Трон

— Мой повелитель, ассирийцы будут счастливы услышать, что справедливость наконец восторжествовала, — поклонился Набу-шур-уцур. — Твой старший сын всегда был и оставался единственным законным наследником трона.

— Но что скажут на это сторонники Ашшур-аха-иддина?

— Возможно, если мы заручимся поддержкой жречества… — осторожно высказался Набу-Рама, первый министр Ассирии, высокий рост и могучий торс которого больше бы подошли царскому телохранителю.

Син-аххе-риб с горечью усмехнулся:

— Не получится. Жрецы все за Ашшура…

— Война в Табале, — произнес вдруг Мардук-нацир, — совершенно опустошила нашу казну. И если бы не помощь тамкара Эгиби, наше положение было бы совершенно плачевным. Но я хочу спросить уважаемого Парвиза, как он собирается платить проценты Эгиби?

— К чему ты клонишь? — с интересом посмотрел на него Син-аххе-риб; однако, не дожидаясь ответа, он тут же обратился к казначею: — Парвиз?

Седой долговязый перс с горделивой осанкой, к которому обратился царь, почтительно поклонился:

— Мой повелитель, Мардук-нацир совершенно прав. Казна пуста, и для того чтобы ее наполнить, понадобится ввести дополнительный налог на армию. И тогда все обвинят в этом Ашшур-аха-иддина, главного виновника наших несчастий…

Снова заговорил Мардук-нацир:

— Всеобщее недовольство подкрепим слухами, что боги наказывают Ассирию, ведь царь отступил от обычаев своего народа и выбрал соправителем младшего сына; и что главным препятствием к справедливому решению остается жречество. Уверен, после подобных нападок оно отступится от Ашшур-аха-иддина.

— Что скажешь, Арад-бел-ит? — царь благосклонно посмотрел на сына.

— Одних слухов и сдержанного недовольства жречеством будет мало.

— Вот и займись этим. Подогрей толпу так, чтобы она потребовала от меня справедливости в отношении престолонаследия.

Син-аххе-риб после этих слов поднялся и в сопровождении Чору покинул тронный зал так же, как и пришел туда, через тайный ход. Затем ушел Арад-бел-ит. Остальных советников по одному вывел из дворца Мардук-нацир.

И все-таки соблюсти меры предосторожности в полной мере не удалось.

Таба-Ашшур, начальник царской стражи, проверяя посты, увидел, как министр двора идет рука об руку с казначеем через центральный вход, начал интересоваться, кто еще был утром во дворце, а выяснив, поспешил к Ашшур-дур-пании.

— И что в этом странного? — не понял сначала кравчий.

— Все они пришли в одно время, и кто послал за ними, я не знаю. Все собрались в тронном зале. Спрашивается — зачем, если там не было царя. Ради встречи с Арад-бел-итом? Тогда почему не у него во дворце?

— Как долго они там находились?

— Около часа.

— А где все утро был царь?

— Гулял по саду, просил не тревожить.

Ашшур-дур-пания скривился.

— А вот это уже нехорошо… Насколько я знаю, из сада в тронный зал есть тайный ход. Он только царю и известен. И если Син-аххе-риб им воспользовался, значит, он встречался со сторонниками Арад-бел-ита, а это не сулит нам ничего доброго. Кто еще мог там быть, кроме сановников?

Таба-Ашшур на мгновение задумался.

— Стражи не было. Если царь, то непременно и Чору… а еще писец по имени Гиллиана.

— Хорошо. Ступай. Я рад, что Ашшур-аха-иддин не ошибся в тебе.

Близилось время завтрака. Ашшур-дур-пания проследовал в царские покои. Рафаил, сын Нерияху, бывшего казначея, почтительно доложил кравчему, что царь вернулся с прогулки по саду и с минуты на минуту должен появиться за столом.

Син-аххе-риб вошел в столовую в сопровождении Чору и Хавы. Настроение у царя было превосходное. Он даже смеялся, что в последнее время с ним случалось нечасто:

— Передай своей колдунье, что она поплатится головой за свою дерзость!

— Дедушка, как можно! Я сама ее боюсь! — отшутилась в ответ внучка.

Проходя мимо кравчего, царь смерил его насмешливым взглядом:

— Ты не заболел? Лицо серое, глаза усталые.

— Небольшое недомогание, мой повелитель.

— Ну так отдохни сегодня. Оставь вместо себя Рафаила. Ты ведь ему доверяешь?

— Разумеется, как себе, — ответил Ашшур-дур-пания, с плохо скрываемой ревностью посмотрев на юношу, чье имя упомянул царь. — Благодарю тебя, о повелитель. Твоя доброта не знает границ…

Из царских покоев Ашшур-дур-пания немедленно отправился на женскую половину дворца, чтобы встретиться с Закуту.

Выслушав его, царица насторожилась:

— И что может за всем этим стоять?

— Пока не знаю, но обязательно выясню.

Тем же вечером Ашшур-дур-пания, заглянув в казармы внутренней стражи, нашел Бальтазара.

— Знаешь ли ты царского писца по имени Гиллиана? — спросил кравчий.

— Конечно.

— Что можешь сказать о нем? Можно ли как-то к нему подступиться? На что он падок? Женщины, вино, золото? Где бывает по вечерам? Как развлекается?

— Честное слово, он вряд ли заслуживает столько внимания. Но если хочешь знать, Син-аххе-риб с некоторых пор держит его при себе по той причине, что кто-то из наместников однажды отрезал ему язык, да и к царю он попал через Набу-шур-уцура. А значит, добровольно писец тебе вряд ли что-то поведает.

— Выясни все, что сможешь. И не тяни.

Бальтазар посвятил исполнению этой просьбы ни много ни мало три дня. Писец жил затворником. Семьи у него не было, скверных привычек не водилось, к роскоши оказался равнодушен. Большую часть времени он проводил в царском архиве, с утра до вечера перебирая глиняные таблички и что-то сочиняя.

«Наверное, поэму, — предположил молодой писец, которого расспрашивал стражник. — Ходит от стены к стене, бормочет что-то себе под нос, а потом долго налегает на стилус».

Раз в месяц Гиллиана покидал Ниневию, отправляясь куда-то на лодке ниже по течению Тигра, однако поскольку на следующее утро он всегда возвращался, Бальтазар в первую очередь наведался в Калху. И ему сразу повезло.

— У него там отец, — сообщил он о результатах своих поисков Ашшур-дур-пании, как только все прояснилось. — Больной отец. Единственный его родственник. На эту наживку мы его и поймаем. Но сначала я должен знать, ради чего рискую головой.