Узники вдохновения

— Какой дождь зимой? Это все от переживаний, что не смог пойти на твой юбилей. Такой насморк, сопли текут не переставая. И чих зверский.

— Понимаю. Простудился, бедняга.

— Нет, опять аллергия.

— А, помню. Когда я лежал с инсультом, ты из-за насморка не смог прийти ко мне в больницу.

— Вот именно.

— Тяжелая болезнь. Ну, выздоравливай. Прости, мне некогда.

Старик на всякий случай отключил телефон, сел, положил ружье на колени и задумался. Когда-то они с Наной видели пьесу, где любитель утиной охоты, собираясь свести счеты с жизнью, никак не мог дотянуться до курков и, наконец, сняв ботинок, спустил их пальцами босой ноги. Глупости. Прохоров никогда не мыслил технологично, мало что умел делать руками, но тут сообразил сразу. Нашел в ящике кухонного стола шелковую бечевку и стал привязывать ее к курку.

Узелок никак не завязывался. И дело было не в том, что подагрические пальцы плохо слушались и не было опыта: если случалась надобность, с веревками управлялась Нана, даже пачки с книгами и тяжелые коробки перевязывала, когда шел ремонт в квартире. Просто сейчас он так спешил избавиться от страшной действительности, что руки дрожали от нетерпения.

Затянув наконец узел, Прохоров зарядил один ствол картечью, пропустил бечевку снизу через приклад и развернул ружье черными дырами стволов прямо к себе. Он даже улыбнулся в эти круглые глаза небытия, довольный тем, что опять стал хозяином положения. Странно, но приятно было вновь почувствовать себя героем. Осталось только потянуть шелковинку за кончик.

И он не стал медлить, спеша сбросить с себя тяжелую и уже негодную к пользованию ношу жизни.

Но отлетевшая душа Прохорова знала, что всё еще впереди.

Лист третий В обмен на девственность, или Лекарство от иллюзий

Стремление писать книги — это болезнь, близкая к безумию.

Овидий

Рецепт: детективный роман — 1 шт., мужские часы — 1 шт., балетные туфли — 1 пара, плоды вишни войлочной — 1 стакан, дождь — 3 капли, надежда — 1 зернышко. Все тщательно смешать в миксере, полученную смесь прикладывать к слабому месту.

1

Таблетки были розовые, цвета невинности. То, что надо. Всего две, хотя первоначально их было больше, но это старая, уже забытая история. Осталась сладкая парочка. Рина долго прятала ее по грязным карманам, потом по дальним закоулкам письменного стола, каждый раз боясь потерять, и вот уже двадцать лет таблетки лежали в личном сейфе швейцарского производства с кодовым замком. И все эти годы она время от времени возвращалась к вопросу: обманул ее интерн или нет?

Наличие таблеток делало ее защищенной и свободной — категории, которые могут явиться только в мечтах. Мучительная острота проблемы заключалась в том, что, если ей подсунули аспирин или соду, плюс менялся на минус, судьба должна была бы перевернуться вверх ногами, между тем жизнь по большей части уже прожита, и вполне нормально. По-обывательски — даже отлично, а вот с точки зрения уголовного кодекса, мещанской морали и религиозной философии — ужасно, поэтому возможность обмана с повестки дня никогда не снималась.

Но кошка-то все-таки сдохла? С тех пор Рина чувствовала перед кошачьим племенем мистическую вину.

2

Бомжиха делала себе маникюр, выскребая большим кухонным ножом вековую грязь из-под ногтей. Июль в Москве выдался теплым, и она сидела прямо на асфальте, обходясь без привычной картонки, а только подоткнув под себя замызганные края необъятной юбки. Показная увлеченность собственным туалетом и нарочитое пьяное бормотание маскировали заинтересованность в мужчине, который валялся по соседству. В дорогом костюме и модных штиблетах, он устроился на освещенном месте недалеко от входа в Дом литераторов. Хлебнул, видать, в ресторане без меры и не дотянул до такси. Но странно — где собутыльники? Придется обождать часок-другой, пока улица опустеет, чтобы спокойно почистить бедолаге карманы, снять часы и нательный крест. Креста под рубахой не видать, но наверняка есть. У новых русских денег много, а смерти боятся, смерть все равно придет, сколько ни накопи, вот и взяли моду отмаливать грехи в церкви и носить золотые кресты на золотых цепях. Эх, болезные: что золотой, что железный — помогает одинаково, если помогает вообще. Ей при крещении поп надел деревянный, родовой, на суровой нитке — живи, божья тварь, радуйся! И где она теперь? Под забором в центре столицы, а вчера лежала в канаве на станции «Сходня». Ишь, не забыла, потому как опохмелиться было нечем — в электричке подавали плохо: бедным самим не хватает, а богатые ездят на собственных тачках, жульничают да жадничают, а иначе откуда деньгам взяться? Деньги заводятся от жадности, как вши от войны. Вот она ни одного денька в своей жизни достатка не видела: в нищете явилась на свет, в нищете и помрет. Полжизни в колхозе проработала — нет уж той деревни, вымерла, и нужных бумажек некому выписать, чтобы хоть копеечную пенсию дали. Хорошо, что уродка — пальцев на одной руке нету — сенокосилкой отхватило, потому на пропитание кое-как собирает, а вот на водку хватает не всегда. А как без этой заразы — только она одна от петли отводит, задумываться не дает. Если инвалидка и необразованная, это еще не значит, что нет души. С годами сердце болит все чаще. Заступничества просить? У чинуш мордатых права качать без пользы — разве ж они, кроме себя, кого понимают? Одно время в храм зачастила, поданные копейки несла, молилась истово, чтобы Бог либо прибрал, либо определил место в жизни. Без пользы. Как была перекати-поле, так и скитается поныне. Уж если сам Бог оставил, ни на кого надежды нет. Дал испить из чаши зла, а чашу добра мимо рта пронес. Ему, конечно, виднее — значит, недостойна. Хотя и не хуже вон этого, что лежит рядом, назюзюкавшись от глупости или со скуки. Богатые тоже пропащие люди, потому что желать им больше нечего.

Между тем Климов, до вчерашнего дня удачливый бизнесмен средней руки, напился вусмерть по другой причине. Совладелец посреднического предприятия по поставке бытовой техники и друг еще с институтских времен, которому он верил, как себе, не только обманул его, подставил, обобрал до нитки, но и лишил красивой женщины, на которой Климов собирался жениться. Собственно, последняя подлость и была конечной целью всей сложной интриги. На невесту уже была оформлена московская квартира, вилла в Испании и принадлежащая Климову часть акций общего дела. С банкротом обеспеченной красотке оказалось не по пути. И хотя женщина, которую можно увести таким старым, как мир, способом, Климова больше не привлекала, эта потеря была самой обидной. Остатки наличности он за пару ночей проиграл в рулетку, а мелочь просадил в ресторане ЦДЛ, где кормили хорошо, а главное, дорого. Ощущение было катастрофическим: в сорок лет начинать жизнь сначала — желания нет. Все будет повторяться, ничего нового. Ну, лет через десять, работая сутками, ценою здоровья достигнет он опять материального благополучия, ну, не обведут его теперь вокруг пальца, скорее он сам кого хочешь безжалостно обманет, поскольку растерял наконец все иллюзии до последней. Но пора веселой энергии, бьющей через край инициативы, восхищения красивыми женщинами и острого любопытства к тому, что впереди, невозвратима. Каждый прежний прожитый день он ожидал спрятанного за ближайшим углом чего-то прекрасного, а обрел Пустоту и отвратительное послевкусие предательства, словно жабу проглотил. Ни заесть, ни запить жабий вкус не удавалось. Осталось умереть. Ему и правда было плохо. Он закрыл глаза.

Бомжиха напряглась и стала внутри длинных рукавов разминать пальцы, готовясь к работе. В это время тяжелая, дубовая, с медными инкрустациями, дверь старинного особняка не без помощи швейцара распахнулась и из нее вышла женщина выше среднего роста, некрасивая, но фигуристая, хорошо одетая, с кожаной сумкой, крепко зажатой под мышкой, и цветным покрывалом на плечах. То, что покрывало называлось пончо, сделано из тончайшей шелковистой шерсти ламы и привезено женщиной самолично из самого сердца Боливии, бомжихе было без разницы. А вот появление посторонней на рабочем участке оказалось некстати — смотрит слишком пристально, а главное, не уходит. Чего забыла-то? На всякий случай нищенка затрясла головой и вытянула сложенную ладьей ладошку, чтобы оправдать свое пребывание в таком видном месте.

Между тем женщина в пончо глубоко вздохнула и задумалась. Только что она разругалась с Глебом, талантливым журналистом и прожигателем жизни, ибо вдруг отчетливо поняла, что новый претендент на руку и сердце в гораздо большей степени имеет виды на доходы от ее публикаций. Вообще, писательница Василькова легко расставалась с мужчинами, но это не сильно отражалось на нравственности, поскольку сходилась она с ними трудно.

Подружка Надя, балерина, молодая и легкая во всех смыслах, не раз говорила:

— Ну что ты тянешь, словно корову покупаешь! Не понравится — бросишь, поменяешь, да все что угодно!

При скрытом желании подражать лучшей подруге Василькова перебороть собственную натуру не могла, из-за чего в ее довольно длинной жизни, несмотря на склонность к аферам, мужчин можно было пересчитать на пальцах одной руки. Через пять минут ее уже тошнило от очередного соития. Мозг стандартно требовал гормонального разрешения, а тело вполне могло обойтись без этой гадости. Бессмысленные телодвижения, которые даже продолжения рода не предусматривают, а напротив, всячески избегают, казались ей профанацией.

Одно, почти мимолетное, исключение позволяло думать, что она не так холодна, как памятник мужу Валерию, прописанный на Ваганьковском кладбище, Северо-западная улица, 22, квартира 137. Произошло исключение давно и таковым пребывало до сих пор, в остальном можно смело утверждать, что Василькова никогда не любила так, как умела о любви писать, никогда не теряла от любви голову и даже не изменяла из-за нее своим планам. Вместо таланта любить многократно ей был отпущен талант воображения. Не самый гиблый вариант. А слиться с партнером воедино всеми клеточками своего существа и стать общей душой второй раз — она не сумеет. Исчерпано. По этому поводу Надя обзывала старшую подругу максималисткой, изувеченной классической литературой.