Трон

— А теперь послушай, ты, жалкий червяк, — пригрозил он. — Это первое и последнее предупреждение от нашей госпожи. Если ты еще раз позволишь себе поднять на нее руку или вообще решишь, что она тебе ровня, то можешь сразу проститься со своим хозяйством. Ты все понял?

О-о!.. Еще как…

Гиваргис послушно закивал и, убедившись, что ему больше ничего не угрожает, принялся поспешно натягивать штаны.

9

Осень 681 г. до н. э.

За два месяца до пожара в зиккурате бога Ашшура в Ниневии.

Табал

Пасмурным днем по размытой горной дороге, прилепившейся к отвесной скале, под крутым склоном с густым хвойным лесом медленно полз ассирийский обоз с фуражом и провиантом.

Два десятка конных и три десятка пеших воинов на восемь повозок. Лошади выбивались из сил, но тянули. Когда колеса застревали в грязи, помогали люди.

Впереди отряда ехали двое: командир и его подчиненный. Первый — приземистый немолодой ассириец с еще свежим шрамом через всю левую щеку, терявшимся в бороде. Второй — широкоплечий юноша с горящими глазами.

— Сам видел, или кто поделился? — спросил командир.

— Сам… Точно он. Дней шесть назад это было. Я тогда стоял в карауле, а этот старик из шатра царевича вышел… Походка у него запоминающаяся — правую ногу немного тянет.

Тот, о ком они говорили, ехал на последней повозке, кутался в верблюжье одеяло и, кажется, дремал. За все время старик ни с кем не обмолвился ни словом, прятал всю дорогу лицо, да и вообще держался словно прокаженный. Это ради него им пришлось забраться так высоко в горы, чтобы затем окольными путями, избегая встреч с киммерийцами, возвращаться в Адану.

— Лазутчик, небось, важный, — подумал вслух командир.

— Если он такой важный, почему за ним не послали конную разведку? И быстрее, и безопасней.

— И то правда…

После этих слов в грудь ему ударило копье, брошенное чьей-то сильной рукой. Командир взмахнул руками и слетел на землю, мгновенно испустив дух. Его лошадь рванулась вперед, другая, что была под юношей, встала на дыбы. Лес мгновенно ожил. Из-за каждого дерева появился лучник, полетели стрелы. Несколько ассирийцев были убиты, больше десятка ранены. Затем пешие киммерийцы атаковали врага спереди и сзади колонны. Юноша, ехавший рука об руку с командиром, упал с лошади, и ему пришлось биться, лежа в грязи, защищаясь щитом и мечом, пока кто-то не отсек ему топором ногу по колено. Покалеченного даже добивать не стали, побежали дальше.

Ассирийцы попытались сбиться в кучу, занять круговую оборону, но едва это у них получилось, как сверху, со скал, полетели камни. Огромные валуны разбивали щиты, сносили шлемы, сбивали с ног, калечили и убивали. Тех, кто уцелел, хладнокровно добивали уже на земле, отсекая головы.

Дрон, тот самый старый киммериец, что однажды столкнулся с Гиваргисом и его людьми, когда возвращался с пленными разведчиками, бросился к повозке, где сидел старик, — тот все так же мирно дремал, словно вокруг ничего не происходило, — осторожно заглянул ему в лицо и тихо сказал:

— Мой господин ждет встречи с тобой в своем шатре.

Голос, который ему ответил, был глухим, но скорее молодым, чем старым:

— Двоих оставьте в живых, они нам еще понадобятся.

***

Теушпа подбросил в воздух своего новорожденного сына и, видя, как он заливается смехом, довольно улыбнулся:

— Не боится! Ничего не боится!

Молодая жена, царевна Шпако, рослая полногрудая красавица с каштановыми волосами, возлежавшая на широком деревянном ложе, потягиваясь в неге, замурчала:

— Давай его сюда, к мамочке. Простудится же…

Женщина лукавила: хотя за пределами шатра уже лежал снег, внутри было жарко. Но ей хотелось подчеркнуть, как она заботится об их сыне.

— Брось! Кир⁸ — настоящий воин! — гордо воскликнул царь.

Она сморщила носик.

— Воин?! Он ведь даже ходить еще не умеет! Да и кормить его пора…

Как все изменилось после этой женитьбы, иногда думал царь. Еще недавно ему казалось, будто жизнь позади и все, что его ждет, — холодная постель, старые недуги и бесцветная старость. И вдруг все перевернулось. Брак, которого он никогда не желал, о котором думал как о вынужденной мере ради мира с опасным врагом, неожиданно стал счастливым. Теушпа только теперь и понял, насколько одиноким и серым было его существование до появления Шпако.

В шутку «негодуя», что у него отбирают любимую игрушку, Теушпа все же подчинился и вернул младенца матери.

Маленький Кир, кажется, и в самом деле проголодался — поймал ртом грудь, обхватил ее своими маленькими ручками, стал жадно сосать. Но почему-то от удовольствия по-звериному зарычал именно Теушпа. И когда кто-то вошел в шатер, — царь почувствовал это спиной по ворвавшейся прохладе, — лицо его стало суровым. Как можно было потревожить его в такой счастливый момент!

— Отец… — сказал Лигдамида. — Приехал Дарагад.

— Вот и хорошо, — сухо ответил царь. — Значит, сегодня вечером и поговорим.

С того самого дня, как Балдберт убил дочь наместника Хаттусы, побывавшую в постели царевича, отношения между отцом и сыном так и не наладились. Они почти год не виделись. Может быть, кого-то строгое обращение и опала в конце концов и образумили бы, но только не Лигдамиду. Когда же он не приехал на свадьбу, Теушпа счел себя оскорбленным. И хотя в глазах большинства кочевников его старший сын по-прежнему оставался наследником киммерийского трона, в царском окружении все чаще говорили о Дарагаде, царском племяннике и талантливом полководце, который на равных противостоял ассирийцам. Тем неожиданней для всех стало решение царя покинуть Хаттусу и отправиться в Табал вместе с Лигдамидой. Это ведь что-то да значило!

Царский стан с десятками шатров и двумя сотнями кибиток расположился к северу от Аданы в удобной долине, с трех сторон окруженной горами. Теушпу сопровождали его приближенные, пятьсот конных воинов и множество слуг.

Отсюда царь отправил к Дарагаду гонца — полдня в пути — с требованием, чтобы он и все номархи, которые воюют под его началом, прибыли на военный совет.

Пока ждали гостей, наконец поговорили.

«Мы оба понимаем, что я уже стар. Но старость не означает, будто я готов смириться с уготованной мне судьбой. Может, человек и не всегда вправе решать, когда и как ему умереть, зато в его власти позаботиться о том, какую память о себе оставить. Но кто, кроме наших детей, сохранит эту память… Я хочу, чтобы ты знал… Что бы ни случилось, сколько бы мы ни ссорились, я всегда помню: в тебе течет моя кровь, так же, как и в твоем брате. Я знаю, о чем ты беспокоишься: твой старик по-прежнему крепок здоровьем и не собирается умирать, у него появился еще один наследник, и когда-нибудь вам вдвоем станет тесно на троне, однако Кир так юн, что может и не дожить до этого дня. Не отрицай, я и сам бы так думал. Иначе ты не собирал бы вокруг себя тех, кто мной недоволен, не избегал бы встреч со мной — знаю, отчего тебе стыдно смотреть мне в глаза, ведь все идет к тому, что однажды ночью наемные убийцы расправятся со мной спящим. Что насупился? Были уже такие мысли?.. Я рад, что пока только мысли. И вот как мы поступим… Весной все киммерийские племена, что кочуют в верховьях Евфрата, в приграничных с Урарту землях, вместе со мной двинутся на Мусасир, а затем — на Мидию и Элам. Войну с Ассирией мы начнем вместе со скифами и мидийским царем Деиоком. Это обеспечит нам успех. Наше войско поведу я. А ты останешься здесь. Полноправным хозяином этих земель. Навсегда… У Кира будет новое царство. У тебя — свое. Вы не будете соперниками. Вы станете союзниками…»

Именно в Табале перед лицом самых влиятельных вождей киммерийцев Теушпа собирался объявить о своем решении относительно старшего сына. Лигдамиде пора было брать бразды правления в свои руки.

***

Военный совет собрался на следующий день. Теушпа не погнушался обойти каждого из присутствующих номархов, обнял, расцеловал и, конечно же, заглянул в глаза, чтобы понять, кто из них окончательно стал сторонником Дарагада.

Появлению здесь царя обрадовались многие, а это означало, что новость о Лигдамиде будет воспринята спокойно.