Том 2. Стихотворения 1917-1922

1919

«Сумасшедший араб…»

Сумасшедший араб, С глазами сапога под черной щеткой, Забытый прекрасным писателем Пушкиным В записанном сне, Летит по дороге с добычей, Пронес над собой Ярославну С глазами бездны голубой и девичьей В стеклянном призраке И станом туго-голубым. Хрю! – громко хрюкнул в ухо толп. Дальше на площадь летит.

1919

«В зареве кладбищ, заводских гудках…»

В зареве кладбищ, заводских гудках, Ревевших всю ночь, Искали Господа смерти. «Верую» пели пушки и площади. Хлещет извозчик коня – Гроб поперек его дрог. Господь мостовой большими глазами Вчерашнею кровью написан. Глядит с мостовой. Образ восстанья камнями булыжными Явлен народу среди тополей. На самовар его Не расколешь. Утро, толпы. Люди идут Подымать крышки суровых гробов, Узнавая знакомых. – Мамо! скажи! Чи это страшный суд? – Нет, это сломалась гребенка у деточки, И запутались волосы. Кладбищем денег Выстрелов веник Улицы мел. В мать сырую землю заступ стучит. Дикий священник, В кудрях свинцовых, Сел на свинцовый ковер. Ветер дел Дул в дол Голода дел, Ветер свинцовый. Это смех смерти воистину. Пел пуль пол. Пуля цыганкой у табора Пляшет и скачет у ног. Как два ружейные ствола, Глаза того, кто пел: «До основанья, а затем». Как сжатая обойма – рука.

<1919>, 1921

Слово о Эль

Когда судов широкий вес Был пролит на груди, Мы говорили: видишь, лямка На шее бурлака. Когда камней бесился бег, Листом в долину упадая, Мы говорили – то лавина. Когда плеск волн, удар в моржа Мы говорили – это ласты. Когда зимой снега хранили Шаги ночные зверолова, Мы говорили – это лыжи. Когда волна лелеет челн И носит ношу человека, Мы говорили – это лодка. Когда широкое копыто В болотной топи держит лося, Мы говорили – это лапа. И про широкие рога Мы говорили – лось и лань. Через осипший пароход Я увидал кривую лопасть: Она толкала тяжесть вод, И луч воды забыл, где пропасть Когда доска на груди воина Ловила копья и стрелу, Мы говорили – это латы. Когда цветов широкий лист Облавой ловит лёт луча, Мы говорим – протяжный лист. Когда умножены листы, Мы говорили – это лес. Когда у ласточек протяжное перо Блеснет, как лужа ливня синего, И птица льется лужей ноши, И лег на лист летуньи вес, Мы говорим – она летает, Блистая глазом самозванки. Когда лежу я на лежанке, На ложе лога, на лугу, Я сам из тела сделал лодку, И лень на тело упадает. Ленивец, лодырь или лодка, кто я? И здесь и там пролита лень, Когда в ладонь сливались пальцы. Когда не движет легот листья, Мы говорили – слабый ветер. Когда вода – широкий камень, Широкий пол из снега, Мы говорили – это лед. Лед – белый лист воды. Мы воду пьем из ложки. Кто не лежит во время бега Звериным телом, но стоит, Ему названье дали – люд. Он одинок, он выскочка зверей, Его хребет стоит, как тополь, А не лежит хребтом зверей. Прямостоячее двуногое, Тебя назвали через люд. Где лужей пролилися пальцы, Мы говорили – то ладонь. Когда мы лёгки, мы летим. Когда с людьми мы, люди, лёгки, – Любим, любимые людьми. Эль – это легкие Лели, Точек возвышенный ливень, Эль – это луч весовой, Воткнутый в площадь ладьи. Нить ливня и лужа. Эль – путь точки с высоты, Остановленный широкой Плоскостью. В любви сокрыт приказ Любить людей, И люди – те, кого любить должны мы. Матери ливнем любимец – Лужа дитя. Если шириною площади остановлена точка – это Эль. Сила движения, уменьшенная Площадью приложения, – это Эль. Таков силовой прибор, Скрытый за Эль.

1920

Эль

Когда судов широкий вес Был пролит на груди, Мы говорили: это лямка На шее бурлака. Когда камней усталый бег Листом в долину упадает, Мы говорили: то лавина. Когда плеск волн, удар в моржа, Мы говорили: это ласты. Когда зимой снега хранили Пути ночные зверолова, Мы говорили: это лыжи. Когда волна лелеет челн И носит ношу человека, Мы говорили: это лодка, Ладьи широкая опора. Когда ложится тяжесть вод На ласты парохода, Мы говорили: это лопасть. Когда броня на груди воина Ловила копья на лету, Мы говорили: это латы. Когда растение листом Остановило тяжесть ветра, Мы говорили: это лист, Небес удару поперечный. Когда умножены листы, Мы говорили: это лес. А время листьев роста – лето. Когда у ласточки широкое крыло Блестит, как ложе шелка синего, Мы говорим: она летает. Широкий лист крыла летуньи Ее спасает от паденья, Как лодка, лыжи и ладья спасает человека. Крыло – небесная лежанка, И птица ленится, летая. Как лужа ливня, По площади широкой пролит Летуньи вес, спасенной от провала. Когда лежу я на лежанке, На ложе лога, на лугу, Я сам из тела сделал лодку. И бабочка-ляпунья Крылом широким помавает, Путь силы поперечной Доверив площади широкой. Лопух и лопасть и листы – Везде путь силы Переходит в ширь. Ладонь широка, как ладья, А лапа служит точно лыжа, И храбро ступает лапой лось по болоту. Когда труд пролит в ширину, Мы говорили: это лень. И лень из неба льется ливнем. Мы говорим: ленивец, лодырь – Он высь труда Ленивой ширью заменил И не утонет от усталости. А легкий тот, чей вес Был пролит по площади широкой. И белый лист воды – прозрачный лед. В широкой ложке держится вода. Широким камнем льда расширилась вода, – Мы говорили: это лед. И лужей льется площадью широкой Отвесный ливня путь. Мы воду пьем из ложки И отдыхаем на широком ложе. Мы любим, Я широким сделав, И те, кто любят, – это люди. Точки отвесной удар В ширь поперечную – это старинное Эль. Ляля и лели – легкие боги из облака лени. Эль – это воля высот Стать шириной, Парить, – широкое не тонет И не проваливается в снегу и на болоте, Ни в воздухе, ни в море, ни в снегу. На широкую площадь Направленный путь – Эля душа мировая – Путь силовой, свою высоту Променявший на поперечную площадь. Эль – это луч весовой, Он оперся на площадь широкую. Так великан высоты Великаном становится шири. Эль мировое такое. За собой Эль ведет полководцем Слова.

1920, 1922

«Паук мостов опутал книгу…»

Паук мостов опутал книгу, Страницы стеклосетей, Стеклянные утесы. Жилым листом Висит железоневод, Как сети в устье Волги, И ловит воздух И небес прибой. О город – повесть! О посох высоты! Где раньше шло растение, Ступенями времени стертыми, Проходит город тою же тропой. Из сети хат стеклянный парус, Еще угрюм, еще неловок, И город мчался, как суда, Где нависали облака На медленных глазах бечовок.

1920

«И он мешок железосетей…»

И он мешок железосетей Рукой упорной тянет ввысь, И полон холода столетий Его икры железной низ. Старик стеклянного тулупа, Чьи волосы халупа и халупа, Казалось, неводом завяз Он, город стекломяс.

1920

«Он, город, старой правдой горд…»

Он, город, старой правдой горд И красотой обмана сила, И, сделав смотр мятежных орд, Жевал железные удила. Всегда жестокий и печальный, Широкой бритвой горло режь. Из всей небесной готовальни Ты взял малиновый мятеж. Он, город, что оглоблю бога Сейчас сломал о поворот, Как тополь встал, чуть-чуть тревога Ему кривила умный рот. Он синими глазами падали Обвил холодную щеку. Кукушка ласковая, надо ли Часам тоски пробить ку-ку? Свой конский череп человеча, Его опутав умной гривой, Глаза белилами калеча, Он, меловой, зажег огниво. Когда был пролит черный глянец Его таинственных зеркал, Он удалялся, самозванец, И жертву новую искал. И если черное ведро С ним, господином, неразлучно, Его знакомое бедро Чуть-чуть жирно, немного тучно. И, проклинаемый не нами Под шорох ласковых страниц, Рассказ ночных зеркал о маме Широкой тенью лился ниц. И вечно слаб к тебе, о водка, Воспет убийством в зеркалах, Суровым камнем подбородка Он опирался на кулак. Он, город, синими глазами Одел скулы холодной надписи И черным зеркалом заране Он завывал деревне: нас спаси! И полубог и забулдыга, С улыбкою убийцы-пьяницы, Его развернутая книга Навеки проклятой останется.

<1920>

«Труднеделя! Труднеделя!..»

Труднеделя! Труднеделя! Кожа лоснится рубах, Слышна песня в самом деле О рабочих и рабах. Громовым своим раскатом Песня падает, пока Озаряемый закатом Отбивает трепака. Трубачи идут в поход, Трубят трубам в рыжий рот. Алое плавает, алое На копьях с высоты. Это труд проходит, балуя Шагом взмах своей пяты. Идет за ячейкой ячейка, Чтобы уметь. Гори, как медная копейка, Зевом изогнутая медь. Городские очи радуя Огневым письмом полотен, То подымаясь, то падая, Труд проходит, беззаботен.

20 апреля 1920

«Как жестоки и свирепы…»

Как жестоки и свирепы Скакуны степных долин. Кругом вытянулись цепи, Меж зеленых – алый блин. Как сегодня ярки вещи, Красным золотом блеснув, Знамя вьется и трепещет, Славит небо и весну. Густо-синие глаза, Чуть пушисты подбородки. Эй, ребятушки, назад! Ряды сделались коротки. Трубачи пошли в поход, Трубят трубам в рыжий рот. И как дочь могучей меди Меж богов и меж людей, Песни звучные соседи Вьются в небо лебедей. Веселым чародеям Свободная дорога. Трубач сверкает змеем Изогнутого рога. Алый волос расплескала, Точно дева, площадь города Люди боя и закала На конях красивых бороды Золото красное птицами Носится взад и вперед. Огненных крыл вереницами Был успокоен народ.

<1920>

«Ледяною вести, деляною грусти…»

Ледяною вести, деляною грусти Ее вечеровый озор. Увидев созвездье, опустим Мы, люди, задумчивый взор. Ни звонкое крыл махесо, Ни звездное лиц сиесо. Они голубой Тихославль, Они в никогда улетавль, Они улетят в Никогдавль. Несутся ночерней сияной, Промчались шумящей веяной. В созвездиях босы, Что умерло ты, Грезурные косы, Грезурные рты. Усталые крылья мечтога, Река голубого летога. Нетурные зовы, нетурное имя Они, пролетевшие мимо. Летурные снами своими, Дорогами облачных сдвигов Промчались, как синий Темнигов. Незурное младугой пение, Они голубой окопад. И синей в ресницах лазурью, Даруя дневному нетеж, Летите к земному вразурью Усталые старой незурью, Вы только летелей летеж. Вечернего воздуха дайны И ветер задумчивой тайны.

1920

Леляною ночи, леляною грусти Ее вечеровый озор. Увидев созвездье, опустим Мы, люди, задумчивый взор. Ни шумное крыл махесо, Ни звездное лиц сиесо. Они голубой Тихославль, Они в никогда улетавль, Они улетят в Никогдавль. Несутся ночерней сияной, Промчались шумящей веяной По озеру синих инее. В созвездиях босы, Что умерла ты, Нетурные косы, Грезурные рты. Река голубого летога, Усталые крылья мечтога. Нетурные зовы, нетурное имя! Они, пролетевшие мимо, Летурные снами своими. Летели, как синий Темнигов, Вечернего воздуха дайны И ветер задумчивой тайны. Летите к земному вразурью Усталые старой незурью, Даруя дневному нетеж. Они голубой окопад. Нездешнее младугой пение.

1920

«Усталые крылья мечтога…»

Усталые крылья мечтога, Река голубого летога. Нетурные зовы, нетурное имя, Они, пролетевшие мимо, Летурные снами своими, Дорогами облачных сдвигов Промчались, как синий Темнигов. Незурное младугой пение, И в черные солнца скрипение, Они голубой Тихославль, Они в никуда улетавль, Они улетят в Никогдавль.

1920, 192!