Триумф поражения

— Конечно! Первый всегда маме, второй всегда тебе, — напоминает мне Генка.

— Мне нравится, как ты пишешь, — абсолютно честно говорю я приятелю, без приглашения садясь на диван.

— Спасибо! — радостно восклицает Генка. — Приятно это слышать именно от тебя!

— Чаем напоишь? — наглею я, вскакивая и отправляясь на кухню.

— Конечно-конечно! — частит Генка, семеня за мной. — У нас и пирожки есть! С печенью.

— Ужасно! — думаю я, но вслух говорю. — Прекрасно! Именно с печенью и хотелось!

Генка ставит чайник на плиту. Сальмонелла не признает электрические чайники. Почему-то вспоминаю об этом с уважением. Вспоминается шутка Жванецкого: "И самовар у нас электрический, и мы довольно неискренние!"

— Что за шутка про нашу с тобой помолвку? — нападаю я без предупреждения, усыпив бдительность Генки.

Генкина рука дрожит, и он проливает немного кипятка на скатерть.

— Почему шутка? — спрашивает Генка, пряча глаза.

— Ге-на! — по слогам твердо говорю я. — Посмотри на меня!

Генка встречается со мной взглядом, в котором я отчетливо вижу тревогу и досаду.

— Если жених ты, а невеста я, то почему невеста не в курсе, что выходит за тебя замуж? — четко проговаривая каждое слово, снова наступаю я.

— Помолвка — это формальность! — нервничает Генка, дрожащими руками беря свою чашку. — Мы решили, что это поможет тебе определиться!

— Мы? Не я с тобой, а ты с мамой? Я правильно понимаю? — злобно прищуриваю я глаза.

Генка стискивает чашку и защищается:

— Мы желаем тебе только добра! Мы прекрасная пара!

— Это вы с мамой прекрасная пара! — соглашаюсь я. — В этом у меня никаких сомнений нет вот уже лет пятнадцать!

— Я самый близкий тебе мужчина! — Генка ставит свою чашку на стол и хватает меня за руку, чуть не выбив из моих рук мою чашку.

— Самый близкий мне мужчина — это мой отец! — я веду нешуточную борьбу за свою руку.

— Так будет не всегда! — парирует Генка, пока выигрывая борьбу. — Каждому надо создать свою семью, родить своих детей.

Неожиданно возникшие в воображении картинки заставляют меня перестать бороться: я и Генка. Вот мы лежим в супружеской постели, а Сальмонелла в длинной ночной рубашке и чепце, со свечой в руках, стоит над нами. Вот наши дети, мальчик и девочка. Вот Сальмонелла кормит их кашей. Вот Сальмонелла ведет их в школу. Вот Сальмонелла ходит на родительские собрания. Вот…

Трясу головой, чтобы выбросить из нее эти страшные фантазии. Генка, неверно поняв мое бездействие, рывком поднимает меня со стула и начинает целовать. Прихожу в себя быстро, даже мгновенно. Звонкая пощечина оставляет на Генкиной щеке хорошо заметный отпечаток.

— Ты чего?! — Генка шарахается от меня и трет щеку.

— Гена, — начинаю я с примирительной интонацией в голосе. — Я невеста совершенно другого человека. Мы… встречаемся. Вчера я познакомилась с его семьей. Твои… Ваши с мамой фантазии насчет нас с тобой не имеют никакого смысла. Ты просто теряешь время…

— У тебя там всё несерьезно… — перебивает меня Генка.

— Да с чего ты это взял? — удивляюсь я. — Что ты можешь знать обо мне и моей жизни?

— Достаточно, чтобы понимать, что мы с тобой созданы друг для друга! — Генка достает из холодильника упаковку замороженных полуфабрикатов и прикладывает к щеке. (Да ладно! Неужели я так сильно его ударила?)

— Гена! Расскажи мне про дневники, — спрашиваю я без подготовки.

— Какие дневники? — равнодушно бурчит Генка, морщась и прижимаясь к полуфабрикату.

— Дневники, которые ведут рефлексирующие люди, записывая свои впечатления после прожитого дня, — нервно-терпеливо объясняю я, начиная торопиться и боясь, что вот-вот заявится хозяйка квартиры.

— Я не веду дневники. Я вообще не поклонник эпистолярного жанра, — ворчит Генка.

Никакого страха, замешательства или наигранности… Значит, Сальмонелла ведет игру, кое-что скрывая даже от сына… Всё! Генка бесполезен.

— Ладно! Пока! — бодро и весело говорю я, отправляясь на выход.

— Нина! — окликает меня растерянный Генка. — То есть мы с тобой… никак?

— Никак. Никогда. Нигде, — негромко говорю я. — Ген! Будь справедлив и честен, мы с тобой даже в детстве не особо дружили… Да, общались два-три раза в месяц, но не более…

— Ты мне очень нравишься, Нина! — Генка смотрит на меня глазами побитого щенка. — Почему мы не можем попробовать?

— Гена! Услышь меня, добрый мой приятель! Я невеста другого человека. Я скоро выйду замуж… Или не выйду. Но ты ни к первому варианту развития событий, ни ко второму не имеешь никакого отношения! — вздыхаю я и сама открываю входную дверь.

— Нина? — за порогом квартиры Сальмонелла с Иваном Яковлевичем. — Деточка! Ты пришла к нам в гости? Почему не предупредила? А мы вот в поликлинику ходили… А что вы делали с Геной? Впрочем, не мое дело, а дело ваше, молодое! — Мы с Геной искали дневники, — растягивая губы от уха до уха, вызывающе сообщаю я.

Лицо Сальмонеллы вытягивается и меняет цвет от привычного землистого через розовый до красного. Взгляд, полный досады и растерянности, перебегает с меня на сына и обратно. Но надо отдать должное талантливой женщине, она довольно быстро приходит в себя.

— Куда же ты пошла? Оставайся! Будем пить чай. Я пирогов напекла!

— Мы с Геной уже и чаю напились, и наболтались! — лукаво говорю я, вызывая в выражении лица Сальмонеллы мимолетную, едва уловимую эмоцию, имя которой… гнев.

Выбегаю из подъезда и, еле-еле успев затормозить, с размаху натыкаюсь на высокую и широкую стену — Евгения. По сложившейся у нас с ним традиции, мой личный охранник тут же катастрофически пугается личного контакта и делает шаг назад.

— Разрешите проводить вас до машины, — и это не вопрос.

Нашел всё-таки… Странно было бы это не предположить. Значит, Холодильник узнает, где я была, и скоро.

Евгений провожает меня к своей машине, и я сажусь на заднее сидение, попадая прямо в руки Холодильника. Не узнает, а узнал…

— Здравствуй, Нина! — работает первая программа заморозки.

— Здравствуй, Саша! — находчиво здороваюсь и я.

— Ты ходила в гости, Нина? — обманчиво ласково спрашивает Холодильник.

— Я ищу авторов и исполнителей своего драматического дневника, — откровенно рассказываю я, для усиления эффекта добавив. — Саша.