Уходящие из города

Но звонки продолжались. Иногда днем, иногда ночью. Будили Яна. Злили ее.

А потом… Олесе захотелось сварить борщ. Ее привлекали сложные задачи. На плите стояла кастрюля, в которой варилось мясо (если честно, она терпеть не могла запах варящегося мяса, почему-то сразу лезли в голову мысли о голоде и человечине), Олеся чистила картофель. Завибрировал мобильник.

Сообщение с незнакомого номера: «Я беременна от Яна. Аборт делать не буду. Скоро он узнает. Как ты думаешь, кого он выберет?»

Буквы запрыгали перед глазами. Сердце задергалось, как связанная по рукам и ногам пленница. И по закону жанра послышался звук открывающейся двери.

– Лесь! Ты что это, кашеваришь?

– Да.

– Господи, а это что? Как ты умудрилась?

Она полоснула себя ножом по руке – неожиданно глубоко, неожиданно больно. Она просто не хотела, чтоб он узнал. Не узнал, что она плачет из-за него.

Нет идеальных мужчин. Есть идеальные лжецы.

– Господи боже, зачем ты вообще полезла на кухню? Это же не твое! Теперь придется в травмпункт с тобой ехать, тут же швы накладывать надо!..

Кровь, кровь… Травмпункт? Зачем? Ей надо к ведьме.

К настоящей такой ведьме, у которой на спине сидит бес, а у ног – черный кот, по столу разложены карты, с потолка свисают пучки трав, от запаха которых першит в горле, а в очаге варится зелье, бурча от недовольства.

– Чего ты хочешь? – спросит ведьма, не спрашивая.

– Убить ребенка, – ответит она, не отвечая. – Я хочу, чтобы одна женщина убила своего ребенка.

И ведьма улыбнется, зная, что это невозможно, ибо нет того ребенка, которого она хочет убить, нет его, нет, нет, нет, где бы она его ни искала: под диваном, под одеялом, среди бутылок, в мусорном ведре. Нет его, потому что он вырос, потому что это – Олеся.

Она имеет право поплакать, она ранена; прежде чем она уйдет, она имеет право поплакать.

Дя

Лоле нравилось быть матерью – в ней было достаточно любви и жажды жизни, чтоб утопить целый город, то есть как раз столько, сколько нужно для воспитания одной маленькой девочки.

Иногда Лола думала, что Бу, пожалуй, вырастет слишком избалованной. Будет вредная девка, норовистая – еще не родившись, начала командовать. Была крошечным комочком у нее внутри – и командовала. Сперва едва ощутимо, а потом так вообще разошлась. Лола ей: «Эй, что это ты себе позволяешь?», а она такая: «Я не эй, я девочка и хочу, чтоб ты нюхала бензин». И Лола просила папу принести ей тряпку, смоченную в бензине. Во время беременности ее прямо перло от этого запаха.

А уж когда родилась Бу, так пошло-поехало. Орет и орет. По врачам затаскали, сперва по обычным, потом по платным. Диагноз: здоровая девочка. Просто орет – такой характер. С этим характером ее и пришлось полюбить. Справились все: Лола, мама и папа – последний так вообще ее обожал, Лола даже немножко ревновала.

Как раз в то время их семейный бизнес видоизменился: открыли компьютерный клуб. Лола, занятая ребенком, не слишком вникала в это дело, единственное, что знала – в клубе администратором какое-то время работала Луиза Извозчикова, ее одноклассница. Круглая отличница, вылетевшая по какой-то причине из института; Лола несколько раз пересекалась с ней, Лу выглядела жалко – вечный ребенок, маленькое сутулое существо. Будут ли у нее когда-нибудь дети? Едва ли. Так и умрет, ссохнется мумией среди системных блоков и мониторов. Гуляя с коляской по району, Лола часто встречала кого-то из одноклассников. Вечный девственник Яковлев хромал в свой говновуз. Герасимов пытался впарить какую-то туфту, устроился после армии втюхивать людям хлам. Лола смотрела на него с презрением. Она и раньше его не любила, а уж теперь его сверкающая улыбка вызывала у нее желание громко сплюнуть на землю: чмо оно и есть чмо. От Герасимова такой след самовлюбленности, как от иной дамы – шлейф духов. Но женщины любят эгоистов: на них проще молиться. Вот и у этого хватало желающих – каждый раз новая деваха (Лола и со счету сбилась) из тех, у которых ноготь длинный – ум короткий. Нет, Герасимов не женится, пока с него позолота клочьями слезать не начнет.

Однажды встретила Лола и Олеську Скворцову. Она жила с бизнесменом, владельцем цветочных палаток. Вот с ним она как-то и попалась на глаза Лоле. Неприятный тип, жесткий. Из тех, кто тебя может и насухую трахнуть, и плевать, что ты чувствуешь: ты обязана. Глаза холодные и властные. Зато одет культурно, в костюм: строит из себя аристократа. Лола посмеивалась над такими: ее папа, который в бизнесе с начала девяностых, всю жизнь в спортивках и олимпийках, а эти новоявленные дельцы – в костюмах, как будто не купи-продай, а офисные работники. Олеська еще больше отощала (видать, на диетах сидит, сисек почти не осталось; интересно, она рожать-то думает вообще?), но одета отлично: и платье модная рванина, и сапоги высокие кожаные. Маникюр салонный, все дела. Накрашена отлично, но она еще в школе стрелки умела рисовать – глазки-то маленькие, надо выкручиваться. А Лола в тот день выскочила из дома в джинсах, толстовке (вся в пятнах от детского питания, но теплая, родная), кроссовки старые на босу ногу, даже волосы как попало в хвост убрала. Олеська, конечно, порадуется ее зачуханному виду; ну пусть. Для Олеськи это, может, единственный повод порадоваться: этот-то, в костюме, ее в постели точно не радует.

– Привет, Лола. Мы в театр идем. – Олеська не была б Олеськой, если б не попыталась прихвастнуть своим культурным уровнем. – Припарковались во дворах, решили пройтись.

– Привет. А мы погулять вышли. Перед сном подышать, папу моего встретить, он в клубе выручку забирает. Мы ждем Дя. Да, Бусинка?

Бу молчит, стесняется.

– Милая девочка. Как зовут ее?

– Бусинка. Вообще Аня.

– Какая прелесть! Здравствуй, Бусинка! Где твой папа?

– Нет папы, – быстро отвечает Лола за дочь.

– Дя-а-а… – тянет Бу. – Дя-а-а-а…

Олеськина улыбка из натянутой, фальшивой тут же становится искренней, злорадной:

– Нелегко тебе, наверное… быть матерью-одиночкой, – замечает она, покачиваясь на высоченных каблуках. – Или государство помогает?

– Ну, – ответила Лола спокойно, – надо будет, сама все узнаешь про наше государство… жизнь ведь такая: сегодня я мать-одиночка, а завтра – ты мать-одиночка…

– Дя-а-а, – кричит Бу еще громче. – Дя-а-а! – вырывает из Лолиной ладони свою маленькую ручку и бежит к отцу, который идет к ней навстречу. Уже и руки распахнул для объятий, сейчас схватит ее и закружит. Отвлекшись, Лола не замечает, как Олеська со спутником уходят – даже стука копыт не слышно, просто растворяются в ночи.

Бу виснет у папы на шее, а он хохочет, подхватывает ее и подбрасывает в воздух. Она счастлива. Дя для нее это больше чем просто папа или дедушка. Дя для нее – все. Как-то раз Бу сидела на своем стульчике, Лола пыталась ее кормить, но безуспешно: Бу была настроена не есть, а вредничать. Во время кормления Лола часто включала телик, чтоб ее отвлечь: пока Бу таращит глазенки на движущиеся картинки, можно быстро впихнуть ей в рот пару ложек пюре, прожует она уже на автомате. Но в тот день все шло наперекосяк. В пюре – все: Лолины волосы и лицо, пол, стены, стульчик, телевизор, а Бу отбивается от него, уворачивается от ложки, как взрослый человек – от неприятной правды, и орет, орет, орет. Телик не включается. Пульт, обмотанный в сто слоев целлофана, не вызывает в нем искры жизни. Движущихся картинок нет.

– Дя-я-я, – орет Бу, – дя-а-а!

– Да, придет Дя и починит! – успокаивает дочь Лола. – Придет и починит, но вечером! А покушать надо сейчас, солнышко, ну пожалуйста!

Ни в какую. Лола вздохнула и сама облизала ложку.

– Что ж ты выкобениваешься, вкусно же…

Снова взяла пульт и принялась нажимать на кнопки. Телик мертв, как могильный камень. Лола положила пульт на столик рядом с баночкой пюре – туда, куда должна была положить ложку. Стоп, а ложка-то где? Все теряется и теряется,

уже сколько этих ложек где-то пропало… Вечная тайна: пропажа носков, чайных ложечек и сбережений на старость. Ну была же, ну где…

– Дя-я-я!.. – верещит Бу. Она уже схватила пульт, оказавшийся в зоне досягаемости ее цепких пальчиков, но не смогла удержать – тяжелый пульт с грохотом полетел на кафельный пол. Ба-бах – и телик включился!

– Дя-я-я! – возликовала Бу. – Дя-я-я!

На ее глазах невидимый, но вездесущий и всемогущий бог Дя явил свое чудо. Лола стояла, обомлев, с чайной ложкой во рту (а вот же она, нашлась!) и смотрела на говорящие головы, пока маленькая Бу пальчиком зачерпывала пюре из баночки и увлеченно сосала. Она доказала опытным путем, что Дя может все, если его просит Бу.