, что целый великий край, Может быть, станет скоро мертвецкой? Я знаю, кожа ушей ваших, как у буйволов мощных, туга, И ее можно лишь палкой растрогать, Но неужели от «Голодной недели» вы ударитесь рысаками в бега, Если над целой страной повис смерти коготь? Это будут трупы, трупы и трупики Смотреть на звездное небо. А вы пойдете и купите На вечер кусище белого хлеба?! Вы думаете, что голод – докучливая муха И ее можно легко отогнать, Но знайте – на Волге засуха: Единственный повод, чтоб не взять, а – дать! Несите большие караваи На сборы «Голодной недели», Ломоть еды отдавая, Спасайте тех, кто поседели! Волга всегда была нашей кормилицей, Теперь она в полугробу. Что бедствие грозно и может усилиться – Кричите, <трубите>, к устам взяв трубу!