Тыл-фронт

3

Подполковник Свирин стоял у амбразуры уцелевшего японского КП, в котором расположился его штаб, и время от времени заговаривал с полковником Ореховым. Комдив что-то быстро писал в порядком истертой толстой тетради.

— Как взгляну на реку, так и встает перед глазами эта кошмарная картина смерти, — после долгого молчания проговорил подполковник. — Ай-яй-яй!.. — Помолчав, заговорил снова: — Насмотрелся смертей… Видел бесстрашие, даже безумную храбрость… А это черт знает что!.. Вот наш Ковальчук вчера амбразуру дота собою блокировал — это понятно! А это — безумие! Стоять за мостом, чего-то ждать, потом: пошли умирать! И шли-то…

— Бойко? — не поднимая головы, спросил Орехов.

— А? — даже и не понял сразу его занятый своими мыслями Свирин. — Какой черт!.. Офицер, правда, лихо шел. А солдаты, как стадо овец. Некоторые на четвереньках ползли. Я уж думал, что сдаваться идут… Что они мост не могли заминировать? Ерунда! Дома успевают минировать, колодцы.

— Да-а, и не поймешь, — закрыв тетрадь, проговорил Орехов. — Без знания истории японского народа не поймешь! Их альтруизм фанатичен. У нас и то ходили: «Ура, за батюшку царя!» Хотя и убивали сами этих батюшек немало. А японская история не знает ни одного случая не только посягательства на августейших особ, но даже неповиновения. Японцы убеждены, что император ведет свое начало от неба, а престол учрежден во времена, когда небеса и земля отделились друг от друга. Тогда же богиня Аматерасу передала Амено Осимино Микото свое зеркало и приказала считать его воплощением душ императорских предков. В него «божественный» микадо все видит. Вольно или невольно обманул «божественную особу» — пори брюхо, в мыслях осквернился — пори брюхо, не выполнил волю императора — пори брюхо! У них, кто стремится к полному уничтожению собственной личности, тот — существо высшего разряда.

— Вот завтра и захватите с собой зеркальце на парламентарские переговоры, — пошутил Свирин. — Смотри, Таро^[36], все вижу!

— И так не надуют.

— Не верю! Не верю японцам! Вспомните 1941-44 годы. И за ночь все равно еще один батальон на тот берег переброшу. Скажете: невыполнение приказа? У меня там батальон! Отдать на растерзание?

— Перебрасывай, перебрасывай! — рассмеялся Орехов. — Ты для этого о японцах разговор завел?

Из-за реки доносилась пулеметная стрельба. Свирин быстро взглянул в амбразуру.

— Товарищ полковник, пойдите сюда, — не оглядываясь, позвал он. — Видите вот тот полурузарушенный дот? Час наблюдаю: нет-нет, и ударит из пулемета. И знаете, бьет по японцам.

Орехов недоверчиво взглянул на Свирина.

— Не померещилось?

— Куда ударил? — спросил полковник сидевшего за стереотрубой у соседней амбразуры сержанта.

— С километр от моста перекресток. Через него проскочила японская автомашина с кухней, по ней, — доложил тот.

— Давно бьет? — спросил Орехов.

— Как занял пункт, так минут через десять и заметил, — пояснил сержант. — Раза два около него рвались японские снаряды.

— Может, новую комедию разыгрывают?

— Не похоже, бьет хлестко, — отозвался сержант. Брезжил рассвет. Над рекой клубился седой туман, и разносилась песня:

Так что ж, друзья, коль наш черед, —

Да будет сталь крепка!..

Полковник Орехов положил бритву, заглянул еще раз в зеркало и подхватил громко, сочно:

Настал черед, пришла пора,

Идем, друзья, идем!

— У вас голос покрепче моего, — заметил Свирин.

— В свое время в самодеятельности за троих кричал, — отшутился Орехов, осматривая лицо в зеркало.

— Похоже, что не к японцам, а к японкам собираетесь, — проговорил ординарец, подавая флакон с одеколоном.

— У тебя, Мартынович, как в парфюмерном магазине, — похвалил полковник.

— У разведчиков достал, — пояснил ординарец. — У них там один целый вещмешок привез из Уссурийска.

— Есть! — вдруг выкрикнул подполковник Свирин, вглядываясь в амбразуру. Орехов быстро подошел к Свирину. На высоте Горбатой виднелся белый флаг. Тихое утро не беспокоило его, — и полотнище обвисло вдоль длинного древка.

— А ты говорил: японцы не примут наше предложение! — заметил Орехов.

— Да-а… — выдохнул Свирин. — Не верю, что японцы согласились на честные переговоры.

— Товарищ полковник, это не белый флаг, а японское знамя, — воскликнул наблюдавший за сопкой разведчик. Вроде красный круг скользнул на белом полотнище.

— Хватит вам! — недовольно одернул Орехов и, взглянув на часы, добавил: — Выволакивай машину из укрытия.

Свирин как-то неловко, угловато подсунулся к Орехову и взглянул в глаза.

— Все может быть, Юрий Александрович!.. Вот ноет душа! — вдруг выкрикнул он, стукнув себя кулаком в грудь. — Возьми десяток гранат в машину.

— Фома неверующий! — мягко проговорил Орехов, обнимая Свирина. — Три года друг другу нервы портим…

— Иные три года стоят тридцати лет! — отозвался подполковник и вышел из блиндажа. — Выводи катафалк! — донесся его недовольный голос.

* * *

Временами Петр терял сознание, временами засыпал. Но сейчас же встряхивался и строчил из пулемета, В доте нестерпимо давил едкий пороховой смрад, смешанный с бетонной пылью. Пыль хрустела на зубах, першило в пересохшем горле. Хотелось пить, но воды не было. Бурлов стонал сухо, с хрипом.

Во вторую амбразуру попал артиллерийский снаряд, и ее завалило. Это было даже к лучшему: сейчас Варов не мог бы следить за обеими амбразурами. Он еле держался на ногах. Перед глазами рябил светлый прямоугольник амбразуры. Иногда где-то далеко в него вползали черные пятнышки, и Петр строчил по ним из пулемета.

Тяжелая дверь дота тоже была изуродована снарядами, внизу образовалась щель, в которую мог протиснуться человек. К вечеру, когда от реки слабо дохнуло сыростью и прохладой, Петр почувствовал себя лучше, но хотелось пить и болело плечо. Варов слез со своего помоста из ящиков, подошел к нише, в которой лежал Бурлов, и отодвинул люк. Из ниши ударило духотой и тошнотворным запахом застаревшей крови: Раненая нога Федора Ильича вздулась, колено выпирало из разрубленной штанины страшным иссиня-бурым пузырем. Бурлов дышал тяжело, отрывисто, через плотно сжатые зубы. Он бредил. Петр прислушивался, но не мог разобрать слов и улавливал только знакомые имена.

Варову стало страшно. Он поправил запрокинутую голову Бурлова и тихо окликнул:

— Товарищ майор!.. Товарищ майор!..

Но Федор Ильич не отзывался;

Петр схватил японскую флягу и влил в рот немножко сакэ. Федор Ильич неожиданно конвульсивно дернулся, задохнулся. В горле у него забулькало, потом вырвался слабый кашель. Веки задрожали и медленно поднялись вверх, но сейчас же снова упали.

— Пить!.. — тихо попросил он. Варов снова влил ему в рот сакэ. Мученическая судорога передернула Федора Ильича. — Ничего… Петр… жив!.. Скоро наши подойдут… — прошептал Федор Ильич. — Еще не видно?