Уральская ёлка

С каждым днём этот дом будто бы оживал и наливался красками, проявляющимися в мелких и крупных деталях вроде подвесной куклы-берегини, пылящейся когда-то у бабушки на антресолях, а теперь идеально вписавшейся в древесную композицию стен. Или огромный классный и современный диван, который случайно достался нам на сетевой барахолке — прежние хозяева купили новый и внезапно решили переехать в Бразилию. Без дивана. Видимо, там есть свои.

— Слушай, а что там за дверь? — я кивнула в сторону коридора, где, если приглядеться, торчала дверная ручка.

Сама дверь там тоже была, но в глаза очень не бросалась из-за того, что была покрыта теми же самыми обоями, что вся стена. А ровные полоски дверного проёма можно было с непривычки принять за декор.

Витька через плечо оглянулся. Наверное, с его ракурса не видно, но он всё равно понял, о чём речь.

— Это риелтор говорила, что там раньше была пристройка. Или вход на другую половину дома, которую потом снесли.

— А-а.

В принципе, наличие этой двери меня никак не смущало. Если она была когда-то нужна, то так тому и быть.

К вечеру ни один волк при всём желании не смог бы заглянуть к нам в окна. Поэтому пришлось отказаться от пиццы.

***

Первый дни я думала, что мне просто кажется. Что ночной морок и собственная бурная фантазия не дают мне покоя и со временем я привыкну. Но вот уже которую ночь странное ощущение чего-то ирреалистичного меня не покидало.

Шевеля локтями и коленками, я перевернулась от стенки и уставилась в пустой потолок, который казался мне бесконечно далёким, хотя разница со стандартным тут не больше сантиметров двадцати. Просто каждый из этих сантиметров будто бы даёт свою дополнительную глубину.

Мне кажется, что сероватое пространство закручивается воронкой, которая безобидна только пока. Потому что наблюдает за тем, что происходит под ней. И если что-то пойдёт не так, то холодный вихрь непременно затянет нас в себя, словно пылесос.

Мать вместе в Витькиным отцом не выходили на связь с того самого дня, как мы уехали. Странно, если честно. Я всё это время всё равно лелеяла в душе надежду, что они посмотрят, что у нас всё нормально и сменят гнев на милость. И вообще как-то не укладывается в голове, что кого-то из семьи можно просто взять и одним моментом вычеркнуть, будто его и не было. Напрягает, если честно. Особенно сейчас, когда рядом никого, кроме Витьки нет, а за стеной — пустота и хлипкие фонари, которые совершенно не способны осветить холодную, зимнюю ночь. И даже белизна снега не может им в этом помочь — снега как не было, так и нет.

Меня невольно начинают терзать мысли, было бы всё иначе, если бы мы с Витькой не сошлись? Если бы в ту летнюю неделю я сдержала свои порывы, а брат бы поддался Ленкиным чарам?

Слишком сложно для моего простого мозга моделировать такие ситуации. Гораздо проще повернуть голову к правому плечу и в тёмной густоте различить Витькино лицо.

У парня до сих пор остаётся ребяческая привычка — закутываться в одеяло до самого подбородка, даже если в комнате тепло. Даже летом — в самую душную жару брат спит в лучшем случае под простынёй. И ещё поддразнивает меня тем, что его-то комары точно кусать не будут.

Вот и сейчас он рулончиком завернулся, оттопырив назад таз и выпятив ко мне коленки — их я почти чувствую левым бедром.

У Витьки ровное и глубокое дыхание и, кажется, кривоватая носовая перегородка — он не храпит, но воздух всё равно будто бы застревает где-то внутри. В детстве это очень мешало мне спать, и я не раз лупасила его подушкой, в мгновение ока убегая от чужой кровати к своей. А если Витька вдруг, просыпаясь, начинал что-то подозревать, то я всегда сваливала вину на кота. К слову, у нас никогда не было кота. Но Витьке спросонья было всё равно — он верил и засыпал дальше.

Теперь я давно привыкла к этому присвисту и даже немного сомневаюсь, смогу ли уснуть без оного.

Наверное, давящая пустота накладывает свой отпечаток на разум. Потому что, опустошённый, он будто сам себе выдумывает в комнате тихие шаги. Но я не бояка, так что сразу понимаю, что мне просто кажется. И продолжаю смотреть на Витьку.

Глаза уже привыкли к темноте, так что я хорошо его различаю.

Многие люди в темноте меняются. Даже часто ты сам — чтобы убедиться, достаточно разок посмотреть на себя в зеркало, допустим в ванной, при выключенном свете. Я сделала так ровно один раз и ничего толком не увидела. Но жутко испугалась — ощущение, что тебя затягивает в недобрую зазеркальную пустоту.

У людей в темноте часто западают глаза в череп, заостряются носы и подбородки. Но у Витьки — нет. Его прямое, мягкое и доброе лицо остаётся одним что при свете ночи, что при свете дня. Вьющиеся немного волосы надёжно закрывают лоб. А губы почти прислоняются к подушке.

Я чувствую себя защищённой: за моей спиной только стена, а от подкроватных монстров меня загораживает Витька. И от этого в моей душе разлилось ещё больше теплоты в его сторону.

Он ведёт плечами во сне и ещё глубже ныряет мясистым носом в подушку. В темноте я различаю на его шее выразительное движение кадыка. Тёмные брови чуть-чуть нахмуриваются, и я не успеваю удержать свою руку, которая уже тянется к Витькиному лбу. Подушечки пальцев успевают скользнуть ему между бровями, прежде чем я успеваю себя остановить.

Я пугаюсь, когда по Витькиному лицу бежит судорога, и на моём лице наверняка замирает выражение испуга, когда Витёк открывает глаза.

Я не хотела его будить.

— Не спится? — широко зевнув, спрашивает он.

— Извини, — выдыхаю я.

— Простым извини тут не отделаешься, — тянет он, и я вдруг ощущаю его касание к своей талии.

Притворно дёргаюсь назад.

— Эй! Ты вроде спал! Спи!

— Нарушивший чужой покой должен за это ответит, — не ведётся Витька и подползает ближе — так что мне приходится упираться лопатками в твёрдую стену.

Дальше отодвигаться некуда, так что остаётся только чувствовать жар его тела, надвигающийся на меня. И «сопротивляться» ровно до того момента, как я окажусь без ночной рубашки.

Витькины губы, что-то нашёптывая, касаются моей щеки, а потом — уха. От него идёт такая щекотка, что я вздрагиваю и упираюсь Витьке в грудную клетку. Не для того, чтобы отстранить — скорее чтобы в который раз почувствовать её силу и мощь.

Витька, не переставая двигается, перебирая мешающееся тяжёлое одеяло, пока наконец не скидывает его на пол. И голым телом я на секунду чувствую прохладу. И вместе с ней — свободу.

Впрочем, свободы тоже иногда бывает слишком много. И оказывается гораздо приятнее ощущать не только её, но и обволакивающее со всех сторон тепло другого человека.

Я перехватываю Витькину ладонь, когда она касается моего лица. И прижимаю ближе. Так, чтобы прочувствовать его пальцы. Витька накрывает мои губы поцелуем, и я чувствую, как буквально плавлюсь под ними. И это тот жар, от которого ни за что не хочется отстраняться.

Я кладу руку Витьку сзади на затылок, чувствую, как его горячее дыхание обжигает мне шею. А неторопливые губы, будто нарочно медленно, оставляют нежные следы на моих ключицах.