Том 3. Менестрель. Поэмы

* * *

Я вечером сидел, читая в лодке, И грезил, как всегда, о милой Злате, Которую я в этот день не видел. Испуганно я вздрогнул, пробужденный От грез своих: красивое контральто Нарушило мечты мои: «О ком вы Мечтаете и не меня ли ждете?» То новая моя знакомка Дина Подъехала бесшумно в лодке и, швартуясь У борта «Грёзы», вкрадчиво спросила: «Переходите же ко мне скорее, И поплывем куда-нибудь подальше: Я вас сведу на остров отдаленный, На остров голубой и доброй Феи». По правде говоря, я растерялся От неожиданного появленья Ее у нашей пристани, и прыгнул, Почти не рассуждая, к ней. Плутовка, Довольная моим повиновеньем, Лукаво улыбаясь, протянула Капризным жестом руку, и поплыли Мы по реке на отдаленный остров.

* * *

Не добрая и голубая фея Владела этим островом, а злая Коварная, дурманящая разум. И было имя этой феи — Бред. И мы подпали под ее влиянье. Мы покорялись всем ее причудам, Безвольными игрушками мы стали Бесчисленных эксцессов развращенной. Жестоко-похотливой феи Бред. Я был в бреду: мне диким не казалось, Что женщина, душе моей чужая, Меня целует судорожно в губы, Принадлежащие совсем другой. И с широко раскрытыми глазами, В которых пышет явное безумье, Мне говорит: «Хочу тебя! Ты — мой!» В тот миг мне это диким не казалось И не могло казаться: в опьяненьи Разгулом звучно-чувственных эксцессов, Я потерял способность рассужденья. Будь проклят остров чувственной колдуньи И ты, мне адом посланная встреча, И обольстительная фея Бред! Из-за тебя я потерял невинность Своей души, незыблемую верность Одной, одной! Я спутницу утратил Незаменимую родную Злату.

* * *

То был сигнал к грехопаденьям сладким. Так начался мучительный роман. Я был в бреду, но в проблесках сознанья, Рыдал, в ожесточеньи проклиная Себя за слабость, каялся, и Злате, В пречистое лицо смотреть не смея, Готов убить был ветреную Дину. Однако, только слышал шелест платья, Соблазнами насыщенного, только Глаза ее, искавшие моих, Прищуривались наглым обещаньем Невероятно-извращенных ласк, Я забывал про все, и к ней в объятья Бросался, как в кипучий водопад. Я круто прекратил бывать у Златы, Не отвечал на письма, сильно запил, Страдая, упивался новой страстью. Совсем запутался в противочувствах. И вскоре переехал с дачи в город, Где с Диною всю осень провозился, Когда она, найдя в кафе-шантане Ангажемент, уехала в Архангельск. А в октябре пришла ко мне внезапно, С трудом в себе побарывая гордость, Проститься — мной утерянная Злата. «Родной мой, я пришла к тебе проститься, Не говори, избавь от объяснений. Не надо их: мне слишком больно, милый. Ты прав всегда, неправым быть не можешь. Не надо оправданий, чтобы ложью Не осквернял ты уст своих правдивых. Прости меня за дерзость: я не это Сказать хотела: лгать ты не умеешь. Ты прав всегда, и ты всегда мне дорог., Ты честный, чудный, чистый, справедливый. Во всем виновна только я: я грубо Нарушила, родной, твое доверье: Тебе я изменила пятикратно. Прости меня, молю, тебе я больно Своим признаньем делаю, любимый. Но я такая грязная. Мне дурно. Дай мне воды, пожалуйста. Спасибо. Я гадкая, я скверная. Не стою Тебя совсем. Родной мой, я проститься К тебе пришла сказать, что неизменно И несмотря на все свои паденья, Люблю тебя. Благословенье Божье Да будет над тобой. Прости от сердца Меня, и я уйду с твоей дороги».

* * *

Какую боль она мне причинила Своими сердце рвущими словами! Как я ее на миг возненавидел И, проклиная, в ослепленьи гнева Занес над нею руку, чтоб ударить В лицо красивое и дорогое Но я сдержался и, в изнеможеньи Заплакав горько, жалобно, по-детски, Упав к ее ногам, молил вернуться И восклицал: «Неправда! О, неправда! Ты на себя клевещешь! Невиновна Ты в возведенных на себя поступках. Скажи мне, успокой, что ты все та же Моя непогрешимая, святая… Вернись ко мне…» Но скорбно головою Склоненная, она сказала: «Нет, Я не вернусь, я не могу вернуться: Я — падшая!..» — и, не окончив фразы, В рыданьях содрогнулась над столом. Я восклицал: «Не верю! Быть не может! Ты — чище чистоты самой. Но если — Хотя я этого не допускаю — И изменяла мне, о, неужели, Любя тебя, я не найду прощенья И оправданья в сердце, жившем только Тобой одной, тем более, что сам я Действительно преступен пред тобою?!» Я Злате рассказал о встречах с Диной В подробностях во всех чистосердечно, Молил ее, — была неумолимой. И, о любви своей твердя упорно, Меня благословив, простив и плача, Она ушла — и погрузилась ночь. О Боже! Упокой в раю лазурном Классическое счастье, что убито Разнузданными чувствами моими. И легкомыслие мое, и юность, И слабость пред соблазном оправдай. О Боже! Упокой в раю лазурном До твоего пришествия второго Все наши речи нежные, все мысли, Друг другу предназначенные, радость Свиданий вешних, ночи съединений И душ, и тел по Твоему завету. Любви же нашей Ты, о милосердный, Великий Бог, свершивший чудо встречи Двух половин единственной души, Дай вечно жить и сотвори ей память На веки вековечные. Аминь.

Часть II

Моя сестра единственная Зоя Скончалась девятьсот седьмой весною, Молниеносным церебросникальным Смертельным менингитом сражена. Ей было только тридцать два, и эта Внезапная нелепая кончина Произвела большое впечатленье На всю семью и всех знакомых наших, Ее любивших искренне. Сраженный Несчастьем, я забыл совсем и думать, Что умерла она без завещанья, И потому наследства я лишался: Дом перешел к двоюродному брату, Имущество ведь было родовое. Мы с мамой переехали немедля В излюбленную Гатчину на дачу. Светлейшая грузинская княгиня, Рожденная немецкая графиня, Две комнаты сдала в своей квартире. Она была художницей. Любила Искусство, но была «toquee» немного. Притом нередко сильно выпивала. Лет сорока сановника вдовою Оставшись, замкнуто, уединенно На пенсии жила. Ее рассказы, Исполненные образности, дали Впоследствии мне тему для поэзы. Она ко мне весьма благоволила. И часто с нею сидя на балконе, Беседовали мы до поздней ночи. Но беспокойный княжеский характер И постоянные ее причуды На нервы наши, Зоечкиной смертью Расшатанные, действовали скверно, И через две недели, вняв советам Знакомого профессора, мы с мамой Себе другую дачу подыскали, Покинув ее сумрачную Светлость.

* * *

Тогда к нам часто приезжали гости. Профессор пенья, древний киевлянин, Противник существующей системы Горизонтальной нотной, реформатор С проектом вертикальных начертаний, Фанатик проводимой им идеи; И штаба генерального полковник, Спирит и мистик, Зоечку любивший, Так безнадежно в культ воздвигший имя Ее, к нам приезжал еженедельно; Затем подруга Зои, институтка, Большая меломанка и лингвистка, Эстетка Александра Алексанна, Моих прогулок спутница, природу Красиво понимающая, тоже Гостила в это лето две недели.

* * *

Однажды с ней, направясь к Приорату, Мы шли по городу. У госпиталя Дворцового я встретил даму в черном, Которая, завидев в отдаленьи Меня, внезапно круто повернула И прочь пошла знакомою походкой; Узнал я в даме Злату. Дорогая, Что побудило новое страданье Мне причинить? Зачем ты отвернулась От любящего сердца? Ах, в то время Ты мне была особенно желанна: С кончиной Зои круг друзей по духу Вновь сузился, и ты была так кстати. Я чуткой Александре Алексанне, Участливо спросившей о печали, Поведал скорбное повествованье Нарушенного встречей с Диной счастья. Над озером мы долго с ней сидели. И гладила она мне мягко руки, И траур по моей сестре носимый Так свято ею, одухотворенный Прелестный тонкий профиль оттеняя И делая лицо ее бледнее, Являл печали олицетвореньем Изысканную строгую фигуру. Она меня любила, мне казалось Уже давно, и, может быть, признанья Мои ей тоже причинили боль.

* * *

До октября мы прожили на даче И с камеристкой фрейлины царицы, С шатенкой Лизой, девушкою стройной, Живущей рядом с нами, как-то ночью У нас в саду я встретился в предгрозье И познакомился непринужденно. Мы стали с ней друзья. Она в минуту Свободную шла в сад ко мне, и часто В беседах проводили мы все ночи. Она была тогда уже невестой, Но чувствовала сильное влеченье Ко мне и дружбу. Даже целовала Меня не раз, но чистым поцелуем. И никогда у нас не возникало Предположенья сблизиться телесно. Я после приезжал к ней даже в гости И с ней встречаться было мне отрадно: Она была хорошим человеком.

* * *

Я получил письмо по почте. Зина, Сестра певички Дины, та, что в лодке, На камень севшей, девочкой-подростком Была мне обозначена, свиданье На набережной, у Канавки Зимней, Мне назначала. Жил я одиноким, Ведя отшельнический образ жизни, Лишь в опере по-прежнему бывая. Но, новым сердцем заинтересован, Пошел охотно выслушать мотивы, В нем ныне возникающие смутно. В семнадцать лет она была блондинкой Миниатюрной, полной, не лишенной Пленительности. Очи голубые Смотрели так безгрешно и открыто. Ноябрьский снежный вечер над Невою Уже сгустил свой лиловатый сумрак. И возвещали дальние куранты Грядущий час вечернего гулянья; Меня остановила Зина первой, — Рассеянно чуть не прошел я мимо. Мы прогуляли с нею целый вечер, И от нее я выслушал признанья В любви давнишней, «с первого же взгляда» Она жила одна у старой тетки, Вдовы какого-то там адвоката. Мне Зина приглянулась, и тогда же Я предложил ей переехать в Пудость. Она охотно сразу согласилась. И вскоре мы поехали в деревню, Где Александр Степаныч, тот крестьянин, Что строил мне мою «Принцессу Грезу», В своей избе возвел перегородку (Большая дача не имела печек), И Зина поселилась там в уюте И теплоте, а я из Петербурга В неделю раза два к ней начал ездить.

* * *

Любил ли я ту девочку? Конечно. Я всех любил по-своему. И как бы Я мог брать женщин без любви взаимной? Единственной любовью и бессмертной, И неизменной, я любил лишь Злату, И к ней любовь — с другими нет сравнений. Но ведь из этого не вытекает, Как следствие, что я остался верен В отсталом смысле лишь одной, и сердце Свое живое умерщвлял ненужным Ни мне, ни Злате воздержаньем страсти И нежности. Без женственных касаний Моя душа художника зачахла б. Мне с Зиночкой уютно было: томной Она окутала меня любовью. И я любил ленивые движенья И теплоту ее объятий сильных. Она была земною, равнодушной К искусству и мещанкой в полном смысле. Но все же с нею изредка приятно Встречаться было мне.

* * *

Полковник Дашков, Спирит и мистик, Фофанова стансы Одни, любимые моей сестрою, Напомнил невзначай и предложил мне Поехать, познакомиться с поэтом, В то время жившим в Гатчине. Мы к Зине Заехали позавтракать, с собою Слеурова корзину взяв с мадерой И разными закусками. Оттуда Пошли мы лесом в сумерки к поэту. …Шлагбаум. Рельсы. Старая часовня. Ноябрьский вечер. Звезды и луна. Навстречу мужичок в тулупе теплом, Дубленом, в валенках, в лохматой шапке. — «Не знаешь ли, любезный, где живет тут Писатель Фофанов?» — Проникновенный Взгляд мужичка на нас из-под очков И еле уловимая усмешка: «Я — Фофанов»…