Том 2. Стихотворения 1917-1922

«И если в „Харьковские птицы“…»

И если в «Харьковские птицы», Кажется, Сушкина Засох соловьиный дол И первый гром журавлей, А осень висит запятой, Ныне я иду к той, Чье греческое и странное руно Приглашает меня пить «Египетских ночей» Пушкина Холодное вино Из кубка «черной сволочи», Из кубка «нежной сволочи».

1920, 1921

«Воет судьба улюлю!..»

Воет судьба улюлю! Это слез милосердия дождь. Это сто непреклонных Малют, А за ними возвышенный вождь. Пали огнем высочества. Выросли красные дочиста, Алых рубашка снята, Множеством усиков вылезли, Множеством веток наружу. Синие рачьи глаза – тело «вчера» Кушали раки. Собаки вчерашнего выли зло. Это сразились «вперед» и «назад». И песни летели железо лизать. Высунув алый язык, Черные псы пробегали дорогой. Носится взы-ы, ветер тревоги. Нет, не поверят снега снегирю Будто зима улетела. Рот человечества, так говорю От имени тела, – Что стяг руки усталой выпал зла И первая гадюка выползла. В чурбане спрятанный божок Смотрел: Ханум Джейран, ее прыжок, Чье расстояние колен – Большая ось вселенной, А голубой венок локтей – Пути земного синий круг.

1920, 1921

«Вытершись временем начисто…»

Вытершись временем начисто, Умные, свежие донага, Прочь из столетия онаго, Куда зубом Плева В черные доски стеклянного хлева Для государственной особы деятеля Шилом вонзилось все человечество. Гремучий шар Рукой Созонова Или Каляева, уже я не помню, Зуб коренной в дереве черном, зуб мертвеца, Кривая заноза. Мы времякопы в толпе нехотяев И пороховые вдохновенья Главпродугля, Пшеницы грядущего сеятели, Пороха погреб под каменоломней. Каменный уголь столетья былого Сжигая на ломти, Идемте, о дети, идемте В наши окопы. Пора и пора, Пред нами пора Жарче горячего пара дыханье Солнцелова за мною.

1920

Сильные, свежие донага, Прочь из столетия онаго, Куда рукою Каляева или Созонова, Я уж не помню, Желтым зубом Плева В черные доски зеркального хлева Самодержавного деятеля Крепко, как щепка, Въелося все человечество. Из белого черепа вылетел он Послом одиноким, Будто он плюнул зуб коренной, старый и желтый, Всем на прощание: Человечество, съешь! Пора, уж пора – Прочь из былого! За нами другая пора Дел – солнцелова. Идемте, идемте в веков камнеломню. Мы времякопы и времярубы. Во времени ищем уделы. Желтые прочь старые зубы. Мы ведь пшеницы грядущего сеятели, Своих вдохновений Продуголь И времякопы сердец камнеломни. Пора уж, довольно накипи нечисти. Мы нищи и кротки. Порою торгуем мы незабудками И сумасшедшими напевов нашими дудками. Табор цыганов безумия. Нет, не поверят снега снегирю, Будто зима улетела. Рот человечества, так говорю От имени тела.

1920, 1921

«На ясный алошар…»

На ясный алошар Садилася летава тенебуды, Садилась тенелава. Из речеложи лилась речь, Где бил слов кулаком Железный самоголос, Где трубы-самогуды. Тень речевого кулака И самоголоса труба, И воет и хохочет Железный голос. Был чёрен стол речилища. И самоголоса могучая труба, И сделанный железным пением И черные люди дрожали На белом снегополе, На наковальне из ушей. Дорога воздуха для тенежизней Для хохота железного орлана.

1920

«Был чёрен стол речилища…»

Был чёрен стол речилища. Тень речевая кулака И самоора-самогуда Ревет и воет и хохочет. Как журавли, Спуская ноги длинные, Летели тенезори На белые пустыни тенестана. Как муху ласточка, Толпа ловила Событья теневого быта, Тенемолвы живую повесть. Над нею мудрецы Смотрели через окна.

1920

«Бьются синие которы…»

Бьются синие которы, Моря синие ямуры. Эй, на палубу, поморы! Эй, на палубу, музуры! Волны скачут а-ца-ца! Ветер баловень – а-ха-ха! – Дал пощечину с размаха. Судно село кукорачь, Скинув парус, мчится вскачь. Море бьется лата-тах, Волны скачут а-ца-ца, Точно дочери отца. За морцом летит морцо. Море бешеное взы-ы! Море, море, но-но-но! Эти пади, эти кручи И зеленая крутель. Темный волн кумовсрот, Бури ветер, бури кра. Моря катится охава И на небе виснет зга – Эта дзыга синей хляби, Кубари веселых волн, Море вертится юлой. Море грезит и моргует И могилами торгует. Наше оханное судно Полететь по морю будно. Дико гонятся две влаги, Обе в пене и белаге, И волною Кокова Сбита, лебедя глава. Море плачет, море вакает, Диким молния варакает. Что же, скоро стихнет вза Эта дикая гроза? Скоро выглянет ваража И исчезнет ветер вражий? Дырой диль сияет в небе. Море шутит и шиганит, Оно небо великанит. Эй, на палубу, поморы! Эй, на палубу, музуры!

1920

«Цыгане звезд…»

Цыгане звезд Раскинули свой стан, Где белых башен стадо, Они упали в Дагестан. И принял горный Дагестан Железно-белых башен табор, Остроконечные шатры. И духи древнего огня Хлопочут хлопотливо, Точно слуги.

1920

«Читаю известия с соседней звезды…»

Читаю известия с соседней звезды: «Зазор! Новость! На земном шаре Без пролития одной капли крови Основано Правительство Земного Шара (В капле крови и море большом тонут суда). Думают, что это очередной выход Будетлян, этих больших паяцев Солнечного мира, Чьи звонкие шутки так часто доносятся к нам, перелетев небо. На события с Земли Ученые устремили внимательные стекла». Я вскочил с места. Скомкал известия. Какая ложь! Какая выдумка! Ничего подобного. Я просто на песке на берегу южного моря, где синели волны, Написал мои числа, И собралась толпа зевак. Я говорил: Я больше божеств. Я больше небес. Вот переставим здесь, переменим знак, И пали людей государства, Столицы сделались пеплом, чтоб зеленела трава. Я дешевле и удобнее богов. Не требую войн и законов. Мое громадное преимущество. Черным могучим быком я не гнался за смертною, не был оводом. Я удобен, как перочинный нож, и потому сильнее божеств. Возьмите меня вместо ваших небес. Черточки – боги судьбы, созданные мной. Также мне не надо кровавых жертв. Это мои превосходства как мужчины и бога.

1920, 1921

В берлоге у барона

От зари и до ночи Вяжет Врангель онучи, Собирается в поход Защищать царев доход. Чтоб, как ранее, жирели Купцов шеи без труда, А купчих без ожерелий Не видали б никогда. Чтоб жилося им, как прежде, Так, что ни в одном глазу, А Господь, высок в надежде, Осушал бы им слезу. Небоскребы, что грибы, Вырастали на Пречистенке, И рабочие гробы Хоронил священник чистенький. Чтоб от жен и до наложницы Всех купцов носил рысак, Сам Господь, напялив ножницы, Прибыль стриг бумаг. Есть волшебная овца, Каждый год дает руно. Без участия Творца Быть купцом не суждено. Речь доносится баронья: «Я спаситель тех, кто барин!» Только каркает воронья Стая: «Будешь ты зажарен!» Тратьте рати, рать за ратью, Как морской песок. Сбросят в море вашу братью, Совет-стяг везде высок!

1920

Мы дети страны советованной

Это было в общежитии, Где звенело бэ Биби, Бэ Бакунина в Баку, Где Баилова утес. От Берлина до Бомбея, За Бизант и за Багдад Мирза Бабом в Энвер-бея Бил торжественный набат, Бэ лучами не слабея. Это черный глаз Армении, Скрывши белой мглою глаз бока, Ка керенок современнее, Это в черных взорах азбука. Говор мора: не верь морю. Воин моря, стань войн мор! Трубка мира – пушки порох. Я выкуриваю войны. Эй, смелее в разговорах, Будьте снова беспокойны!

1920

«Тайной вечери глаз знает много Нева…»

Тайной вечери глаз знает много Нева. Здесь спасителей кровь причастилась вчера С телом севера в черном булыжнике. В ней воспета любовь отпылавших страниц, Чтоб воспеть вечера И рабочих и бледного книжника. Льется красным струя, Лишь зажжется трояк На вечерних мостах И звенит поцелуй на усталых устах. Тайной вечери глаз знает много Нева У чугунных коней дворца Строганова. Из засохших морей берега у реки. И к могилам царей идут спать старики, И порой «не балуй» раздается в кустах.