Тритон

Или, по крайней мере, она делала для меня мусорный омлет. До того, как уплыла прочь изображать принцессу.

– А, - протягивает Рейчел.
– Ладно, не хочу воровать твое название. Как тебе “Помоечные печенюшки”?

– Эм. Пожалуй.

– Нет? Тогда может… “Стошни-печенье”?

– Вау. Ты себя обижаешь.

Она ухмыляется.

– Как насчет…

– Как насчет пойти и проверить, что Рейчел купила нам сегодня?
– говорит Рейна, вытирая остатки смывки о бумажное полотенце. Она прочищает горло.
– Они на пляже.

– Они?

Рейна кивает.

– Чур мой фиолетовый.

Я следую за ней наружу к воде. Похоже, недавно прошел дождик; легкая рябь все еще покрывает песок, отмечая точки, где каждая дождевая капелька встретилась с землей. На стыке песка и воды красуются два водных мотоцикла - красный и фиолетовый. Я останавливаюсь.

– Предполагалось, что мы не должны лезть в воду.

– Тебе нужно всего лишь ступить в воду, чтобы на него забраться. Затем ты будешь уже над водой.

– Что если я свалюсь?

– Не свалишься.

– Но…

– Если ты боишься, то так и скажи. Или ты боишься сказать, что ты боишься?
– она скрещивает руки, когда я не уступаю.
– Мы с Рейчел уже их обкатали, пока ты была в школе. Если ты можешь водить машину, то и с этой штукой ты справишься.

Отнюдь не утешает, с учетом того, что Рейна на деле не умеет водить. Последний раз, когда она пыталась порулить, мы врезались в дерево на красном авто Галена и добирались домой на на полицейской машине. И о чем вообще думает Рейчел?

Я закусываю губу, представляя себе, что почувствует Гален, если я зайду в воду, пусть и ровно настолько, чтобы забраться на водный мотоцикл. Может, мне и не придется; может, Рейчел стянет меня с него. Погодите…

– Рейчел каталась на нем с опухшей ногой, а?

Рейна кривится.

– Ладно, она просто вышла посмотреть, пока я на нем каталась. Но это одно и тоже. Она бы не стала делать ничего, что могло бы не понравиться Галену.

Я скидываю шлепки, зарывая пальцы в песок.

– Думаю, да.

Но даже у Рейчел должен быть свой предел терпения, чтобы выдержать нытье. А если бы за нытье выдавали награды, Рейна получила бы самую большую.

– Он бы хотел, чтобы ты повеселилась, ты же знаешь, - мурлычет Рейна. Первый раз вижу рыбу, похожую на кошку.
– Он бы хотел, чтобы тебе было чем себя занять, пока он приводит в порядок все те досадные мелочи в остальном мире.

Я прихожу к выводу - Рейна просто отменный манипулятор.

– Он не хотел бы, чтобы я рисковала собой ради забавы. И он не пытается исправить мир. Он делает то, что считает наилучшим. Для нас.

– И с каких это пор кому-то стало дело до того, что он там думает?

Ее слова полны горечи, и я гадаю, не выкрикнула ли бы она последнюю часть предложения, если бы к ней вернулся ее полный голос. Он появляется и пропадает, как ненастроенная радиостанция. Слезы вот-вот прорвутся сквозь ее густые ресницы. И я не уверена, что смогу в них поверить.

– Что с тобой?
– спрашиваю я.
– Что-то не так?

Она обнимает себя, словно ей стало чертовски холодно здесь, на залитом солнцем пляже.

– Да. Нет. Не знаю. В смысле, что происходит? Почему никто не приходит за нами? И… - она поворачивается к воде.
– Я думала о том, как твоя мать жила все это время на суше. И как… как я тоже хочу жить на земле.

Если я буду и дальше держать рот открытым, мой язык высохнет и сморщится. Прежде, чем уехать, Гален четко высказал свое намерение проводить больше времени на земле. Конечно, если он мог бы это сделать, то Рейна тоже могла бы, верно? Но она не говорит о большем количестве времени на суше. Она говорит обо всем своем времени на земле, притворяясь человеком. Или нет? Или это все часть сложной схемы, чтобы тронуть моё сердце и уговорить согласиться с ней? Однажды она уже заставила меня обманом учить ее вождению.

Какой реакции от меня хотел бы Гален? Чтобы я поощрила ее и дальше следовать закону? Или чтобы поддержала ее в желании жить на земле? На этом моменте я понимаю, к чему она клонит. Так или иначе, мне не стоит побуждать ее ни к чему из этого.

Потому что я - не она. Все, что она пытается делать - быть собой. По крайней мере, мне так кажется. Сейчас я чувствую себя виноватой за всю ту чушь, что наговорила в свое время Торафу. С ней и правда сложно понять, когда она играет с тобой, а когда говорит серьезно.

– Делай то, что приносит тебе счастье, - говорю я ей.
– Я думаю, нам всем стоит делать то, что делает нас счастливыми. И если жизнь на земле сделает тебя счастливой - то пусть так и будет.

Я практически вижу перекошенное лицо Галена. Но Рейна права. Пришло время спрашивать, чего хочет она. Никто не спрашивал ее, хочет ли она остаться здесь и нянчить меня. Никто не спрашивал ее мнения насчет брака с Торафом - хоть все и вышло так, что она его хотела. А если бы не хотела? Ее бы все равно заставили? Я ненавижу думать, что да. Но я не могу себя переубедить в другом. Не с этим дурацким законом, уже слишком долго лежащим на Сиренах тяжким бременем.

Конечно, есть от этого закона и польза. Гален бы поспорил, что этот же закон удерживает их в безопасности от людей уже многие века, и был бы прав. Но я не могу не вспомнить мою бабушку, маму моего папы. У нее была хрустальная фигурка клоуна, держащего связку воздушных шариков. Я видела ее всего однажды, когда она ее протирала. Пока она все вертела и вертела ее в руках, словно пытаясь добраться до каждой скрытой складки, фигурка отбрасывала на потолок радужную призму, превращая всю комнату в гигантский калейдоскоп. Все цвета играли и переливались. И для шестилетней девочки это казалось настоящим волшебством. Когда бабуля натерла фигурку до блеска, она завернула ее в бумажную салфетку, положила в коробку, а саму коробку отправила на чердак. Я спросила ее, почем она не открывает ее, выставив на подставку где-нибудь вблизи окна - тогда бы она смогла любоваться разноцветным балетом на своих стенах каждый день.
– Я хочу сберечь ее в сохранности, - сказала она мне.
– Я держу ее в коробке, чтобы она не разбилась.

В тот день я выучила урок полностью противоположный тому, который мне пыталась преподать бабушка - ну, насколько его могла понять для себе шестилетка: бабуля - зануда. Ведь ослепительные хрустальные клоуны были сделаны не для пыльных шкатулок. Они были сделаны, чтобы ими любовались.

Теперь, спустя годы, я могу объяснить этот урок так: спрятать в безопасности не всегда лучше, чем потом жалеть об утрате. Иногда приходится испытать сожаление, чтобы по достоинству оценить безопасность. Но иногда безопасность - это просто скучно. Рейна, вероятно, проходит через эту дилемму прямо сейчас. И кто я такая, чтобы говорить, что правильно, а что нет?