В сумерках веры

Ещё я вспомнил об отряде Микорда, сопровождавшем меня на протяжении всей войны. О том, как отчаянные парни с Бронта медленно гибли один за другим, помогая мне исполнить волю Императора, прокладывая путь Его войскам. О том, как в конечном счёте остался один капитан и…

— …я убил его, Афелия… — имя палатины против воли сорвалось с губ, когда перед глазами возникло искажённое безумием лицо гвардейца. — Он слишком долго ходил по грани и перестал отличать друзей от врагов… К сожалению, я не смог вовремя ему помочь.

Её рука вдруг коснулась моего плеча, прогоняя мрачные образы.

— Я понимаю, что вы чувствуете, Хальвинд. Микорд был верным слугой Бога-Императора и даже в безумии оказался готов служить Ему. Мне жаль, что путь капитана завершился таким бесславным образом, однако теперь он у подножия Золотого Трона, где заслужил место среди других героев. Вы ни в чём не виноваты.

— Может быть вы и правы, сестра, — прошептал я, возвращая самообладание. — Но все эти жертвы оказались тщетны, когда мы наконец добрались до Бульгора.

Перед глазами выросли руины Солнечного собора, превращённые в смердящую выгребную яму…

— Десять долгих лет мы сражались с ордами демонопоклонников и их прихвостнями из варпа. Несколько раз наше превосходство было столь велико, что победа вот-вот должна была упасть в руки… но каждый раз врагу удавалось нанести болезненный хитрый удар, вынуждавший нас отступить, откатиться, ослабить хватку. И всё начиналось снова…

— Но вы всё-таки одолели еретиков, — назидательно произнесла Афелия, откровенно недовольная моим унынием. — Вы и ваши братья-инквизиторы настигли чудовище и убили его.

— К сожалению, Бульгор был не главным чудовищем, сестра… — мой голос дрогнул от воспоминаний о последней битве в осквернённой святыне Биатуса. — Когда архиеретик был мёртв, в храм лично явился кардинал Юсто во главе крупного отряда гвардейцев.

— Его преосвященство решил поучаствовать лично? — тон сестры изменился, будто бы она уже догадалась, к чему я клоню, но не хотела произносить этого вслух.

— Юсто приказал бойцам открыть огонь по нам, и те его беспрекословно послушались. Когда первый из нас упал замертво, предатель открыл истинную личину…

Я замолчал, вспоминая, как отслаивалась морщинистая кожа, оголяя уродливые ожоги, лишённые губ рот и век глаза. Глаза, сверкающие невероятной злобой и жаждой отмщения.

— Гнилоуст выжил… Афелия, — вновь её имя само собой вырвалось из моих лёгких. — Страшно изувеченный, он всё-таки сумел избежать анафемы и продолжил свои чудовищные козни. По моей вине…

Последняя фраза отдалась в сердце нестерпимой тянущей болью.

То, от чего я старался бежать эти четыре месяца, вновь нагнало меня и обрушилось, словно громовой молот. Тяжелейшая ноша ответственности за миллиарды душ простых людей и несколько миллионов преданных гвардейцев. За жизни моих братьев-инквизиторов. За жизнь наставника. Всё это сгорело в пламени экстерминатуса, который позже объявили уцелевшие, как только осознали, что никаких артефактов на Биатусе уже нет.

Все святыни оказались разграблены и осквернены тлетворным прикосновением их уродливого бога…

Ночь Валон-Урра сменилась бесконечными сумерками космоса. Оказавшись на обзорной галерее «Вечерней звезды», я смиренно наблюдал, как белые лучи всепоглощающего света пронзают мутно-зелёную атмосферу Биатуса, сокрушая умирающие леса и поля. Сжигая оставшихся на планете людей. Верных Императору и ничтожных предателей вместе с их демоническими отродьями.

Всего за несколько часов некогда процветающий храмовый мир обратился в бесплотный обугленный шар, лишённый атмосферы.

— Именно в тот самый момент я понял, что в конечном счёте Архивус одержал победу. Несмотря на свою окончательную смерть и смерть его ублюдочных слуг… — охваченный воспоминаниями, я перестал контролировать себя. — Десять лет мы на блюдечке подносили ему жертвы, чтобы позволить вознестись…

— А был ли у вас иной выбор? — неожиданно спокойно спросила Афелия.

Такой простой вопрос, оправдывающий столько смертей. И он имел всего лишь один простой ответ. Простой и краткий. Но по какой-то причине я едва мог его произнести:

— Нет… Не было…

И в этом крылась истина, обрушившаяся на меня откуда-то из самых глубин сознания. Из тех воспоминаний, что значительно предшествовали войне на Биатусе. Из самой схолы…

Воительница же продолжала вести автомобиль. Вероятно, она осознавала, какую рану вспорола, и теперь наблюдала за тем, как я справлюсь с этим. Но в какой-то момент её тихий голос всё-таки вырвал меня из размышлений:

— Если вы считаете себя грешником, Хальвинд, то сегодня… сегодня у вас есть шанс искупить вину. Помогите мне спасти Валон-Урр.

Последнее предложение прозвучало более чем обычной просьбой. Это была мольба о помощи.

Тем временем в лобовом стекле внезапно возникла громада Санктинуса, охваченная призрачным светом люминесценции, отражающейся от бушующей метели. Но даже в этом искрящемся танце над городом возвышался храмовый холм, резко покрытый тенями, будто пронзающий тело клинок.

Как и сказал Вульпус, в небе не было видно ни одного летательного аппарата.

Понимая, что мы почти добрались, я осторожно коснулся плеча Афелии:

— Я постараюсь, сестра. Но прежде всего, мне нужен астропат.

***

Шпиль гильдии Астра Телепатика находился почти на самых окраинах золочёного квартала, будто бы специально скрытый от глаз обывателей. Вполне вероятно, что таким образом демонстрировалась давняя неприязнь Экклезиархии к «проклятым мутантам», в чьих услугах так нуждается Империум.

Снежная метель усиливалась, но высокие здания и улицы-каньоны позволили Афелии разогнаться ещё сильнее. Сегодня ночью Санктинус пребывал в трауре, из-за чего транспорта на дорогах почти не встречалось.

Даже местные Блюстители ни разу не обратили внимания на дорогущий кабриолет, стрелой проносящийся по широким эстакадам на запредельной скорости…

Когда же я наконец покинул автомобиль, потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к твёрдой земле. Всё это время над головой завывал ветер, доносивший до городских окраин заунывное пение.

— Траурные песнопения о Друзе, — пояснила воительница, встретив мой вопросительный взгляд. — В ночь перед «возрождением» Святого, жители столицы и гости мира собираются в храмовом квартале и поют гимны скорби.