Тыл-фронт

Обстановка на фронтах благоприятствовала империи. Русские вели в Маньчжурии тяжелые бои. И хотя Квантунская армия была обречена, чего не мог не признать даже рядовой офицер генштаба, Умедзу это не тревожило: возможность высадки русского десанта в империи была исключена.

После возвращения представителей генерального штаба от Макартура Умедзу знал дни и часы высадки американских войск в империи. Открытый фронт и прямое содействие японских войск позволяло американцам ускорить продвижение.

Чан Кай-ши, хотя и подписал 14 августа с Советским Союзом «Договор дружбы», обещая не вступать в сепаратные переговоры с Японией, в тот же день обратился к Умедзу с просьбой, чтобы японские войска сдавались только гоминдановским частям и продолжали бы оказывать сопротивление коммунистическим.

* * *

Получив вызов генерала Икеда, майор Танака был несколько обеспокоен. От отца он узнал, что участвовавшие в бунте офицеры по повелению государя подлежат аресту. «Но я был с ними по приказу генерала Умедзу. Я не мог не выполнить приказ, — старался успокоить себя Танака. — Потом я ушел из августейшей резиденции еще до того, как были взломаны двери дворца».

Танака совсем было собрался рассказать все отцу и по вызову не являться. Но в последнюю минуту, когда стоял уже у дверей кабинета, передумал. «Если бы меня хотели арестовать, то могли сделать это и дома».

Улицы столицы были небезопасны: в некоторых районах еще шла перестрелка между восставшими офицерами и полицейскими войсками, группами проходили конвоируемые офицеры — внешне усмиренные, но в любую минуту готовые снести голову любому «предателю». Танака решил, хотя это и было запрещено офицерам, выехать в резиденцию военного министра на домашнем «мерседес-бенц».

Проезжая вблизи Императорской площади, майор обратил внимание на толпу людей, собравшихся у изгороди, отделявшей парк «Хибия» от площади. Они стояли плотной толпой молча и смотрели в сторону дворца. Но внимание Танака привлекло не это. Толпы поклоняющихся у дворца естественны. Тем более сейчас, когда государь объявил, что во имя своих благочестивых верноподданных должен «вынести невыносимое и стерпеть нестерпимое». Еще с утра столицу облетел слух, что его величество снял форму фельдмаршала и облачился в простой офицерский мундир без погон, повелел освободить из тюрьмы «Сугамо» всех заключенных, кроме врагов империи.

Майора Танака удивил вид толпы. Это была не толпа поклоняющихся, а орава зевак. Взглянув в сторону дворца, Танака понял, что привлекло это праздное сборище. У «Двойного моста» в разных местах площади лежали трупы верноподданных, погруженных в нирвану^[42]. Ближе к дворцу трупы лежали гуще. Все тела покоились в одной позе: сидя, низко уронив голову в сторону видневшегося за каменной стеной дворца, Казалось, застыв в земном поклоне, они ожидали снизошествия кармы^[43].

В этой смертной тишине Танака вдруг охватили религиозные чувства. Неодолимое желание влекло его к мшистой каменной стене, где за зеленью деревьев проглядывали изогнутые крыши пагод. «Этот путь ведет к вершинам горы! — властно шептал он. — В твоем сердце живет божество, слушайся его велений…»

Сегодня, с первыми лучами солнца, ушли из жизни военный министр Анами, член Высшего Военного Совета Сиуодзука, генералы Онамуто, Хитаци, Тейици, министры Коидзуми и Хасида. Что по сравнению с этим еще одно пустое место?

Танака приказал шоферу остановить машину. Тот удивленно взглянул на молодого барона и резко затормозил автомобиль против «Двойного моста». За ним ведущая к дворцу дорожка…

Пройти по площади, как эти три офицера, остановиться вместе с ними около балюстрады… Вот они уже поклонились друг другу, уселись на гравий, положили около себя конверты с посмертными письмами. В них обращение к родителям:

«Простите меня, что я от вас ухожу. Я жалею, милый отец мой и милая мать моя, что покидаю вас теперь, когда вы приближаетесь к старости. В ваши годы вы будете чувствовать мое отсутствие. Я мог бы вознаградить вас за все то, что вы для меня сделали. Но я должен уйти — такова воля неба».

Три офицера отвесили поклон в сторону дворца и одновременно выстрелили себе в висок.

Танака казалось, что сейчас должно произойти что-то потрясающее. Возможно, раскроются облака, и на площадь грянет милость небес. Но из-за изгороди вышел обычный полицейский, со скучающим видом отодвинул конверты от луж крови, придал мертвецам благопристойный вид и снова удалился за изгородь.

Майора охватил дикий ужас.

— Пошел! Скорее! — истерически выкрикнул он шоферу.

Прихлопнув дверцу автомобиля, Танака откинулся на подушки сиденья и закрыл глаза. Его бил озноб.

7

В ночь с 15 на 16 августа из японских окопов и блиндажей выбралось до двух тысяч смертников. Бесшумно, как злые духи, они направились к линии фронта. Шли молча, где нужно, ползли, проскальзывали призраками. Не цепями, а в одиночку — на «свободный поиск»: группами с тесаками — «охотиться» на офицеров, с толом и минами — блуждающими бомбами. Не отвечали на окрик, предупреждение, выстрел. Ужами проползали в тыл, подбирались к спящим, резали без промаха. С минами подкрадывались к собравшимся в кружок, норовя прыгнуть в середину. Редкой цепочкой зарывались в землю вдоль дороги, выжидая, легковые автомобили, танки, колонны войск…

* * *

В утренних сумерках к реке подошли войска второго эшелона. К этому времени Четырнадцатая инженерно-саперная бригада заканчивала наводку понтонного моста. Ночью японцы дважды подбирались в плавательных костюмах «Ямото» к мосту с минами, но особого вреда причинить не смогли. Подорвал и всего три понтона. После этого вниз и вверх по реке на обоих берегах были выставлены посты наблюдения с пулеметами. Все, что замечали на воде, освечивали прожекторами и расстреливали. Изредка колода, куча бурелома или вздувшийся труп гулко лопались, поднимая столб воды.

Дивизион Бурлова стоял «в очереди» в полукилометре от реки. Но батарея Новожилова, благодаря стараниям Федорчука, переправилась ночью.

Старшина еще с вечера беспокойно забегал вдоль длинной колонны автомашин, охотно балагурил с шоферами, бойко и оглушительно представлялся командирам, сыпал прибаутками, посыпая их сольцой, пожалуй, первый раз за всю службу бравировал словом «разведчики» во всех падежах и к концу заискивающе прибавлял:

— Вы меня пропустите с машинкою? Я тут пропрусь и в уголок стану. Пехота ж без разведки слепа.

Смеялись и соглашались, чтобы он «проперся».

Когда же к переправе потянулось вместо «машинки» четырнадцать автомашин и начали раздаваться законные возмущения, Федорчук нажал на голос и пустил в ход всю свою «дипломатию». Шоферу кивал на взводного, взводному — на батарейного, батарейному — на полкового, — называя всех по званию, имени, отчеству и фамилии, что вконец запутал всех — и офицеры только безнадежно махали рукой: «Давай, мол!»

Курьез чуть не вышел уже на переправе.

— Земляк! Ты же говорил, что «машинка» с разведчиками? — с чуть уловимым украинским акцентом ужаснулся майор, руководивший переправой.