Уходящие из города

И тогда-то он возликовал!

Смог! Сбежал!

Он шел по улице, а точнее ноги привычно вели его домой, а внутри у него пел хор под руководством Гавриила Архангелова: «Я смелый! Я смелый! Как герой! Как в сказке! Как в кино!» Какой-то незнакомый мужчина спросил его: «Мальчик, ты что один?», а он ответил – уверенно и звонко: «Да, я тут живу!» – и указал на дом напротив, хотя на самом деле до его дома нужно было еще немного пройти. Мужчина отстал, хотя, возможно, и следил за Андреем: спиной он ощущал что-то типа взгляда, но был настолько окрылен, что это не пугало его, он шел, и шел, и шел, а потом свернул во двор, зашел в подъезд (никакого домофона тогда и в помине не было), поднялся на третий этаж и принялся звонить в дверь, которую, конечно, никто не открыл. Он звонил, потом стучал кулаком – но никто не открыл ему, потому что родители были на работе.

Каким бы смелым героем ты ни был, в мире происходит то, что должно произойти. Один сбой в системе ничего не значит. И как бы горячо Андрей ни желал, чтобы дверь открылась и за ней появились папа или мама – этого не происходило. Дверь была реалистична и беспощадна.

Он сел на ступеньки и стал ждать. И впервые подумал, что, возможно, поступил неправильно. Наползло скучное, тоскливое ожидание с примесью страха. Проклятое воронье вылетело из засады – еще более оголтелое, чем то первое, от которого он сбежал. Теперь-то куда бежать? Вместо срубленной головы у чудовища отросло новых три.

Когда мама нашла Андрея на лестнице, он плакал. Ему было всего лишь пять лет, он удрал из детского сада и думал, что одного подвига достаточно для того, чтоб все стало так, как он хочет. Мама не наказывала его и папе тоже запретила это делать, хотя тот и говорил, как всегда, что не мешало бы задать Андрюхе офицерского ремня.

Став взрослым, Андрей не забыл про то бегство. Он, Андрей Куйнаш, которого в школе Олег и Сашка пытались дразнить Хуйваш, а он не обижался, а потому от него быстро отстали, знал о том, что такое детская гордость. Поэтому он и переживал за дочек (и он, и жена были по-своему горды, а девочки оказались горды в квадрате, а еще вспыльчивы и глубоко ранимы; маленькие принцессы-злюки). В их детсаду воспитателем работала его одноклассница Лола Шарапова. В школе она была толстой пучеглазой девочкой, но потом заметно похудела и стала привлекательнее (ну или он стал менее критично относиться к чужим телам); Лола без мужа растила дочь и смотрела своими большими глазами милосердно и понимающе. Близняшки сказали, что Лола хорошая, читает им стишки и заплетает красивые косички.

Все шло нормально, но он никак не мог успокоиться, подозревая и подозревая кого-то неизвестного в неизвестно чем, просто потому что он был отцом и больше всего на свете опасался, что с девочками что-то случится. Вдруг они тоже захотят сбежать? А сейчас ведь на улицах столько всяких… столько всяких… (тут у него сжимались кулаки, хотя он в жизни ни разу ни с кем не дрался).

Как разумный человек он понимал: мир не тот, что был раньше, в садике надежная охрана и калитка всегда заперта.

Но проклятые птицы кричали и кричали.

Случится зло! Зло! Андрей, упустишь! Зло! Зло!

Однажды зло и правда случилось – то, которого он не ожидал – дочери подрались, одна разбила другой голову до крови, жена устроила в садике скандал – и это был тот спусковой крючок, нажатие на который стало контрольным выстрелом в голову их браку.

Светка забрала девочек и уехала.

Мы встретились в странный период моей жизни, а нестранного не было

Лола любила детей; она часто думала, что родила бы еще, но прежний энтузиазм по части случайного секса сильно поутих, да и Бу, привыкшая получать всю любовь целиком, не очень-то обрадовалась бы конкуренту. Поэтому Лола нянчилась с чужими малышами. (Вот и пригодились три скучных года в педухе!)

Дети часто более личности, чем взрослые; их характеры светят так ярко, что приходится учить их – кого-то годами – приглушать этот свет. Орут, беснуются, швыряются едой за обедом и сандалиями на тихом часе, сочиняют на ходу стихи (когда гекзаметр, когда рэп), лепят из пластилина монстров, строят из песка свои города и топчут чужие. Все как полагается – Земля вращается, есть еще время попить чаю и позалипать в телефоне. Работа Лоле нравилась.

Главным источником проблем в любом образовательном или воспитательном учреждении всегда выступает руководство, полагающее, что в его силах исправить недостатки человеческой природы, сформированные миллионами лет эволюции. Общаясь с заведующей, Лола часто вспоминала Тарикова, который уже вышел на пенсию и перестал донимать школу своими дурацкими инициативами: «Вот уж воистину одного поля ягоды: педагоги-новаторы, черт бы их подрал!» Заведующая детского сада «Лампочка» ополчилась против природной человеческой жестокости: никаких игрушек в виде оружия, пистолетиков или сабель. Борьба с насилием, как и полагается всякой борьбе, протекала кроваво. Один мальчишка так не хотел расставаться со своим самурайским мечом, что рыдал в голос. Когда вечером ему вернули оружие, маленький боец так обрадовался, что даже поцеловал клинок (сентиментальный воин!). Разумеется, безоружные дети агрессию проявлять не прекращали, скорее наоборот – она рвалась из них, вспыхивая то тут, то там и причиняя больше боли, чем могла бы. Так кошка, которой удалили когти (чтоб не драла мебель, паскуда), начинает остервенело кусаться. Лола верила: ребенок должен быть смел и жаден. Если ему нужна эта кукла, или машинка, или деталь конструктора, он должен быть готов драться за нее – так в будущем он должен будет биться за другие дорогие его сердцу вещи: свой дом и свою семью. По крайней мере сама Лола выросла именно такой, и такой вырастала на ее глазах Бу.

Эти две девочки, вовсе не припевочки, носили фамилию матери (Николь и Ева Шеффер – красиво), но в сад их водил отец. Лола сразу его узнала – ее одноклассник, Андрей Куйнашев. В этот садик ходили и сын Олега, и дочка Надьки – все в одном районе живут. Андрей заметно постарел (как и она, наверное, но за своей внешностью Лола пристально не следила; кажется, прибавилось морщин и седых волос, да и хрен с ними), стал сильнее сутулиться, темные круги под глазами обозначились резче. В школьные годы он носил длинную челку, тень от которой ложилась на лицо, скрывая его вечно изможденный вид, а сейчас, когда он остригся почти под ноль, выглядит как узник концлагеря. Сразу понятно, что в браке несчастлив. Если бы люди осознавали, до какой степени их несчастье в браке заметно окружающим – буквально с первого взгляда, – они бы так не старались делать вид, что все хорошо. Но счастливых вообще мало…

Девочки-близняшки, тихие, бледные, поначалу не проявляли себя никак, но Лола сразу почувствовала в них проблему. Они аккуратно ели, не капризничали и не пытались отобрать у других детей игрушки, а если кто-то пытался что-то у них забрать – отдавали безропотно и шли играть с чем-то другим. Такая правильность пугала, за ней должен был последовать взрыв – так и вышло. Однажды Ева надавала Николь по голове куклой так, что разбила той лоб до крови. Крику было много, царапину промыли, залепили пластырем, а вечером, когда Лола объясняла Андрею, что случилось, он только покивал и пробормотал, путаясь в словах (Куйнаш никогда не отличался красноречием; Лола не могла вспомнить, чтоб он хоть раз красиво ответил у доски; когда в седьмом классе ему пришлось играть Ромео в школьном спектакле, это был самый тусклый Ромео из всех возможных):

– У нас с женой проблемы… наверное, девочки чувствуют нашу… наши…

– На тихом часу Ева забралась в кровать к Николь, и они лежали обнявшись, – сказала Лола. – Думаю, они помирились. И царапина несерьезная, не волнуйтесь. Она ее куклой ударила, пластиковой. У нее просто, у куклы этой, на руке пальчики жесткие, и вот так вышло…

– Мы с женой… Я вижу, что царапина несерьезная…

– Хорошо. Извините, пожалуйста, еще раз. В любом случае это моя вина.

Андрей ничего не ответил, только кивнул и ушел. Лола почувствовала облегчение, вздохнула свободнее, как будто сняла с плеч рюкзак, набитый камнями. Поначалу она подумала, что это облегчение из-за того, что Андрей не стал устраивать скандал (хотя кто знает, может, его жена, эта Шеффер, вломится завтра к заведующей, крича и обещая пойти в суд? Лоле почему-то казалось, что эта женщина, которой она ни разу не видела, на такое способна). Но потом Лола поняла, что дело не в этом – это был не ее груз. Это была Андреева тяжесть, только краем легшая на Лолу. Тяжесть обреченных отношений. Тяжесть предчувствия конца.

Лола оказалась права: Светлана Шеффер пришла к заведующей, поругалась и забрала детей. Лолу не уволили (за забором не выстроилась очередь из желающих вытирать детские сопли и выслушивать родительские вопли), хоть и отчитали знатно. Что ж, не впервой. Обычный тяжелый день. «Уволиться, что ли? Без меня ебитесь, как хотите», – дежурная мысль; в голове Лола позволяла себе мат.

Вечером у них дома Бу устраивала вечеринку в честь окончания четверти. Вечеринка так вечеринка – Бу разрешено все. Тем более что она неплохо учится, хоть иногда и швыряет учебником (а то и планшетом) в стену. Но это ничего, нормально в таком возрасте – перепады настроения, перемены увлечений. То на карате ходила, то пыталась веганить. Лоле удалось убедить ее подождать до восемнадцати лет, чтобы сформировался скелет (Лола втайне надеялась, что к тому моменту Бу передумает или настолько сильно влюбится в котлеты с сосисками, что просто не сможет соскочить).