Трясина.Год Тысячный ч.1-2

Святилище Господа Вышнего располагалось на круглой площади через квартал от городского вала. Судя по очертаниям башен и стрельчатым нишам стен, в прошлом это был храм Митры Вседержителя, которому некогда поклонялись язычники-семгальцы. После установления Закона Праведников в архитектуру и внутреннее убранство храма были внесены некоторые изменения, согласно Царьгородскому канону. Храм был открыт, но службы не велись ни в этот день, ни в предыдущие. Когда началось поветрие, священник бросил свою паству и сбежал из города, видимо, не слишком полагаясь на заступничество Вышнего. Дьячок, оставшийся при храме, каждое утро на рассвете отпирал двери храма, а с наступлением сумерек запирал. Горожане, оставшиеся без духовного пастыря, отлично справлялись сами. Каждый день они собирались в храме и, возжёгши свечи у алтаря, читали вслух Реченья Праведников, а также пели псалмы и литании. Дьячку оставалось лишь присматривать за порядком. Впрочем, горожане вели себя чинно, и дисциплину никто не нарушал.

– Ян, а ты не хочешь войти?

Они стояли на ступенях храма. Из распахнутых дверей доносились торжественные песнопения. Нара узнала этот псалом: "Егда узрите смуту и градоразорение..." Прихожане пели его хором. Псалом закончился, на минуту наступила тишина, а потом чей-то голос принялся читать нараспев: "Воссев под купиною, возлиянье свершил, и в сиянии славы явился ему..."

– Не хочу. Недолюбливаю я эти храмы, знаешь ли.

– Мы могли бы помолиться вместе. Испросить защиты у Господа Вышнего. Чтобы мы не заболели и выбрались из этого города, и чтоб нас никто больше не обижал.

– А если его нет?
– сказал Ян чуть отрывисто.

– Что значит, нет?

– А вот так. Нет и всё. Ни Господа, ни Вышнего.

– Ян, ты утратил веру после того, что с тобой случилось?
– тихо проговорила девочка.

– Нара, отвяжись уже, а? Занеси эти чёртовы цветы и пойдём отсюда.

– Я ещё и помолюсь.

– Как хочешь. Я у входа подожду.

В храме пахло ладаном и пчелиным воском. На длинных деревянных скамьях сидели прихожане. У алтаря, повернувшись лицом к пастве, стоял степенный седоусый мужчина в клетчатом пальто. Он держал в руках раскрытую книгу и чуть нараспев зачитывал Реченья Праведников. Нара с корзинкой в руке осторожно обошла скамьи и, приблизившись к алтарю, остановилась, заворожено глядя на образ Вышнего - Всевидящее Око, выложенное золотистой смальтой. Потом, преклонив колени, она осторожно поставила корзину с цветами на каменный пол. 'Прими наше подношение, Единый, Вездесущий', подумала она. И начала молиться. Молча, про себя.

– Ну, как, пообщалась со Всевидящим? Может, знамение какое было?
– иронично спросил Ян, когда она вернулась.

Он сидел на ступенях паперти, прислонившись к стене и положив свой посох слепца поперёк колен.

– Напрасно ты смеёшься, - серьёзно сказала девочка.
– Я помолилась, и мне стало лучше. Даже есть не так хочется.

– Лучше б Вездесущий нам хлебушка прислал. А ещё тесёмок пару, - сказал Ян.

– Каких тесёмок?

– В гарнизоне шнурки отобрали, ботинки сваливаются. Ладно, проехали. Взгляни-ка лучше сюда.

Он протянул Наре раскрытую ладонь. В его руке лежала монета.

– Медный?

– Нара, возьми его и посмотри на него очень внимательно. Может, на нём есть надписи какие-нибудь необычные, или изображения? Может, руны?

Нара поднесла монету к глазам.

– Это не ромейская монета, - сказала она, помолчав.
– Чужеземная какая-то. На ромейских деньгах изображён ястреб, или портрет Августы. А здесь всадник, и над ним солнце. И надпись. Буквы вроде ромейские, но язык непонятный. И цифры. Девятьсот восемьдесят восемь.

– Талер, - сказал Ян.
– Талер семгальский. А цифры - это год, когда его отчеканили. Двенадцать лет назад. В тот год Семгален сделался провинцией Империи. И монет таких больше не делают.

– А как он сюда попал?
– спросила Нара.

– Я бы сам хотел это знать. Час назад я выбросил его за городскую стену. И похоже, этим же талером я расплатился за ночлежку, причём дважды. Нет, я не свихнулся. Он реально всё время ко мне возвращается.

– Ох, так это же, наверно...

Она не произнесла этого вслух, но они подумали об одном и том же. Неразменный Талер. Волшебная монета из очень старой сказки, которую знали и в Семгалене, и в Царьгороде. Говорят, некоторые всерьёз готовы были продать за него душу. Неразменным Талером можно было расплатиться с трактирщиком, отдать его ростовщику, даже выбросить в море, но всё равно он неизменно возвращался к своему владельцу. А ещё Неразменный Талер притягивал к себе деньги. Не оттого ли им так охотно подавали милостыню на городских улицах? Будто в подтверждение тому на ступени паперти со звоном упала монета. Какой-то человек, выходя из храма, бросил им под ноги полсеребряника.

– Откуда он у тебя?
– спросила Нара.

– Мне дал его человек по имени Ангхи. Здесь, в Лемаре, в первый день карантина. Странно, правда?

Ян умолчал о том, что незнакомец вернул ему и капсулу с ядом, которую отобрали в гарнизоне.

Импровизированная служба заканчивалась. Прихожане поднялись с лавок и затянули заключительный благодарственный гимн. "Сейчас из храма повалит народ, и все будут бросать нам монетки, - подумала Нара.
– Их притянет к себе Талер..." Она вздрогнула, когда на неё упала чья-то тень. Подняв глаза, Нара увидела перед собой лютниста. Того самого, которого она видела накануне вечером в таверне. Сейчас она могла разглядеть его получше. Это был юноша лет восемнадцати, высокий и статный, его лицо с продолговатыми глазами и высокими скулами было очень бледно, но всё же привлекательно. Юноша был разодет в ромейский кафтан вишнёвого цвета, богато расшитый золотой нитью, алые сапожки с загнутыми носами и всю ту же шапку с отворотами, украшенную пышным павлиньим пером. Длинная прядь угольно-чёрных волос спадала на его лицо, скрывая правый глаз и часть щеки. В руке он держал лютню.

– Здравствуйте, принцесса, - сказал он, улыбаясь.

– Здравствуйте, - вежливо ответила Нара.

– Скажите-ка мне, почему вы стоите на паперти, как нищенка, и просите подаяние?
– спросил лютнист.
– Вы ведь должны жить во дворце, а ваши подданные опускать очи долу и преклонять колени, когда вы шествуете мимо.

– Вы смеётесь надо мной? Я и есть нищенка. Я выросла в приюте, а родители мои умерли.

Нара покосилась на Яна, но тот сидел неподвижно, запрокинув лицо к небу, и, казалось, не слышал их разговора. Юноша усмехнулся.

– Спойте для меня, принцесса. Балладу об Айал-Гаче. Так его называют ксайлахские кочевники. Айал-Гач, он же Странник. Злой колдун, который обманом захватил одно царство-государство, и заколдовал там всех людей, сделав их своими приспешниками.

– Я не знаю такой песни, - с удивлением сказала Нара.

– Жаль, - юноша вздохнул.

– Я могу спеть "В прах рассыпались мечты", - сказала Нара.

Эту песенку воспитанницы приюта разучивали на уроках музыки, аккомпанируя на лютне и клавикорде.

– О, шедевр салонной лирики, - обрадовался юноша.
– Давайте! Я готов.

– А вы нам заплатите за это?
– спросила она.

– Я уже вам заплатил. Двумя днями ранее.

Юноша прижал к груди лютню и коснулся струн. Полилась нежная, печальная мелодия. Нара вздохнула и запела.

Было когда-то мне счастье дано

С тем, кого сердце желает мое...

Прихожане один за другим выходили из храма, но не спешили расходиться по домам. С улыбками на лицах стояли они вокруг паперти, слушая песню. На каменные ступени со звоном падали монеты. Какой-то молодой человек в чёрном пальто и бордовом шарфе, обмотанном вокруг шеи, протянул Наре пару медных. Она взяла деньги и кивнула в знак благодарности.

Сердце, прошу, ты его отпусти,

Сердце, не плачь, но забудь и прости...

Юноша закончил играть и опустил лютню.

– Прекрасно, прекрасно. Это было незабываемо, - сказал он.
– Когда вы взойдёте на престол, принцесса, я уж не осмелюсь потребовать от вас песню. Премного благодарен, что вы позволили мне воспользоваться шансом. За сим откланиваюсь, Ваше Высочество.

Юноша склонил голову и с почтением прикоснулся к своей алой шапке. Нара в растерянности взглянула на Яна, а когда она снова повернулась к лютнисту, его уже не было. Ни Ян, ни один из людей, стоявших на паперти, не услышал музыку лютни. И никто из зрячих так и не разглядел странного лютниста, хотя юношу, разодетого в яркий кафтан и шапку с пером, трудно было не заметить. Один лишь молодой человек в чёрном пальто, который был поэтом, смутно догадывался, что кто-то играл на лютне, а песня о разбитом сердце предназначалась вовсе не для ушей простого смертного.