Уральская ёлка

Витька повторил вопрос, указывая пальцем в направлении Иваскина, который, оставляя на стене грязные следы своих подошв, норовил подпрыгнуть повыше.

— Я с придурками не дружу, — недобро буркнула я в ответ, оскорбившись одним предположением, что я могу дружить с этим.

Краем глаза заметила, как Витька кивнул, и тут же о нём забыла — строки про иву снова вылетели из головы.

О брате я не вспоминала ровно до того момента, как по школьной рекреации не пронёсся противный крик. Который я сразу определила как крик Иваскина.

Тот стоял, держась за поясницу и с выражением противной растерянности пытался заглянуть назад. Короткие острые зубы торчали из-за его неприятных губ, а череп почему-то именно в этот момент очень напоминал чёрную луковицу. На несимпатичном лице расплылось выражение беспомощности. Не той умилительной, как у котёнка, глядя на которую хочется непременно помочь — скорее той избалованной, которой хочется добавить.

Позади Иваскина с гордым видом стоял Витька, который, оказывается, был на целую голову ниже его. И гордо взирал на моего обидчика, который, кажется, собирался рыдать.

На нашу беду мимо как раз шла Витькина учительница, которая мигом подняла крик и заставила Витьку идти в класс. Что он и сделал, ни на секунду не склонив головы.

Я смотрела, как скрывается его светло-голубая футболка на чужой территории, и у меня почему-то кольнуло сердце. А когда подошла моя одноклассница Мила и спросила, кто это, я, прежде чем опомнилась, отчеканила ей в ответ:

— Это мой брат.

Вскоре раздался звонок на урок, во время которого я смутно слышала шум из соседнего класса и всеми точками тела понимала, что там распекают Витьку. Наша учительница противный нрав Иваскина знала, так что жалеть его не стала, а только глядя на его, растерянного, велела задуматься о своём поведении.

А меня так и дёргало подскочить и нестись в класс соседний — защищать Витьку. Но дерзкой героиней романа я не была, так что просто высидела урок, а едва раздался звонок, побросала вещи в портфель и вылетела в коридор.

Витька как раз выходил из класса с чуть-чуть горящими кончиками ушей. Закончился последний урок, и можно было идти домой.

Он не ожидал, что я возьму его за руку и вздрогнул. Мы вообще нередко шли домой разными дорогами.

— Мама велела не опаздывать, — завела «светскую» беседу я, когда мы подходили на лестницу. — Так что пошли быстрее — тебе ещё на секцию, а мне на танцы.

Конечно, мне хотелось сказать совсем другое. Но в силу детского недомыслия я просто не могла сформулировать своих радости и гордости от того, что у меня совершенно неожиданно образовался защитник.

— Ладно… — Витька улыбнулся так, что стало заметно пустое место в зубном ряду — недавно выпала «четвёрка».

И краснота с его ушей сошла.

Мы в тот день всё-таки припозднились: слишком долго обсуждали, что бывает сначала — молния или гром. Тем более начинало немного накрапывать.

Но дома мама нас всё равно не ругала. И даже ничего не сказала, когда выяснилось, что я забыла купальник для танцев — наверное, так сильно была удивлена, что мы с Витькой подружились.

Глава 8. Пророчество

Про блошиные рынки я только слышала и никогда на них не бывала. Во-первых, в зоне ближайшей досягаемости таких никогда не было, а во-вторых — у меня срабатывал рефлекс, из-за которого я сразу начинала чесаться.

Но в новом районе обитания, куда мы переехали, поблизости как раз оказался такой, а Витька объяснил, что блохи на людях не живут — только на животных. Которых у нас нет. Так что можно не бояться.

С долгожданным наступление воскресенья я решила не будить Витька, а, прокравшись на цыпочках, вышла из дома одна.

Мне казалось, что я никогда не привыкну к ровной линии горизонта после всех лет жизни в сплошной городской застройке. Взгляд поначалу так и расплывался, а мозг рисовал внутри себя картины несуществующих высоток. И только через пару недель я поняла, какая же это свобода — иметь возможность лицезреть горизонт.

По нужному адресу с гугл-карт — там так и было указано «блошиный рынок» — кучковались небольшие крытые павильоны, защищающие рыночных обителей от дождя, снега и неба. Были даже входные ворота, которые, как змеёй, украсили витой гирляндой — хоть снегом пока и не пахнет, Новый год всё-таки не за горами. Наверное, предпраздничной суетой и объясняется повышенное столпотворение на рынке.

У самых ворот я замедлила шаг, и в душе у меня забурлила непривычная робость. Люди, населявшие сейчас этот рынок, показались мне единым организмом, который жил по каким-то своим законам. Будто бы каждый человек был связан с остальными невидимыми нитями, образуя единый организм, словно спрут. Как Левиафан или что-то около. И нужна ли буду этому Левиафану я? И, если да, то в каком качестве?

Не успела я толком развить эту мысль, как почувствовала толчок в спину. От неожиданности шагнула вперёд, чтобы не потерять равновесия. А у меня из-под локтя выпрыгнула небольшого роста бойкая старушка, которая, весело заглядывая мне в лицо озорными, хоть и окружёнными паутинкой морщин глазами, велела:

— Не робей, красивая! За погляд денег не берут.

Мне кажется, в старости есть очень большой и однозначный плюс — сниженные требования к поведению. И то, что на молодом человеке — во внешности или поведении — считывается как что-то некультурное, у старого выходит с особенным размахом и даже обаянием.

Не дожидаясь моего ответа, старушка бойко зашагала в своём сиреневом пальто прямо по следам машинных шин ко входу на рынок. А её старомодная беретка острым кончиком торчала в пасмурное небо, словно маячок. Я решила, что если эта бабушка не боится левиафанов, то мне и подавно не положено.

Приободрённая, я зашла на территорию рынка.

Я подозревала, что попаду в небольшой филиал турецкого рынка, где тебя хватают и за руки, и за ноги, а отказ что-либо купить воспринимают кровной обидой. Но тут, кажется, царили совсем другие правила — продавцы, сидящие на ровных скамейках, больше переговаривались друг с другом. Но и зорко следили за возможными покупателями — не решит ли кто-нибудь что-нибудь утащить.

Многообразие выставленных товаров меня захватило и голова пошла кругом. Я хоть вроде и не страдаю шопоголией, но очень быстро захотела накупить всякой милой и не очень ерунды. Сорокой я подлетела к лотку с цепочками и с ходу, не торгуясь, выбрала короткую, с крупными звеньями. Курпулентная продавщица в перчатках с обрезанными пальцами тут же подскочила со скамейки и с прищуром вгляделась мне в глаза. Не успела я оробеть, как она бойко затараторила:

— Глаза зелёные — значит ведьма. Бери за половину, а то торговли не будет.

— Хороший у вас маркетинг, — улыбнулась я выгодному предложению. — Тогда ещё подвеску давайте.

Я выбрала самую «крутую» — стилизованную под пентаграмму — подвеску. Кто, кстати, решил, что пентаграмма для призыва дьявола? Вполне себе защитный оберег.

Сунув первую покупку в сумку, я пошла бродить дальше. Понабрала ещё немного мелочи, в том числе и хитро сделанную из соломы и ткани куклу, на «бирке» которого фломастером было выведено: «Домовой». Вообще-то всякие ночные шорохи и скрипы начинают меня беспокоить, поэтому я включила суеверие и решила разобраться с ними таким образом. Впрочем, от мамы я слышала немало историй, как домовые начинают ночами душить хозяев… Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления.