Трон

Кто-то из сановников усмотрел в действиях Син-аххе-риба вполне очевидное желание вернуть себе власть, которая едва не ускользнула из его рук из-за тяжелой болезни, однако большинство ассирийской знати видело в этом недовольство Ашшур-аха-иддином. Ведь гнев царя обрушился исключительно на сторонников его младшего сына и соправителя.

И, напротив, встречи Син-аххе-риба с Арад-бел-итом стали регулярными. Старшему сыну сразу после восстания в Маннее была возвращена должность начальника тайной службы. Скур-бел-дан, продержавшийся на этом месте чуть больше года, попал в немилость, остался без наместничества и едва не лишился головы. Спасло заступничество Ашшур-аха-иддина и Набу-аххе-риба.

На вторую годовщину смерти малышки Ашхен царь отправился во дворец Арад-бел-ита: от сына пришло известие, что заболела Хава. У постели принцессы сидела прекрасная незнакомка, чьи богатые одежды и прическа соответствовали, скорее, знатной особе, чем служанке, которая, завидев высокого гостя, пала ниц.

— Кто это? — с удивлением спросил Син-аххе-риб, жадно разглядывая девушку.

— Марганита, принцесса Тиль-Гаримму, — тихо ответил Арад-бел-ит.

— О, боги, как она повзрослела, какой красавицей стала! — взволнованно прошептал царь. — Но постой, ты ведь говорил, что она мертва. Ты снова, в который раз, обманул меня. Кому-нибудь другому это не сошло бы с рук.

— Кому-нибудь другому, но не твоему сыну, который печется единственно о твоем благе. У принцессы слишком много недоброжелателей. Мне надо было выждать время, чтобы все забыли о ней.

— Выждать время?! Прошло… Сколько же прошло времени с той нашей встречи при взятии Тиль-Гаримму?

— Больше четырех лет. И все это время я берег это бесценное сокровище для тебя, отец, — еще тише сказал Арад-бел-ит.

— Дедушка, как я рада, что ты приехал, — слабым голосом произнесла Хава.

— Мое милое дитя, — сказал царь, приближаясь к постели больной, беря внучку за руку. — Как ты себя чувствуешь?

Он смотрел теперь только на нее, боясь даже взглянуть на Марганиту.

Сколько раз она являлась ему во сне, сколько раз он просыпался, пытаясь отогнать от себя навязчивое видение! И вот она здесь… совсем рядом… такая реальная и осязаемая… и во сто крат прекраснее, чем целую вечность назад… Принцесса Тиль-Гаримму. Бесценная жемчужина.

Хава посмотрела на деда с легкой укоризной: «Ну, сколько же ей можно стоять на коленях!». И Син-аххе-рибу — царю всей Ассирии, властелину мира и повелителю всех четырех сторон света — вдруг стало неловко.

— Поднимись, милое дитя, — смущенно произнес он.

— Это Марганита, мы подружились, дедушка. Она чудесная! — проговорила Хава.

Но эти слова окончательно сбили Син-аххе-риба с толку. Проще всего было надеть маску сурового правителя.

— Я хочу побыть со своей внучкой наедине, — холодно сказал царь.

Почти час он провел с Хавой. Говорили о Мидии, о Деиоке, за которого принцессе вскоре предстояло выйти замуж. И, конечно, говорили о Марганите, что интересовало царя более всего.

Син-аххе-риб вышел к сыну, только когда Хава уснула, попросил:

— Скажи, чтобы мне постелили в твоих покоях, не хочу сегодня возвращаться к себе во дворец.

Среди ночи, страдая от бессонницы, вдруг захотел увидеть Марганиту.

— Ты помнишь, кто стоит перед тобой? — сурово спросил он, когда девушку привели к нему.

— Син-аххе-риб, царь Ассирии. Ты никогда не желал мне зла, и у тебя доброе сердце, — опустив глаза, заученно повторила чьи-то слова Марганита.

Она не помнила его. Не помнила ничего о том страшном для себя дне, когда он погубил ее семью, ее близких, ее родной город…

И это привело его в замешательство.

Он призвал ее к себе, обнял, как обнял бы свою дочь, с невинной нежностью и жалостью, видя перед собой ее изумленные глаза, в которых не было ни капли ненависти.

С того самого дня Син-аххе-риб не переставая думал о Марганите. Каждую ночь царь покидал свой дворец, чтобы провести с ней время. Привыкший все брать по праву сильного, впервые в жизни пошел другим путем. Засыпал ее драгоценными каменьями, приносил ей благоухающие орхидеи и дивной красоты розы, одаривал платьями из тонкой дорогой материи с неповторимым рисунком, а взамен желал лишь взять ее за руку, посмотреть ей в глаза, услышать ее голос, вдохнуть ее запах.

И долго не решался подступиться к ней. Пока однажды она сама осторожно не поцеловала его в щеку. Он стал ей дорог.

Всю следующую ночь Син-аххе-риб не спал, мучаясь сомнениями. А сутки спустя появился во дворце старшего сына, чтобы разделить с Марганитой ложе. Это удивило ее, но она не сопротивлялась. Когда он уснул, она свернулась рядом с ним калачиком, прижалась, как котенок, и пролежала так до утра, не сомкнув глаз, испуганная и удивленная.

Однажды, провожая царя до тайного выхода из своего дворца, Арад-бел-ит спросил:

— Отец, не сделать ли тебе ее царицей?

Эта связь сблизила их. Они были сообщниками, храня эту странную тайну.

— Когда это произойдет, на нее начнут охоту и твоя мачеха, и твой брат, и все их приверженцы.

— Тогда, может быть, стоит свернуть им шею и напомнить о том, кто такой Син-аххе-риб?

Царь улыбнулся.

Арад-бел-ит хорошо помнил эту улыбку. В последний раз она не оставила камня на камне от Вавилона…

***

В первый день зимнего месяца тебета на двадцать четвертом году правления Син-аххе-риба в царском дворце собрались царь, Арад-бел-ит, Набу-шур-уцур, первый министр Ассирии Набу-Рама, царский казначей Парвиз, ревизор Палтияху и министр двора Мардук-нацир. Здесь же, в тронном зале, были постельничий Чору, после смерти Шумуна ни на шаг не отходивший от царя, и писец, готовый запечатлеть на глиняной табличке каждое слово, которое произнесет его повелитель.

— Нам предстоит принять трудное решение! — сказал Син-аххе-риб. — Мой младший сын Ашшур-аха-иддин еще не взошел на престол, а уже выпустил из рук то, что по праву всегда принадлежало Ассирии. Потеряв Табал, мы показали нашим врагам, что Ассирия ослабла. Еще немного — и мы потеряем Сирию. От этой немощи все наши беды. Бунт в Маннее — только первый отголосок этого поражения. Неспокойно в Мидии, в Мусасире, в шаге от бунта Вавилония. А скифы и киммерийцы только и ждут удобного момента, чтобы добить раненого льва… Должен ли я говорить, как тяжело мне далось это решение, — уверен, что нет. Все понимают мои чувства. Ашшур-аха-иддин обманул мои ожидания, не оправдал возложенных на него надежд. Он единолично правил страной три долгих года, когда боги послали мне испытание и приковали к ложу, и вот к чему это привело — Ассирия погибает из-за его нерешительности и недальновидности. И я хочу обратиться к вам за советом, мои ближайшие соратники и друзья: как мне поступить, дабы спасти государство, помня о том, что только справедливый суд, а также приверженность нашим обычаям и традициям, позволит нам избежать распри?..

Он все рассчитал верно. Взвалил всю ответственность на сына, хотя из-за болезни отстранился от управления страной всего на год. Сильно преувеличил невзгоды, словно позабыл, что бунт в Маннее подавлен меньше чем за месяц, беспорядки в Вавилонии прекращены, компенсации пострадавшим от наводнения земледельцам выплачены, а из Табала накануне пришло долгожданное известие о киммерийцах, неожиданно отступивших в свои земли, и это вселяло надежды на благоприятный исход войны еще до весны. Но царю нужны были основания для того, чтобы изменить свое первоначальное решение относительно Ашшур-аха-иддина.