Уральская ёлка

Время начинает растягиваться. А мне хочется его ускорить.

Витькины руки скользят по моим бокам, исследуя все его изгибы. Опускаясь, они уже спешат подняться обратно. Я чувствую, как моё тело расслабляется в его руках, становится податливым и мягким. И буквально готовым на всё. Я сама стремлюсь к нему с поцелуями, которые он ловко подхватывает, разжигая всё внутри ещё больше.

Я — уже будто немного не я. И мне будто очень чего-то не хватает.

Витьки.

Хотя он до предела близко и наши тела соприкасаются.

Но хочется стать с ним единым целым. Сейчас это — смысл моей жизни.

Каждое его движение, каждое прикосновение звенит внутри тела, усиленное им раза в два. Приятные волны удовольствия всё подступают где-то к горлу, перебивая собой дыхание и открываясь стонами.

Наши приглушённые с Витькой голоса сливаются воедино.

Он очень надолго — на целые секунды — отстраняется. Сквозь подступающий к ушам звон я слышу, как хлопает ящичек в прикроватной тумбочке. А дальше — специфическое шуршание.

Хорошо, что у Витьки остаются мозги об этом думать — всё-таки семейное расширение нам пока ни к чему. А вот мне мозги, кажется, заполонило, потому что я об этом совсем не думаю.

И чувствую маслянистое прикосновение между ног. Поначалу оно кажется мне немного чужим и даже инородным. Но тепло Витькиного тела быстро разгоняется это ощущение. Потому что он — со мной. А всё остальное ерунда.

Это мой Витька. Который ближе мне, чем кто-либо ещё. И какие-то доли миллиметры презерватива не в силах этому помешать.

Моё тело расслабляется окончательно, подчиняясь даже не Витькиному, но какому-то общему между нами порыву. Кажется, мы оба знаем, как правильно и как надо. И наше слияние закручивается в низу живота, норовя закрутиться поглубже.

Витькины движения становятся торопливым и прерывистыми. Это будто бы рождает внутри меня беспокойство, но совсем не тревожное, а предвкушающее. И почти болезненно хочется взять и ему поддаться.

Витя…

Тело меня уже не слушается — получаемое удовольствие сводит меня с ума. И надвигающаяся разрядка только усиливает острое ожидание.

Стиснуть Витьку. Стиснуть подушку. Сгрести тонкую простынь. И, наконец, полностью поддаться всепоглощающему порыву — общему на нас двоих.

После которого никак невозможно отдышаться. Только смотреть, как на сетчатке плывут ярко-алые вспышки салюта. И слушать, как исступлённо бьётся в груди сердце. Что моё, что Витькино.

Жар и духота окончательно захватывают голову. И думать о каких-то проблемах не остаётся ни малейших сил.

***

— Хочешь, чтобы у тебя появился брат? — сверля меня взглядом, однажды спросила мама.

Вопрос этот был задан совершенно неожиданно, когда, казалось бы, ничего не предвещало. И заставил меня очень сильно задуматься.

Я училась в младших классах и мальчишек мягко говоря недолюбливала — они были слишком шумными и бестолковыми. И то, что какие-то из них могут быть братьями, совсем не укладывалось у меня в голове.

Я думала, и чем больше это тянулось, тем сильнее костенел мамин взгляд. Ещё секунда, и грянула бы буря — я уже знала по тени, мелькнувшей в её зеленоватых, почти как у меня, глазах. Злить или расстраивать маму не хотелось, так что я, наконец, догадалась кивнуть. В этот момент мамино лицо разгладилось, а я почему-то почувствовала, что предала себя. И от этого брата мне не захотелось совсем — незримый и ещё даже не существующий, он принял на себя наш семейный разлом.

О том, хочу ли я, чтобы у меня появился папа, мама не спрашивала — видимо, это предполагалось само собой.

Мама торопливо и скомканно объяснила мне, что мы идём знакомиться с Вячеславом и его сыном, и они будут жить с нами. Моего мнения по этому поводу мама так и не спросила, и это было очень обидно.

Перед встречей я не строила совершенно никаких предположений — ни хороших, ни плохих. И вообще мне очень мешал завязанный под шеей бант — противно скрипел и царапался. Хорошо хотя бы встречу назначили в кафе-мороженом.

Там, за розовым столом с крапинками сидела причёсанная пара — мужчина и мальчик. На мужчину я тогда не обратила внимания, а вот мальчик меня разочаровал — и это при том, что я вообще не питала мыслей о том, каким он должен быть.

А был он бледным, с острым носом и крупными веснушками — будто тараканы обкакали. И со щербатым ртом, которым пытался улыбаться. Хорошо, что нам принесли мороженое. С мороженым в детстве всё становится немного лучше. Но мороженое быстро заканчивается.

Я старалась на мальчишку не смотреть и пялилась исключительно в свою вазочку. А мама извиняющимся тоном говорила мужчине, что я просто стеснительная.

С мужчиной получилось лучше — он вроде проявлял ко мне живой интерес и задавал нормальные вопросы. Вроде «на что был похож твой любимый воздушный шар?», а не «как ты учишься?»

Признаться, об этой встрече я забыла уже на следующий день. А через какое-то время Вячеслав и Витька переехали к нам.

Витька был младше меня и на мои игрушки не претендовал и даже побаивался игрушечного осьминога. Я этим пользовалась и осьминогом Витьку пугала. Мама, если замечала, ругалась. А Витькин папа нет — говорил, что мужчина должен быть смелым.

И Витька постепенно становился смелым, пугаясь моей фиолетовой зверюги цвета всё меньше.

Его перевели в мою школу и там он особенно не отсвечивал. Даже на переменах, кажется, старался ко мне не подходить. Пока вдруг однажды не набрался смелости.

Данька Иваскин меня тогда не то, чтобы изводил, но периодически задирал. Не знаю, как сейчас, а раньше такое поведение трактовалось однозначно — так мальчик проявляет свою симпатию. По мне — бред, потому что какой нормальный человек будет издеваться над тем, кто ему нравится?

Тогда Данька как раз ткнул меня линейкой между лопаток — надо сказать, весьма ощутимо — и понёсся по коридору дальше, словно он нездоровый зубр. У Витькиного класса тогда как раз закончился урок и их тоже выпустили в коридор.

Я уже повторяла стихотворение перед чтением — оно было каким-то сложным и никак мне не давалось. Всё время забывалось, что идёт после «другие ивы что-то говорят». Так что подошедшего Витьку я не сразу заметила. Пока он не спросил:

— Это твой друг?

— А? — переспросила я, на миг отвлекаясь от Ахматовой, когда перед глазами всё ещё стояли ветви её ивы.