В поисках Витослава
Шрифт:
Из туалета батюшка вышел уже почти ровной походкой, и его лицо сделалось более розовым, но, чтобы описать выражение этого лица, к десяти «ахали цели» не помешало бы присовокупить несколько «едрит растаких-то матерей».
— Володя, мне звонили? Я смотрю: разговор длился пятнадцать минут… Судя по номеру, это был один из членов комиссии епархиального управления персоналом… Ничего не помню… Ты можешь что-нибудь сказать по этому поводу?
— Я… Это… Могу…
— Ради бога, не тяни!
— Ты его посылал…
— Куда?
— Ну, куда… По-простому, по рабоче-крестьянски, на чистом
— Ты никогда не слышал, как ругается матом протоиерей?
— Не доводилось.
— Если хочешь, закрой уши!
И он с чувством проговорил шикарное многоэтажное ругательство, которому позавидовал бы боцман с тридцатилетним стажем, увидевший, как юнга плюнул на только что вымытую палубу. Оно состояло из множества сложноподчиненных предложений, нашпигованных причастными оборотами, в основном, сексуального характера, отвечающими на вопрос: «Какой?». Потом он резко осекся и заявил:
— Придется откатить время.
— На когда?
— Допустим, на момент моего появления здесь… Какой кошмар, ахали цели! Опять начнется это головокружение.
— У меня есть таблетки вестибо. Появившись здесь, сразу выпьешь парочку. Только, пожалуйста, сохрани нам со Светой память.
— А ты, пожалуйста, не давай мне уснуть сразу. Делай, что хочешь. Не знаю… Ну, бей меня по щекам и задавай неудобные вопросы.
— Получится что-то вроде допроса в гестапо.
— Только ты того, не очень изгаляйся. Человеку плохо, а к нему еще кто-то лезет в душу, и этот кто-то называет себя его спасителем… Готов? Раз, два, тр…
— Ох, ох!..
— Я придумал: тебя не надо бить по щекам, достаточно просто отпустить. И ты будешь сам биться башкой обо все встречные предметы. Вот, как сейчас…
Бум!
— Ох! Как же это я?..
Бац!
— Ох, лучше, держи!
— Щас, еще разок…
Шварк!
— Мы договорились бить по щекам, а не ронять на пол!
— Ладно, держу и задаю вопросы. Вот, например: мне всегда было интересно, что ты чувствовал, когда плевал в лицо Иисусу и говорил на него хулительные слова? Я вспоминаю свои ощущения… Вот их я точно хотел бы забыть. А ты, как-никак — священник!
— Ахали цели! Нашел, о чем спросить! Ладно, скажу так. Мы, сами об этом не догадываясь, делим все сущее на святое и не святое. А где пролегает граница между тем и этим? Найдя ответ на этот вопрос, ты поймешь, чем настоящие родноверы отличаются от псевдохристиан, коих подавляющее большинство.
— Это называется игрой в подкидного дурака. Мол, ты зашел — ты и отбивайся! Я не собираюсь сейчас ковыряться в твоих философских вывертах, а жду от тебя прямого ответа! Итак!.. Эй, не спи!
Бабах!
— Ты опять меня уронил!
— А ты не спи, ты отвечай!
— Ох!.. Ладно. Все просто: очевидно, что истинно святое попрать невозможно. Сравни Иисуса, у которого не было ничего, и сердце которого было отверсто для всех, и облаченного в золото патриарха. Над Иисусом надругаться невозможно, даже убив его,
над патриархом — гм… Соприкосновение со святым очищает. Вдумайся: не я, или ты, но наши плевки, соприкоснувшись с истинно святым, сделались освященными. Что плевок! Святым стало даже само орудие казни — крест, на котором был распят Иисус. Ты никогда не задумывался об этих вещах?— А я?
— Что ты?
— Выходит, мой плевок освящен… А я?
— А ты слижи его со святого лика, и тогда, возможно, произойдет чудо, как при поцелуе. Плюя на образ, на самом деле ты плюешь на собственное ложное представление о святости, и это, в известной мере приносит пользу.
— Не верю!
— Это может и сильно навредить: если традиционное представление окажется сильнее озарения истиной, у тебя случится большой внутренний конфликт, и ты в глубине души будешь чувствовать себя последним предателем. Так бывает со всеми дерзнувшими, но не понимающими сути происходящего.
— Но у родноверов представление о святости совпадают с таковыми у христиан! У вас… То есть, у нас, есть истуканы, которым надлежит молиться… Зато у евреев… Помнится, в заповедях…
— Это из второй: «Не сотвори себе кумира, и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею: да не поклонишися им, ни послужиши им». Евреи наступают на другие грабли. У них тоже есть объекты почитания — их писания, традиции и законы, идущие от бога. А по поводу наших истуканов… Я думаю, что однажды пришло время, и Парус сам увел людей туда, где они смогут избавиться от ложных ценностей.
— Ты давно так думаешь?
— Да. Уже… (посмотрев на часы) час с четвертью.
— Это случилось после нашего к нему визита?
— Во время, Володенька, во время.
— Кофе хочешь?
***
Через два часа зазвонил телефон. Афиноген разговаривал учтиво и спокойно, казалось, даже по-дружески. Он сослался на неожиданное недомогание и принес извинения. На том все и закончилось.
***
Затем мы расселись на кухне с чашечками ароматного и недорого «Нескафе» в руках.
— Афиноген, я теперь от тебя не отстану, я желаю продолжить разговор по душам. Ведь, когда тебя посвящали в родноверы, ты думал совсем по-другому?
— Признаюсь, я страшно боялся, у меня дрожали руки и ноги, мне все казалось, что сейчас с небес грянет гром, меня разорвет на клочки, и на месте, где стоял бедолага Афиноген, в земле останется зиять огромная яма!
Света сразу предположила худшее.
— Что-нибудь случилось?
Афиноген. Случилось. Но — хорошее… Только мы пока еще сами толком в этом не разобрались. И спать более не хочется…
— Но, если ты не устал, расскажи, почему ты опьянел и объясни свою фразу: «Я видел весь мир».
— Это трудно… Даже невозможно передать словами… Если совсем кратко, то бытие устроено так, что нет ничего такого, что могло бы включать в себя все остальное без остатка и искажений.
— Сам-то понимаешь, чё сказал? Поясни.
— Не существует и не может быть единого бога для всех. Надеюсь, это понятно?
— Я бы поспорил.
— Спорить будешь потом… Если будешь! Не существует и не может быть единственно правильного мнения по любому поводу.