В раю
Шрифт:
А ты разве доволен своей участью?
Мельхиор. Мне здесь тоже все по горло надоело. Немножко вот только еще подзадоривало отбить невесту у этого противного мешка с перцем, не оттого, чтоб она мне нравилась, а так себе, назло этому дурню.
Ганс. Погоди, проклятая мазилка, ты мне уж…
Мельхиор. Вы, кажется, что-то про меня сказали?
Ганс. Ого! Да разве кто посмеет это сделать? Нет, такого знаменитого сердцееда всякий лучше и затрагивать не станет.
Мельхиор. Да и не советую! Вот, брат, посмотри, этот хвастунишка охотно бы со мной сцепился, да жаль, что трусость одолевает.
Ганс. Так погоди же, коли не здесь и не сейчас, а все же я расплачусь с тобой. Не бойся, придет время… Считайте, что я у вас в долгу… Сами вы жалкий хвастун. Леберехты были всегда исправными плательщиками…
Гинц. А вот и третий!
За сценой слышна флейта.
Мельхиор. Брат Бальтазар играет там бесплатно вальс: Ганс с Гинцем как раз могут составить парочку. Дамочек-то ведь у них украли из-под носу.
Каспар. Оставь их: помни, что лежачего не бьют! В самом деле, как волшебно хороша эта музыка теперь, в ночной тишине, как она усмиряет все взволнованные чувства!.. Но отчего же она вдруг прервалась? Какой это там шум?
Мельхиор. Чу! Слышно бряцание шпаг.
Каспар. Кто-то стонет… Зовут на помощь…
Мельхиор. Все опять затихло!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Вбегает Бальтазар, держа в правой руке обнаженную шпагу, а в левой флейту.
Мельхиор. Что, брат, там такое случилось?
Бальтазар. Добрый вечер, братцы! Вы спрашиваете, что случилось? Так себе, пустяки. Какой-то молодчик вздумал было запрещать мне играть на флейте. Теперь он успокоился, не будет больше совать нос куда не следует. Вина, подайте мне вина!
Ганс. Ну, я думаю, что чаша уж переполнилась! (Уходит.) Понятно.
Кунц. Никто и сомневаться не станет. Доброй ночи, господа.
(Уходит с Гинцем.)
Хозяин. Экое мне несчастье! Убили человека да еще у дверей моего дома.
(Уходит также вслед за тремя горожанами, поспешно убравшимися из трактира.)
Бальтазар. Чего торопишься, достойный муж? Успеешь еще прийти вовремя, чтобы полюбоваться вдоволь. Не бойся, зять от тебя теперь не убежит.
Мельхиор. Это еще что?
Бальтазар. Там, у дверей, валяется его будущий зятек, что содержит харчевню у Мариинских ворот. Папеньке полюбились больно уж его деньги. Он и не подумал, что такая толстая бочка не может прийтись по вкусу дочери, а бочку эту, впрочем, я теперь откупорил, так что, пожалуй, она вытечет совсем. Ха, ха! Этот торгаш вздумал соваться туда же и грозил, что заколет меня до смерти, если я вздумаю давать здесь под окном серенады.
Мельхиор. Этого еще только нам недоставало!
Бальтазар. Душка Катенька! Надо же ей сказать, что она теперь отделалась от нелюбого жениха. Она моя, милочка Катенька! И ребенок у нее под сердцем мой же!
Мельхиор. Тише! Они ведь, наверное, воротятся…
Бальтазар. Мы сумеем постоять за себя. Прежде всего дверь на задвижку!
Мельхиор. Задвижка тут не поможет! Она разлетится при первом же толчке.
Бальтазар. Тогда пройдем наверх в каморку к моей милой и выпрыгнем в окно, а оттуда, как кошки, потихоньку проберемся с крыши на крышу.
Мельхиор. Весь город на нас так озлился, что, я думаю, в состоянии будут стрелять по нам из пушек. Нет, лучше вот что: здесь в подвале есть порох, подожжем его и паф! Так или иначе, а уж наверняка взлетим тогда прямо на небо, даже и вместе со здешней крышей.
Бальтазар. Это будет все же ни более ни менее, как плохая шутка! Эй, Каспар, какой же ты после того поэт, когда не можешь ничего придумать, чтобы отвратить грозящую всем нам беду?
Каспар. Право, братцы, мне все один черт… Хорошо кабы, если б меня давно уж в живых не было и лежал бы я себе спокойно в могиле. А теперь все равно, как эти передряги ни кончатся. Уж если мне было суждено задохнуться в этом жалком болоте, так ведь судьбы своей не миновать. Притом же где в жизни цель, к которой стоило бы стремиться, где венец, за который стоило бы бороться порядочному бойцу? И стоит разве жить, чтобы вертеть одно и то же колесо, в безысходном узком круге, чтобы растрачивать юношеские свои силы на противный поденный труд для того только, чтобы набить себе как-нибудь брюхо! Подумайте только, я должен был писать стихи на свадьбы и крестины, должен был льстить тупоумным мещанам и даже стараться их смешить, — и в качестве единственного развлечения заниматься лишь тем, что, бывало,
пожелаю жену ближнего. Нет, такая жизнь недостойна порядочного человека.Не для того мы пламенной душою,
Стремимся вознестись в надзвездные края…
Бальтазар. Что это сегодня с Каспаром?
Мельхиор. А черт его знает! Он уж и пришел сюда такой сердитый.
Каспар. Случалось мне не раз взбираться на старую башню и глядеть оттуда на расстилавшийся кругом веселый беспредельный мир. Вдали, в лучах солнца блестели шпицы городов, сверкали, извиваясь по зеленым лугам, мощные реки, по которым гордо скользили корабли, уходя в туманную даль. И часто говорил во мне какой-то внутренний голос: ах, кабы они взяли меня с собой и унесли далеко прочь от этой лавочной пыли, пока она еще не заглушила внутреннего моего чувства. Да, признаться, мне сильно хотелось поближе ознакомиться с внешним миром во всей полноте того, что он может дать. Тогда бы, по крайней мере, было не так обидно и мучительно сидеть перед загадкой причины бытия. Впрочем, что же мне говорить об этом: разве какому-нибудь подземному кроту пристало толковать о рощах и лесах? Нет, надо быть орлом, для того чтобы иметь возможность изведать высоту гор и глубину пропастей. А наш брат нищий, без роду без племени, лучше и не думай странствовать, он не найдет себе гостеприимного крова и если где и остановится на каком неприютном утесе, то ему все-таки придется, покинув этот утес,
Опять устремиться бесцельно в ничто!
Бальтазар. Право слово, братец, теперь при наших обстоятельствах, горе твое кажется мне что-то не совсем понятным. Я вижу, нам остается только одно средство, а именно — обратиться к дьяволу.
Незнакомец (внезапно встает и подходит к ним). Дьявол ближе к вам, чем вы думаете.
Бальтазар. Как? Что такое?
Мельхиор. Да вы-то сами что за птица?
Каспар. Вы нас подслушивали?
Незнакомец. Кто может запретить отцу слушать болтовню его деток?
Бальтазар. Он сумасшедший!
Мельхиор. Глаза-то как горят! Аж страшно.
Каспар. Что такое делали вы тут в потемках? Кто вы?
Незнакомец. Разве не чувствуешь, что ты плоть от моей плоти? То беспокойное брожение, которое происходит в тебе, а также в тебе и в тебе и которое вызвало во всех вас страсть в искусствам, вы наследовали от меня. Я сам происхожу от вечного ваятеля и осужден на вечную муку и вечное беспокойное стремление, как обезьяна, переиначивать дивную Его работу. Но подражание мое выходит лишь смешной пародией чудной действительности, которая, в спокойном своем величии, движется в бесконечном круговороте, постоянно оживотворяемая вечной любовью Творца. Я бесился, сознавая, что сам не что иное, как творение рук Его, и хотел создавать во что бы то ни стало, но ничего путного не выходило. Время неудержимо мчалось вперед и уносило с собой мои творения. Обстоятельства мои стали особенно плохи с первого года общепринятого теперь летосчисления. Я, с отчаяния, потерял было даже охоту приниматься за какое бы то ни было дело. Повсюду стали проповедовать, что спасение мира заключается в духовном начале и что все зло проистекает от чувственного и материального. Если вы, впрочем, самому мне не верите, то обратитесь к патерам, которые, сказать мимоходом, с искони веков были посвящены во все мои козни, и они, согласно догмату непогрешимости, не допускающему никаких сомнений, сейчас же объяснят вам, как дважды два четыре, что все искусства — порождения дьявола.
(Снимает шляпу и плащ и является им в образе демона.)
Бальтазар. Сам дьявол! А я его сын! И вы…
Мельхиор. Я весь дрожу!
Каспар. Неужели это те самые черты, которые, бывало, виделись мне во сне? Кто бы ты, впрочем, ни был, ты снял с моего духа подавлявшие его оковы и рассеял мучившую меня туманную мглу. Благодарю тебя!
Бальтазар. Каспар подходит к незнакомцу… Он его не боится!
Незнакомец. Хвалю его за отвагу, а впрочем, надеюсь, что и остальные сыновья скоро ко мне привыкнут. Во всяком случае, я горжусь быть отцом и признаю вас возлюбленными моими сынами, о них же все мое благоволение.