В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации

Такой подход дает возможность быстро приспосабливаться к эмоциональным событиям поля, не прибегая к интерпретациям, которые могли бы блокировать смысл, так как главная проблема заключается в том, чтобы построить смысл вместе с пациентом (Соrrао, 1987; Morpurgo, 1988; Gaburri, 1987). Мы должны «идти навстречу» потребностям пациента «в кормлении», не обязательно интерпретируя их, и формировать наше вмешательство согласно «голограмме» психического функционирования аналитической пары, которую воплощают персонажи, появляющиеся в рассказе пациента.

Другая пациентка, Лаура, рассказывает, что, выйдя из моего кабинета после сеанса, на котором я дал ей правильные, но слишком интенсивные и преждевременные интерпретации, она всухомятку съела чабатту⁴⁵. Я (во время своей вчерашней интерпретации «переживший» то же самое) отвечаю: «Как солдаты, отступая из России» (думая о холодном и проясняющем климате некоторых моих интерпретаций).

Затем, приободрившись после моего комментария, Лаура рассказывает о звонке своей подруги. Подруга хотела узнать новости о преждевременно рожденной девочке с геморрагией, которая в будущем может развиться в гидроцефалию... Родители девочки возлагали много надежд на ее рождение... Я вмешиваюсь, чтобы сказать о «разочаровании родителей»... Затем Луиза говорит о другом ребенке, микроцефале с макроглоссией. Я снова вмешиваюсь и говорю о том, как сложно принять такого ребенка (я отказываюсь понимать все это как метафоры, отражающие часть пациентки или часть меня, а считаю, что это наши общие свойства: «думать мало» — это микроцефалия, «говорить много» — это макроглоссия, «преждевременно» — это гидроцефалия).

Затем Луиза рассказывает о родителях детей с синдромом Дауна... В Генуе есть организация, которая очень много требует от этих детей, преждевременно обучая их слишком сложным вещам... Они торопятся это сделать до десяти лет, потому что потом начинается атрофия... Затем пациентка задается вопросом: почему она говорит на сеансе о таких трудных вещах? На свой вопрос она дает ответы, слишком сильно отдающие теорией. Я отказываюсь от напрашивающейся интерпретации переноса и говорю, что, возможно, это происходит от потребности поделиться с кем-то этими вещами. «Или, — продолжает пациентка, — чтобы понять, насколько мне повезло, что у меня родилась Паола, а не такой ребенок, как они» (мои нарративные вмешательства трансформировали дауна/гидроцефала/микроцефала/макроглоссию в «Паолу»).

После других нарративных интервенций, касающихся мам, которые, перегружая детей, заставляют их чувствовать себя даунами, Луиза начинает говорить о любви мужа к дочке, о том, как он рассказывает ей сказки: она сама их тоже слушает. Луизе больше всего нравится сказка про белого волчонка... Все волки отвергали его... Но когда выпал снег, черные волчата не могли никого поймать, потому что слишком выделялись на фоне белого снега... На них стали нападать медведи... А белому волчонку, слившемуся со снегом, удалось наловить столько добычи, что потом он поделился ею со всеми остальными... Я комментирую: это классический сюжет наоборот. Луиза: «Да, действительно. Обычно это гадкий утенок...» (которым так часто чувствует себя пациент в наиболее «классических» ситуациях). «Мой муж очень заботлив... Он читает дома “Неистового Роланда” и “Божественную комедию” даже Паоле, естественно, она не понимает смысла, но слышит музыку, а я наслаждаюсь также и словами... У нас дома есть русская матрешка: несмотря на то, что все фигурки одинаковы, им удается сохранить собственную индивидуальность...» И в самом конце, на пороге: «Сегодня мне не нужно будет есть чабатту!..»

Однозначные, перенасыщенные интерпретации — черные волки — способствуют тому, что возникает ощущение преследования, побега, агрессивности, в то время как развитие рассказа, использование текста пациента помогают «белому волку» ловить добычу, полезную для всей стаи, не провоцируя преследования и гонки за собой... Некоторые способы прочтения текста аналитику необходимо оставлять для себя, о других, наоборот, можно открыто и полностью рассказывать пациенту, тогда «семантические круги» получат возможность порождать «новые» истории, двигаться вперед и больше не отступать в ужасе, как иностранная армия с заснеженных русских равнин.

Однако аналитические отношения не симметричны. Кроме «доступности для контрпереноса», аналитик наблюдает за собой и прибегает к самоанализу, чтобы увериться в том, что тормозящие развитие и антиэдиповы аспекты поля не будут преобладать и взаимообмен не сведется к folie a deux (сумасшествию вдвоем). Кроме того, нельзя сводить тематику «осуществления» (это условие любого настоящего развития в анализе с неизбежно присущей этому размерностью «отыгрывания») к простой «ортопедии» корректирующего эмоционального опыта и «отыгрывания» в традиционном смысле эвакуации. Значит, аналитик должен взять на себя ответственность за поддержание специфической аналитической диалектики между нашей беседой с пациентом, с одной стороны, и целой серией таких аналитических компонентов внутреннего отношения и формального сеттинга, как абстиненция, отдельность, личная жизнь, с другой стороны. Должно происходить движение не только в сторону осмысления, но и фундаментального аспекта психоаналитической этики, то есть чувства личной и индивидуальной ответственности за свой внутренний мир.

Полярность — конституирующий элемент аналитического пространства и встречи двоих, происходящей в этом пространстве. Она поддерживает состояние ненасыщенности и несовпадения, открытия нового и осцилляции «между О и К», стремясь одновременно к полюсам страсти и смысла, но также и мифа, говоря языком Биона. Эта полярность подразумевает сосуществование и постоянное напряжение между особенно интенсивной вовлеченностью и раздельностью, настоящий обмен между людьми со всей их человеческой чистосердечностью и элементами «притворства», с их единением и одиночеством. Аналитик, будучи сам вовлеченным в события поля, несет ответственность за то, чтобы эта диалектика не блокировалась (Barale, Ferro, 1992).

Глава 6

Сексуальность и агрессивность

Отношенческие и нарративные аспекты

Эта глава почти полностью строится на размышлениях, которые еще предстоит «теоретически» организовать⁴⁶. Я хотел бы начать рассмотрение агрессии (и особенно сексуальности), обращаясь не к манифестному содержанию этих понятий, а к их нарративному аспекту, т. е. к тому особому диалекту, который используется для описания векторов отношений в поле. Эти векторы отражают формы психического функционирования пациента и аналитика на сеансе и все связанные с ними эмоциональные конфигурации — «потенциальные первичные сцены» поля (Fornari, 1975), которые при этом возникают.

Широко известная психоаналитическая литература по сексуальности постоянно переосмысливается, поэтому здесь я упомяну лишь о том, что сексуальность с самого начала занимала в психоанализе центральное место. Много написано о женской и детской сексуальности, о возможных перверсиях и психопатологии. Долгое время к сексуальной тематике у пациентов подходили буквально и даже подвергали ее очень сложному анализу. Затем внимание сместилось от самой сексуальности к предшествующим ей ранним фантазиями, а зачастую — от содержания коммуникации к ее форме (Green, 1996).

Однако если пациент говорит о фактах сексуальной жизни (независимо от формы изложения — будь то анекдот, воспоминание, сновидение, игра, фантазия и т. п.), материал нельзя рассматривать только как отчет о конкретных фактах, или как выражение проблем пациента, связанных с этими фактами, или даже как производное фантазий пациента. Мы должны рассматривать этот материал как коммуникацию фактов психической жизни пациента здесь-и-сейчас.

Иными словами, необходимо разглядеть в «сексуальном персонаже» отражение типа психического функционирования эмоционального поля в аналитическом кабинете. И в самом деле: в этом кабинете мы занимаемся психическими фактами, и если рассматривать ее с определенной точки зрения, сексуальность может отражать лишь отношения. Поэтому любой рассказ о сексуальном нарушении будет выражением тех аспектов анализа, которые еще недостаточно осознаны пациентом и не находят более прямого выражения, в большей степени соответствующего эмоциональной истине пациента.

Я не пытаюсь утверждать, что любое сексуальное нарушение отсылает нас к такому же эмоциональному нарушению, но повторяю: любой рассказ о сексуальности сам по себе является историей, которую можно слушать и понимать как отражение отношенческой и эмоциональной проблематики, актуальной для происходящего в данный момент в кабинете аналитика. Терапевтический фактор здесь заключается не столько в том, чтобы сделать проблему отчетливо эксплицированной, сколько в том, чтобы трансформировать все находящееся «на гребне волны».