Учебник выживания для неприспособленных
Шрифт:
— Нет… Он просто в памяти телефона, а телефон остался дома… Я никогда не набирал его полностью.
Полицейский вздохнул. Жан-Жан почувствовал себя гнилым фруктом на его дежурстве.
— Ладно… Вы сейчас проедете на место с патрулем. Вас это устраивает?
Жан-Жан задумался. Думать и правда было трудно. Может быть, отец прав с этой своей историей про посттравматический стресс. Или ему просто нужен кофе. Или то и другое. Впрочем, какая разница?
— Да… Поедем… но сначала, если вы не против, я хочу связаться с сотрудницей службы внутренней безопасности моего работодателя. Я думаю, она знает тех, кто на нас напал. Она просила меня связаться с ней, если что-то произойдет, ну вот, что-то произошло…
— А ее телефон у вас есть?
Телефон у Жан-Жана
Он подумал, что человеческая память вообще полна тайн.
Бланш Кастильская ждала перед домом. Красивая и неподвижная, как античная статуя, изваянная из светлого мрамора.
Когда Жан-Жан позвонил ей, она выслушала его рассказ о нападении, долго молчала, видимо размышляя, а потом сказала, что ей надо самой поговорить с полицейскими. И они договорились встретиться у его дома.
Жан-Жан и его отец поехали туда с полицейским, который говорил с ними в комиссариате и которого коллеги, по непонятной Жан-Жану причине, называли Тичем.
Бланш Кастильская курила, прислонившись к капоту маленькой черной машины. Дождь лился на ее светлые, почти белые волосы, промокшие пряди прилипли ко лбу, как толстые шерстяные нити. Было, мягко говоря, не жарко, порывы ветра, температура которого приближалась к точке замерзания, гнали струи дождя горизонтально. Но Бланш, на которой был только черный хлопчатобумажный жилет, тоже насквозь промокший, климатические условия холодильника как будто не беспокоили.
Машина Тича поравнялась с ней. Жан-Жан вышел и протянул ей руку.
— Как вы? — спросила она, ответив на его рукопожатие.
— Посттравматический шок, — сказал Тич.
— Нормально… Надеюсь, что… Надо посмотреть внутри… У меня… Если…
Бланш Кастильская кивнула.
В тесном лифте, между Тичем и полицейским в форме, Жан-Жану хотелось одновременно сблевать и убежать как можно дальше отсюда. Он был практически уверен, что четыре волка сотворили с Марианной худшее. Если паче чаяния она еще жива, ей нужно будет много времени, чтобы оправиться. Она баба крепкая, с характером, но подобные нападения и не таких ломали. Он сказал себе, что в ближайшие месяцы и даже годы будет нелегко. Она станет делить свое время между работой и сеансами психотерапии. Ей придется «восстанавливаться». Он должен будет ей помочь, быть рядом, когда она погрузится в бездны отчаяния и депрессии.
Оказавшись в коридоре, ведущем к его входной двери, он еще острее почувствовал, что будет не на высоте, и ему захотелось исчезнуть.
Наконец они подошли к двери. Она была приоткрыта, и Жан-Жан счел это зловещим знаком. Он мог бы поклясться, что чувствует сочащийся из квартиры запах смерти. Тич кивнул полицейскому, и тот распахнул дверь настежь.
— Мадам! — позвал Тич неестественно громким голосом.
Замогильная тишина была ему ответом. Они вошли.
Марианне удалось доползти до ножа. Уткнувшись лицом в остатки лазаньи, она схватила его зубами, уронила на пол и, извиваясь, ухитрилась перерезать веревки, стягивающие руки за спиной. Руками она быстро освободила ноги.
Она сделала это!
Свобода на миг опьянила ее, и она осторожно, косясь на тяжелую, по-прежнему неподвижную фигуру под одеялом, на цыпочках покинула квартиру.
Она оказалась в коридоре убогого многоквартирного дома. Ей встретилась женщина в годах, неказистая и бедно одетая, провожавшая такого же неказистого мальчишку в школу, наверняка скверную, где его ничему не научат.
Марианна замерла.
Она сбежала.
Она ничем не отличалась от убогих людишек в этом убогом доме, влачащих убогое существование.
Она зажмурилась так крепко, что заболели веки.
С поразительной четкостью перед ее глазами встали кадры документального фильма «Pumping Iron».
Этот фильм она впервые посмотрела еще девчонкой. Этот фильм, она была в этом убеждена, представлял собой веху в истории западной цивилизации, сравнимую с написанием Библии или падением Римской империи.
«Pumping Iron»:
съемочная группа следовала за Арнольдом Шварценеггером, тогда двадцативосьмилетним молодым человеком, в его подготовке к борьбе за шестой титул «Мистер Олимпия» на самых престижных соревнованиях по профессиональному культуризму. В фильме брали интервью у его конкурентов. Майк Кац, белокурый еврей с почти погасшим взглядом, говорил: «Когда бьют ногой собаку, она или ложится и подыхает, или скалится и кусает, вот я такой!» Засняли юного Франко Коломбо, боксера с Сардинии, переквалифицировавшегося в бодибилдинг, который забавы ради надувал грелки одной силой своих легких на провинциальных ярмарках. Мелькнул и Лу Ферриньо, задолго до своей славы в сериале «Халк», глухой на одно ухо колосс под два метра ростом и весом сто пятьдесят килограммов, втихаря обжирающийся анаболиками.Но впечатлила Марианну в этом фильме не коллекция лузеров без харизмы. Впечатлил Марианну сам Арнольд Шварценеггер. Арнольд Шварценеггер не был ни самым высоким, ни самым массивным из конкурентов. Арнольд Шварценеггер просто был другим: он как будто спустился с Олимпа, чтобы с улыбкой показать смертным новый путь. Он был невероятно уверен в себе, и это, помимо прочего, придавало ему ту сверхъестественную ауру, которая завораживала зрителей во время показов. Даже когда он снимал футболку перед сотнями психов из тюрьмы Терминал-Айленд, даже когда его заставали спящим на пляже Венис-Бич, даже тогда от него исходило то, что годы спустя Марианна назвала для себя «харизмой лидера». Пусть говорил Лу Ферриньо: «Волк на вершине горы не так голоден, как волк, который карабкается в гору», Арнольд отвечал, даже не открывая глаз: «Да, но жратва есть у того волка, который на вершине».
Марианна выросла, сохранив в глубине души воспоминание о «Pumping Iron». Она отчасти строила себя под это воспоминание, и ее отношение к миру, определенное генами зеленой мамбы, сформировала со временем высшая мудрость Арнолвда Шварценеггера: «Никогда не жалуйся на судьбу! Пока ты скулишь, другие тренируются! Настоящие чемпионы — те, кто преодолел болевой порог! Вы должны покончить со всеми эмоциями, отвлекающими вас от цели!»
Все это еще усилилось и укрепилось позже, в ходе многочисленных семинаров по стимуляции и мотивации в отделе продаж и коучинга по выходным, посвященного «личному влиянию, силе убеждения и укоренению авторитета», на которых ей вдолбили в голову, вытатуировали в мозгу, что менеджер подобен загнанному зверю и не знает ни минуты передышки. Ее учили, что менеджер должен жить в одиночестве и постоянном риске и что он должен это любить. Что он должен, просто обязан расцветать в этой действительности, где стресс означает, что он жив и совпадает по фазе с окружающим миром. Что этот стресс есть единственная возможная зона личностного расцвета, что такой ценой надо платить за развитие.
Марианна открыла глаза.
Яростное пламя бушевало у нее внутри.
Из такого теста она сделана: из теста коммерсанта первого класса, из теста менеджера, из теста Арнольда Шварценеггера. Она тверже камня, у нее стальная психика, она — результат веков и веков эволюции крупных хищников, и вдруг… она сбежала.
Как последний лузер!
Черт, черт, черт!
Какие-то типы вломились к ней, все перевернули вверх дном, избили ее, связали в вонючей ванной, может быть, даже совали свои грязные члены в одно из ее отверстий, и все, что она смогла, — сбежать.
В мерзкий коридор этого мерзкого дома.
Марианна развернулась на сто восемьдесят градусов. Направилась к двери квартиры, которую только что покинула, и вошла внутрь.
Без колебаний.
С решимостью без сучка без задоринки, совершенной, как таблица Excel.
Группа «Murder Metal Macabre» написала одну из своих лучших песен как дань памяти Кеннета Бьянки и Анджело Буоно, двух маньяков, которые несколько месяцев убивали девушек в конце семидесятых годов. Жан-Жан вспомнил, как один секьюрити, с которым он работал в начале своей карьеры в торговом центре, дал ему в перерыве послушать: