В родном углу

— И Пушкина выпишу. Пушкина и Гоголя грхъ не читать.

Сухумовъ хотлъ еще спросить ее о чемъ-нибудь, задумался, началъ складывать фразы, но тутъ они пріхали и лошади свернули за ршетку на дворъ барскаго дома.

Сухумова съ гостями встртилъ Поліевктъ. Онъ также преобразился, надвъ фракъ и блый жилетъ. На молебенъ былъ приглашенъ управляющій и вся дворня. Мужики пришли въ красныхъ кумачевыхъ рубахахъ, жилеткахъ и съ головами, жирно смазанными масломъ. Молебенъ служили въ спальн передъ старинной божницей бабушки Клеопатры Андреевны, переполненной образами. Пропуская пвчихъ, Поліевктъ напоминалъ имъ, чтобы они хорошенько отирали ноги отъ снга.

— Въ барскія хоромы, вдь, идете, а не въ овчарню, такъ должны все это чувствовать, — говорилъ онъ имъ.

Отецъ Рафаилъ и дьяконъ служили въ парадныхъ золотыхъ ризахъ. Дьяконъ, хотя и состоялъ при церкви на причетниковскомъ оклад, на этотъ разъ исполнялъ обязанности дьякона и читалъ эктеніи. Докторъ Кладбищенскій пріхалъ въ половин молебна, тотчасъ-же присоединился къ пвчимъ и привычнымъ хорошимъ басомъ отчеканивалъ молитвенныя слова вмст съ пвчими.

Пла въ хор и Раиса, что очень понравилось Сухумову. Онъ стоялъ и не сводилъ съ нея глазъ, забывъ креститься.

«Какая простота! Простота-то какая патріархальная! — думалъ онъ. — Разв найдешь что-нибудь подобное въ Петербург? Нтъ, у деревни есть свои прелести».

По окончаніи молебствія, которое было съ водосвятіемъ, при пніи «Спаси, Господи, люди Твоя» пошли кропить водой комнаты дома. Отецъ Рафаилъ шелъ съ крестомъ и съ кропиломъ. Дьяконъ несъ миску съ водой, пвчіе двигались сзади. Камердинеръ Ноліевктъ распорядился отворить и портретную комнату. Вошли и въ нее, но самъ Сухумовъ стоялъ только на порог.

— Вотъ они виновники-то всхъ здшнихъ легендъ и страховъ! — проговорилъ отецъ Рафаилъ, обращаясь къ шедшему съ нимъ рядомъ доктору и кивая на портреты-.предковъ Сухумова, и тотчасъ-же крестообразно брызнулъ на нихъ водой съ кропила, прибавивъ:- Да будетъ имъ легче земля сырая. Вчный имъ покой!

Посл молебна школьникамъ-пвчимъ Сухумовъ далъ большой пакетъ съ пряниками, три жестянки карамели и они были отпущены по домамъ, а причтъ и гости остались завтракать. Жена управляющаго пекла блины. Но тутъ явилось обстоятельство, которое очень сконфузило Сухумова. Заказывая завтракъ, онъ совсмъ забылъ, что было время Рождественскаго поста, что отецъ Рафаилъ, дьяконъ и семья священника дятъ постное, а завтракъ, за исключеніемъ рыбныхъ закусокъ и холодной осетрины, былъ состряпанъ скоромный.

Когда подали блины, отецъ Рафаилъ и его семья отказались отъ нихъ.

— Батюшка! Отецъ Рафаилъ! Что-жъ вы блиновъ-то?.. — воскликнулъ Сухумовъ. — Икру къ нимъ привезли изъ города превосходную. Раиса Петровна! И вы не взяли?

Отецъ Рафаилъ улыбнулся и отвчалъ:

— Да вдь они на коровьемъ масл, а у насъ постъ.

— Ахъ, я телятина! — какое я обстоятельство-то упустилъ изъ виду!

Сухумовъ даже хлопнулъ себя съ досады ладонью по лбу.

— Да вы не безпокойтесь… Я икорки съ ситнымъ хлбцемъ… Здсь такое обиліе закусокъ, что блины-то даже и лишнее.

— Простите, простите великодушно! Ахъ, что я надлалъ! — продолжалъ восклицать Сухумовъ. — Боже мой! Вдь у меня и на жаркое индюшка жареная. Изъ постнаго только осетрина холодная съ хрномъ. Ахъ, я невжа!

— Ну, вотъ осетринки мы и подимъ. Давно я не вкушалъ осетрины! Самая лучшая рыба, я считаю,

— Можете вы думать, я даже на сладкое сливочное мороженое заказалъ! Раиса Петровна, вы и молочнаго не кушаете? Настасья Сергвна! Неужели вы-то себ не разршите блиновъ? Вдь это не мясо.

Попадья отрицательно- покачала головой и отвчала:

— Отродясь не скоромилась по постамъ, такъ ужъ сегодня-то зачмъ-же, Леонидъ Платонычъ! Да вы не безпокойтесь. Мы и такъ сыты будемъ. Вонъ сколько у васъ закусокъ!..

Но тутъ отецъ Рафаилъ, только что прожевавшій кусокъ семги, улыбнулся и произнесъ:

— Предлагаемое да димъ. И то сказать: вдь это не убоина.

Онъ махнулъ рукой, протянулъ вилку къ стопочк съ блинами и положилъ себ на тарелку три блина.

Докторъ Кладбищенскій тотчасъ-же похвалилъ его, сказавъ:

— Такъ и слдуетъ, Рафаилъ Васильичъ, такъ и слдуетъ. Постись не на міру, а въ единеніи, а если на міру и глава уснащена елеемъ благовоннымъ, то строгость можно и отбросить.

Кладбищенскій отправилъ себ половину блина въ ротъ. лъ онъ блины по простонародному, разрывая блинъ руками, говоря, что отъ ножа вкусъ блиновъ портится и лъ ихъ жадно и много.

За отцомъ Рафаиломъ и дьяконъ сталъ тыкать вилкой въ блины и класть ихъ себ на тарелку, за что также удостоился одобренія доктора.

Не касались блиновъ только женщины: матушка-попадья, Раиса и жена учителя.

Сухумовъ бсился на себя. Онъ схватился за голову и воскликнулъ:

— Ну, можетъ-же такой туманъ на меня найти! Можно-же такъ перепутаться! Вдь я самъ лъ у батюшки постный пирогъ въ гостяхъ, стало быть долженъ знать, что семья ихъ кушаетъ постное.

— Наука, наука о деревн. Это уроки знакомства съ деревней… — твердилъ докторъ. — Вдь вы питерецъ.

— Ужасно горько, что наука-то дается такимъ путемъ грубыхъ ошибокъ, — не унимался Сухумовъ.

— Да вдь ужъ мы исправили ошибку, исправили, — сказалъ отецъ Рафаилъ, — вкушаемъ.

— Мн дамъ жалко, что он остались безъ блюда. Раиса Петровна не кушаетъ, матушка Настасья Сергвна не кушаетъ, мадамъ Иванова тоже… — бормоталъ Сухумовъ, смотря на улыбающіеся глаза Раисы.

XXX

Панихида, молебенъ и завтракъ посл молебна еще боле сблизили Сухумова съ семьей священника и съ учителемъ и его женой. Посщенія другъ къ другу сдлались чаще. Стриженая учительница Хоботова ему не нравилась и онъ всячески избгалъ ее. Ему не нравились въ ней ея неестественность, отсутствіе простоты. При встрч съ Сухумовымъ, она то перебирала извстныя въ Петербург фамиліи, говоря, что такимъ-то и такимъ-то приходится «отчасти» сродни, то пересыпала свою рчь именами европейскихъ ученыхъ. Спенсеръ, Бокль, Гервинусъ, Ренанъ, Литре, Карлъ Фохтъ, Вундтъ, Шарко, Пастеръ при удобномъ и неудобномъ случаяхъ не сходили у нея съ языка, при чемъ Сухумовъ усплъ замтить, что она даже не читала ихъ, а знаетъ только по наслышк. На Карл Фохт и Вундт онъ, какъ естественникъ, даже словилъ ее и привелъ въ немалое смущеніе, посл чего она и сама стала избгать его.

Но зато Сухумовъ сдлалъ визитъ дьякону, отъ котораго тотъ пришелъ въ страшное смущеніе.

Дьяконъ Пантелей Григорьевичъ Лапшинъ состоялъ на причетническомъ оклад, при отц Рафаил. Далеко не окончивъ семинаріи, онъ былъ человкъ совсмъ неразвитой, молчаливый, приниженный и отцомъ Рафаиломъ, и отчасти своей женой, царившей въ его квартирк изъ двухъ комнатъ, которыя были отведены ему въ церковномъ домик. Имя четверыхъ ребятъ, жилъ онъ невозможно тсно, такъ что для спальни дтей въ одной комнат были устроены полати съ лсенкой. Сухумовъ даже и не узналъ его съ перваго взгляда, принявъ за какого-то рабочаго, такъ какъ дьяконъ былъ въ ситцевой рубах и жилет и высокихъ сапогахъ, а волосы были запрятаны за воротъ рубахи. Дьяконъ сидлъ у окна и чинилъ дтскій сапогъ. Сухумова онъ не зналъ, гд и какъ посадить, услся самъ передъ нимъ и молчалъ. Его выручила дьяконица, пришедшая изъ хлва, гд задавала кормъ коров. Она тотчасъ-же развязала языкъ и стала жаловаться на бдность и недостатки, на притсненія со стороны отца Рафаила, на несправедливости консисторіи. Дьяконъ сидлъ и тяжело вздыхалъ.