Умершее воспоминание

— Примут, будь уверена.

— Нет, Логан, ещё раз не-е-ет. Я. Я не могу принять эти деньги, понимаешь? Ты не обязан. Ты ничем мне не обязан.

— Ошибаешься. Это из-за меня ты летишь в Германию и готовишься заплатить за лечение бешеную сумму. Только я в этом виноват, и заплатить за лечение — это меньшее, что я могу сделать.

— Ты уже оплачивал моё лечение, помнишь? Сразу после… сразу после нашего расставания. Этого мне было достаточно, слышишь? Я больше ни о чём тебя не прошу. Логан. Ни о чём.

Я покачал головой и встал на ноги.

— У тебя ничего не выйдет, Чарис. Ты меня не отговоришь. Сегодня эти деньги будут у вас.

Я двинулся к выходу, но услышав её голос, остановился.

— Логан.

Повернувшись, я увидел Чарис прямо перед собой. Она заглянула мне в глаза и, подавшись вперёд, крепко-крепко обняла. Я неуверенно положил руки ей на талию. Было непривычно вновь ощущать аромат её волос и чувствовать её дыхание на своей шее. По телу пробежала дрожь, и поэтому я поспешил отстраниться.

— Большое спасибо, — прошептала она.

Я лишь кивнул в ответ и вновь оставил Чарис одну в заточении этих ужасных белых стен.

А вечером, когда все запланированные мною дела были сделаны, я заварил себе крепкий чай и, присев у камина, вытянул к нему ноги. На душе впервые за долгое время царило умиротворение. Я чувствовал себя стариком — стариком, прожившим долгую жизнь, на протяжении которой делал много полезных вещей, и которому теперь ничего не остаётся, кроме как сидеть у камина, понимая, что жизнь клонится к закату, и думать обо всём, о чём только можно.

Мои странные старческие размышления прервал звонок в дверь. Я с удивлением взглянул на часы: было уже больше полуночи. Но я всё же встал и, на всякий случай убедившись, что на крыльце не стоит толпа разъярённых фанаток, открыл дверь.

В прихожую сразу же ворвался ночной ветер. Волосы на затылке Кендалла зашевелились, словно они были живыми и жили своей собственной жизнью. Недавно прошёл дождь, но немец был в одной футболке. Я сразу понял, что он жутко пьяный. А если он пьяный, значит, по крайней мере, одну пачку сигарет он уже выкурил.

— Можно я войду? — спросил Шмидт, стуча зубами и пытаясь согреть себя руками.

— Ты полагаешь, что можешь услышать отрицательный ответ?

Мы прошли на кухню, и Кендалл сразу же достал из кармана на половину пустую пачку сигарет.

— Какая по счёту? — поинтересовался я, поставив на стол кружку с чаем.

— Всего лишь только первая. Есть огонь?

Подойдя к столешнице, я взял спичечный коробок и бросил его другу. Тот, не успев ничего сообразить, уронил «огонь» и негромко выругался.

— С какой радости ты нажрался? — поинтересовался я, наблюдая за тем, как Кендалл пытается поджечь несчастную спичку.

— Ой, Логан, давай не будем так резко менять тему разговора. — Ему наконец удалось получить огонь, и он, сделав одну длинную затяжку, закрыл глаза и замер. Потом выпустил дым через нос и расплылся в пьяной улыбке. — Как жизнь, дружище?

Я помахал рукой перед своим лицом в попытке развеять дым, но у меня ничего не вышло, и я закашлялся.

— Ты же знаешь, что я не переношу запаха твоих дурацких сигарет, — сердито сказал я.

— Да, прости, друг. — Он быстро затушил сигарету и тоже принялся размахивать руками. — Логан, ну ты же знаешь, что я не могу без них, когда выпью.

— Когда выпьешь? — со злобной усмешкой переспросил я. — А когда нажрёшься — вот так, как сегодня, — тогда ты только ими дышать и можешь, да?

Шмидт издал усталый стон и, закрыв глаза, сказал:

— Ты говоришь как моя мама, Логги. Не надо так говорить, меня начинает это раздражать. Я бы, знаешь, и сам выбрал здоровый образ жизни, бег по утрам и всякие там другие заморочки. Но мне это нужно как музыканту, понимаешь?

Он был пьян, накурен и поэтому нёс всякую чепуху. Несмотря на это, я всё же понял его слова и решил поддержать нашу беседу:

— Посмотри на меня, Кендалл, я тоже музыкант, но я ведь не курю.

— Не-е-ет, — протянул Шмидт, размахивая указательным пальцем в воздухе, и рассмеялся. — Ты не играешь на гитаре, к примеру. А мне это нужно для вдохновения, для появления новых мыслей в голове, для расслабления, в конце концов. Понимаешь?

Я встал и настежь распахнул окно.

— Я понимаю только, что после тебя я не смогу проветрить свою кухню ещё неделю.

— О, как хорошо, что ты догадался открыть окно. Можно я всё-таки покурю?

Он встал у окна и, поставив локти на подоконник, снова достал сигарету. Его руки всё ещё дрожали.

А после третьей сигареты он вдруг решился на разговор. Собственно то, за чем он сюда и приехал.

— Я знаю, мой дружище Логги, что в последнее время мы с тобой плохо ладили, — начал Шмидт, еле ворочая языком. – Ну, не получалось, да? Так всё складывалось. Сегодня у меня кое-что случилось… и я приехал к тебе, чтобы поделиться этим с тобой.

Он выдохнул, будто только что выдал какую-нибудь заученную реплику, и сделал глоток моего чая.

— Логан… — неразборчиво забормотал он. — Ты как гостя вообще встречаешь? Почему чай холодный?

— Потому что это был мой чай, — сказал я и, взяв кружку, выплеснул её содержимое в раковину. — Так чем ты там со мной хотел поделиться?

Лицо Кендалла приняло иное выражение. Возникло ощущение, что он вспомнил о чём-то неприятном и теперь состроил такую гримасу, будто только что увидел в своём супе плавающую сороконожку.

— Я… — начал было друг, но потом его взгляд упал на стол, и он спросил: — А можно ещё сигаретку?

Схватив со стола почти пустую пачку сигарет, я спрятал её в карман своих брюк и отрицательно покачал головой.

— Можно чая с лимоном, — произнёс я, указывая на ещё горячий чайник. — И можно свежим воздухом подышать у окна. А вот сигареты я тебе больше не дам. Ни одной.

— Что ты себе позволяешь?

— Ну, во-первых, ты в моём доме, и я могу позволить себе всё, что только заблагорассудиться. А во-вторых, ты всё ещё остаёшься участником двух музыкальных групп, и они обе нуждаются в твоём чудесном голосе.