Угол покоя

Ей бы обратить внимание на его способность глубоко чувствовать; упустив ее из виду, она, вероятно, усилила его молчаливость.

Не столько мужество, сколько чувство отправило его через мост вопреки голосу благонравия – сочувственный ужас перед материнской болью, ощущение своей фатальной ответственности в отсутствие отца. Он ведь не был непослушным мальчиком. Он попросту перемахнул через послушание на волне эмоции, и в нем было что-то от отца с его решительностью в критическую минуту.

Вижу, как он гонит свою лошадку по суровому каньону подобно тому, как его отец всегда гнал верховую лошадь. Он был страшно взвинчен, был как тугой мяч из сыромятной кожи. Последние две-три сотни ярдов перед хижиной Джона тропу покрывал сухой мучнистый ил, и он, торопя лошадку, так ее хлестал, что едва смог остановить перед дверью. Она танцевала и давала кругаля, а он вопил, борясь удилами с ее непослушным ртом. Из хижины никто не выходил. Он позволил лошадке на прямых ногах зайти за угол, откуда виден корраль Джона. Пусто. Недолго думая, поскакал вдоль линии канала, которая огибала подножия холмов, поросших полынью.

Он увидел Джона сидящим в тени тополя на своей волокуше для камней – он давал передышку себе и мулам. Он расчищал предполагаемое русло, ведя необходимые минимальные работы на участке. Не успел Олли, задыхаясь, выпалить три фразы, как Джон уже был на ногах – сдернул с мулицы упряжь и уронил в тополиный пух, устилавший землю, как легкий снежок. Привязал другого мула, накинул мулице на морду узду и взгромоздился ей на спину. Он был большой, тяжеловесный, невозмутимый швед. Говорил, растягивая слова, и вместо “у” у него частенько выходило “ю”.

– Ты-ы езжай домой, – сказал он. – Если твоего па-а не встречю, сам за доктором тогда.

– Мне надо позвать миссис Олпен.

Лошадка подалась в сторону, потянув Олли за поводья. Сидя на мулице, Джон смерил его долгим косым оценивающим взглядом – взглядом взрослого, которого ты попросил позволить тебе что-то сомнительное.

– Йа-а, – сказал он наконец. – Хорошо-о. Верно. Но берегись, как поедешь.

Он повернул мулицу и, поддавая каблуками, заставил ее пойти рысью вдоль частично прорытого канала. Он сидел на ней тяжело и свободно, сапоги висели носами наружу. Из-за его расслабленной тяжести бег мулицы выглядел гладким. Он не оборачивался. Олли смотрел на него, ощущая пустоту и облегчение: часть ноши с него сняли. Но потом подумал, как много времени пройдет, прежде чем Джон, или папа, или доктор, или еще кто доберется из города, и ему вспомнился животный звук материнской боли. Секунду спустя он уже скакал обратно вдоль линии канала к речной тропе.

Ранчо Олпенов стало видно ему издали: рубленый дом, конюшня, крытый соломой сарай, коррали с оградами из жердей, погрызенный и потрепанный стог сена, высокие тополя. Приблизившись, он увидел, как миссис Олпен выходит во двор, как бегут во все стороны, вытянув шеи и разбрасывая тополиный пух, куры. Подъехал рысью, закрывая от пыли лицо локтем. Когда опять смог смотреть, миссис Олпен, высокая, кожистая, плоскобокая, стояла перед колодой и в одной руке держала за ноги курицу плимутрок, в другой – топорик. Из-под юбки торчали грубые мужские сапоги. Убрав рукояткой топорика прядь волос, она подняла на него глаза.

– Началось у нее, что ль? Зовет меня?

– Да, она заболела, плачет. Мисс Линтон сказала…

– Погоди секунду.

Она положила боком курицу на колоду – круглый глаз, кожистое веко, клюв разинут – и одним коротким ударом отхватила ей голову. Топор остался торчать в колоде рядом с маленькой, аккуратной, очень мертвой головой; безголовая курица хлопала крыльями и скакала вокруг них, разбрызгивая кровь и взметая тополиный пух. Олли изо всех сил держал тугоуздую лошадку. Миссис Олпен вытерла руки о фартук и, заведя их назад, дернула завязку.

– Салли! – проорала она. – Слышь, Сал!

Разгребая сапогами пыль, перья и тополиный пух, она пошла к ограде корраля, там повесила фартук на столб и, поддернув юбку, пролезла между жердями. Олли, поглядев на лошадь в коррале, впал в отчаяние. Это была горбоносая пахотная лошадь из тех, каких его мать всегда называла похоронными процессиями.

Он порывисто спешился, перекинул поводья через уши лошадки.

– Вы мою возьмите! Я пешком пойду.

Но миссис Олпен взглянула раз на взмокшую скользкую спину лошадки и мотнула головой однократно – туда и назад. Пахотная лошадь не хотела брать удила, и у нее была треснутая морда. Олли, держа поводья, чувствовал, как ветер холодит между ногами, где штаны намокли от пота. Внизу, на речном берегу, двое младших Олпенов вышли из ивняка с удочками, солнце блеснуло на серебристом боку рыбины, которую они несли.

– Сал! – завопила миссис Олпен, пропихивая уши пахотной лошади в оголовье.

Из дома донесся чей-то громкий зевок. Олли обернулся и увидел в дверях Салли Олпен, она потягивалась с разинутым ртом. Потом неспешно двинулась через двор, остановилась, брезгливо вытерла босую ступню о землю и пошла дальше. На ее щеке отпечатался рисунок наволочки или подложенной салфетки. Она блеснула темными глазами, покосившись на Олли, и прислонилась к ограде корраля, подавляя зевоту, передергиваясь и мотая головой.

– Ощипай и выпотроши эту куру, – сказала ее мать. – Ежели не вернусь сегодня, ты и Герм поможете отцу доить, слышишь? И ужин сготовь. Ты за хозяйку.

– А что случилось-то? Ты куда?

Миссис Олпен, не отвечая, накрыла пахотную лошадь попоной, задубелой от пота и шерсти. Олли никогда еще не видел, чтоб человек двигался так медленно. Ему не нравился заносчивый взгляд, который косила на него Салли Олпен, но, чтобы ускорить дело, он сказал ей:

– Моя мама заболела.

– А, знаю, как же, – сказала Салли. – Ребенка рожает.

– Да не рожает она! – Он был в ярости. Что она может знать, эта непричесанная, с мятым лицом и грязными ногами? Он приплясывал от нетерпения. – Поскорей, миссис Олпен!

Миссис Олпен стащила с верхней жерди седло с одним ломаным стременем и сухой покоробленной юбкой, перекинула через горбоносую и подергала за рожок, чтобы село плотнее.

– Иди, займись курой, – сказала она Сал. – На солнце чтоб не валялась. И не кидай под дверь перья и потроха, а то они по всему по двору потом.

Сал улыбнулась Олли непонятной улыбкой, взяла курицу за ноги и стала задумчиво смотреть, как у нее капает из шеи. Миссис Олпен крякнула, затягивая подпругу, и дала старой горбоносой хорошего пинка под брюхо, чтоб дышала как следует. Так все медленно! Двое мальчишек побежали по речной тропе к дому. Олли взобрался на жердь корраля и сел на свою лошадку, чтобы быть выше них, когда они явятся. Мама никогда не поощряла его к дружбе с Олпенами. Они были чужого племени, потенциальные недруги. Но вдруг с высоты он увидел пыль от быстро едущей к ним по речной дороге коляски и узнал мулов, вороного и рыжего, и высокого мужчину на сиденье.