Трясина.Год Тысячный ч.1-2

– Аллил велела мне принести тебе зелье, поэт, - сказала гуль.
– Я всё сделала. Но теперь и ты кое-что мне должен.

– Что же?
– спросил я.

Гуль ухмыльнулась и протянула ко мне руку. Я невольно содрогнулся, когда её длинные пальцы с заострёнными ногтями коснулись моей щеки.

– Ты должен жениться на мне, поэт. Не прямо сейчас, а позже. Я подожду. Времени у меня - целая вечность.

Несмотря на всю отчаянность положения, я расхохотался. Расхохотался так, что слёзы навернулись мне на глаза.

– Возможно ли такое, чтобы простой смертный соединился с дочерью гуля?!
– проговорил я между приступами смеха.

Чудовище покачало головой.

– Я не дочь гуля. Мой отец такой же смертный, как и ты. Он некромант из Бал-Сахир, всю свою жизнь посвятивший колдовскому искусству. Ни разу не взглянул он с вожделеньем ни на одну женщину, но моя мать, гуль Рас-Шаха, покорила его сердце. Я, Скилла, плод их любви.

Многие из гулей хотели, чтоб я стала их подругой, но они мне не по нраву. Я желала стать подругой смертного. Аллил обещала мне в этом посодействовать. Сейчас я покину тебя, поэт. До поры до времени. Живи и пиши свои песни. Пиши, пока не иссякнет твоё вдохновение. Ну а потом я приду и заберу тебя в подземные лабиринты гулей. Ты станешь одним из нас и обретёшь бессмертие.

Я молча смотрел на ту, которая называла себя Скиллой. Какая странная судьба, думал я, пережить мор и поветрие, чтобы в итоге стать придворным поэтом Аллил, повелительницы гулей.

– А впрочем, - сказал я вслух, - не всё ли равно, где жить и как умирать, если Карин больше нет?

Гуль снова ощерилась в ухмылке.

– Излечиться от моровой язвы куда проще, чем исцелиться от любви. Но и это пройдёт. Вот увидишь, - сказала она.

Чудовище отступило и скрылось во мраке. В тёмной комнате воцарилась тишина.

Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном уже рассвело, и в Лемаре начался день. Новый день ожидания, отчаянной надежды и борьбы за жизнь. Но мне безразлично, что будет с Лемаром. Безразлично, прибудет ли воздушный корабль до того, как последний житель города в корчах упадёт на землю, и на его запястьях расцветут кровавые язвы. Мне безразлична даже моя собственная судьба, ибо Карин больше нет, и жизнь моя утратила смысл.

Но довольно обо мне. Пора заканчивать с этим рассказом и начинать новую песню. Строки складываются сами собой, и я уже слышу новый напев. Это будет песня о девочке с лютней, которая поет о тоскующем сердце обманутой красавицы. И Аллил, королева гулей, дева-чудовище с лицом, изъеденным червями, восседает на троне из человеческих костей и с благосклонной улыбкой осыпает девочку золотыми монетами.

Лемар - Окружной судья

Господин Вольдемар Пелягриус, окружной судья, имел привычку поздно вставать, и по этой досадной причине он не успел покинуть Лемар до того, как захлопнулись городские ворота. Сейчас он с тоской вспоминал свой охотничий домик в заповедном лесу в нескольких милях от Лемара. В домике имелся огромный камин, в котором при желании можно было зажарить целого бизона, мебель в пасторальном стиле, чучела редких болотных хоггов и гривастых волков-леванов, а также цветные настенные гравюры и гобелены, изображавшие сцены охоты. Если б не его обычай подольше понежиться в постели, он бы сейчас наслаждался жизнью на лоне природы, вдали от зачумленного города и возможно, в компании юной одалиски.

Да, это была маленькая слабость судьи Пелягриуса. Он всегда испытывал отвращение к женщинам, считая их пустыми взбалмошными фуриями, посланными на Землю с единственной целью - терзать мужчин и отравлять им жизнь. При этом, однако, он испытывал нежнейшие чувства к юным созданиям лет двенадцати-тринадцати, уже не девочкам, но ещё и не зрелым девицам. Особенно его прельщала их особая красота, ускользающая и хрупкая. Век у этой красоты был недолог - год, от силы полтора. Потом у них начинала наливаться грудь, бёдра безобразно округлялись, а на теле пробивалась эта отвратительная поросль - короче говоря, прекрасная фея превращалась в жабу. Наложниц, повзрослевших и утративших свою свежую красоту, судья Пелягриус немедля отдавал на попечение госпожи Сорекс, известной сводницы и держательницы сети борделей под незамысловатым названием "Сенполия Сорекс". Их дальнейшая судьба его не интересовала. Госпожа Сорекс - профессионал своего дела, ей лучше знать, как тут всем распорядиться. Услугами сводницы господин Пелягриус пользовался уже очень давно. Та, в свою очередь, отлично знала его вкусы и пристрастия, и её выбор всегда бывал безупречен. Она много времени проводила в разъездах, путешествуя от одного сиротского приюта к другому в поисках подходящей претендентки. Вообще-то, сводничество было запрещено законом и сурово каралось. Однако госпожа Сорекс была опытной женщиной, и она умела грамотно обходить запреты. "Посредничество в удочерении" - разве есть тут к чему придраться?

Не так давно господин Пелягриус расстался со своей состарившейся наложницей (ей исполнилось пятнадцать), и теперь с нетерпением поджидал новую. Госпожа Сорекс подыскала подходящую кандидатку в одном монастырском приюте, расположенном в предместье города Асмень. Девочку со дня на день должны были доставить в Лемар.

Судья пребывал в радужном настроении. Несколькими днями ранее он удачно завершил судебный процесс, отправив на плаху одного опасного крамольника. Обвинение было серьёзным: оскорбление законной власти, порча общественного имущества, а также площадная брань и сопротивление при аресте. Проще говоря, негодяй нанёс существенный урон державе, испоганив стены городской ратуши надписями кощунственного содержания. К счастью, надписи эти просуществовали совсем недолго, ибо некий сознательный гражданин, пожелавший остаться неизвестным, незамедлительно замазал их извёсткой. Однако на месте преступления случайно оказался господин Н., внештатный информатор службы безопасности, который успел всё прочесть и запомнить. Согласно показаниям Н., надписи были следующего содержания: "Наместник уже опротивел и надоел", "Тут вам не провинция", а также "Слава Братчикам!" Кроме того, там присутствовала фраза, порочащая Августу, но процитировать её нет никакой возможности, ибо человек порядочный и законопослушный скорее согласится вырвать самому себе язык, нежели произнести вслух сии непотребства... Речь судьи была прервана негодующими выкриками из зала. Какой-то невзрачный человек в поношенной куртке и вязаной шапочке (очевидно, работяга из предместья) вскочил со скамьи и принялся кричать: да вы что, ослепли тут все?! Посмотрите на обвиняемого, это же несчастный калека, у которого правая рука отсохшая от рождения, а пальцы левой изуродованы тяжелейшей формой ревматизма. Да не смог бы он ничего написать, даже если бы и захотел!.. К скандалисту тут же бросились стражники и поволокли его прочь из зала, на ходу награждая пинками и зуботычинами. А судья резонно заметил, что для крамольника сие не препятствие, и он вполне мог сделать эти надписи, держа кисть зубами, либо пальцами ног. После чего был вынесен приговор, и обвиняемый лишился головы.

Судья отметил завершение процесса в компании своих добрых друзей, прокурора Лепрозиса и судебного писаря Дальпранцы. Господин Пелягриус был доволен - норма по смертным казням, ежегодно спускаемая из Цитадели, выполнялась исправно. А со дня на день ему привезут новую наложницу, и они вдвоём отправятся в его охотничий домик. Вальдшнепов стрелять. Да, жизнь определённо удалась, дай боже каждому...

Весть о поветрии застала судью врасплох, разом перечеркнув все его планы. В первый день карантина господин Пелягриус сидел взаперти, испытывая животный ужас. Сбросив с себя одежды, он часами простаивал перед зеркалом и всматривался в своё отражение - не появились ли на его бёдрах и запястьях зловещие стигматы?

На второй день в дверь его дома позвонили. Слуга сообщил, что прибыл торговец сывороткой. Барыга, иначе говоря. Судья приказал немедля его впустить. Он отвёл дорогого гостя в свой кабинет и предложил ему стаканчик пряного вина. Потом судья спросил цену. Сумма, которую заломил барыга, была фантастической, но Пелягриус не стал торговаться. Он бросился к сейфу и отсчитал необходимое количество златниц. Даже двойное количество. Для того, чтобы остановить морову язву, достаточно было одной капсулы, но судья на всякий случай приобрёл сразу две.

После судью терзал подспудный страх: а не обманул ли его барыга, вместо целебной сыворотки подсунув фальшивку? Вечером того же дня его слуга свалился с лихорадкой. Судья полночи не спал, слушая вопли и стенания несчастного. "Поздно, поздно. Увы, слишком поздно", шептал он, сжимая во вспотевшем кулаке вторую капсулу, которая так и осталась невостребованной. Под утро слуга затих, и судья вызвал коронеров. Чувствовал он себя великолепно, и его бёдра и запястья были чисты от стигмат. Барыга оказался порядочным человеком.

Теперь оставалось лишь терпеливо дожидаться окончания карантина. Судья слонялся по особняку, изнывая от скуки. Ему было бы легче переносить тяготы заточения, будь рядом юная наложница, или хотя бы его приятели-юристы. Или эта Сорекс, на худой конец. Но прокурор и писарь успели покинуть город, а госпожа Сорекс и вовсе не явилась. И маленькой одалиски ему, скорее всего, не видать, как своих ушей. В придачу ко всему его единственный слуга возьми да помри, и теперь некому было распорядиться насчёт обеда. Господин Пелягриус перебивался хлебом с холодной ветчиной и потягивал пряное вино. Наконец, чтоб как-то убить время, господин Пелягриус вытащил из книжного шкафа первую подвернувшуюся под руку книгу, уселся в мягком кресле у окна и принялся читать. Это был сентиментальный роман в стихах о витязе, полюбившем прекрасную принцессу, которую он ни разу в жизни не видал, но слышал о ней в песне одного странствующего лютниста. В поисках любимой витязь отправился в дальнее странствие, полное опасностей и приключений. Чтиво было прескучным. Пелягриус лениво перелистывал страницы, позёвывая и бросая взгляды за окно, на засыпанную снегом площадь и старинный храм, который возвышался прямо напротив дома судьи.