В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

поминовение признательной дружбы тому, кого и вы, и я, и все, что на Руси не

заражено безрассудным поклонением уродливому в ущерб прекрасному и

высокому, должны чтить и оплакивать как первого и лучшего из современных

уцелевших до сих пор поэтов наших, как примерного, благороднейшего и

добрейшего человека".

Само собою разумеется, Погодин остался очень недоволен, что это

стихотворение было напечатано в "Северной пчеле", и написал к графине

Ростопчиной укорительное письмо, на которое немедленно же получил

следующий ответ: "Не злой дух внушил мне те слова, которые вы называете

письмом к Булгарину, а я припискою в редакцию для доставления официальной

статьи для не менее официальной газеты; не злой дух, а негодованье против тех,

кто громко говорили и кричали, что Жуковский не имеет никакого значения ни

для литературы, ни для России, что он умер давно -- и что незачем о нем тужить,

он, видимо, рифмоплет, а так как он кабаков и залавок не описывал, грязи не

воспевал, то в нем нет ничего общечеловеческого, вовсе никакой гуманности, ни

конкрета, ни субъективности, ни абсолюта, словом, ничего такого, что нынче

признается гениальностью. Вы сами слышали и читали эти возгласы, -- что ж вы

дивитесь, что они воспламенили во мне сердце поэта и душу друга, искренно

преданного высокому покойнику? Можете, и прошу вас, показывать эти строки --

оглашать их; я горжусь моим разногласием с новою литературою, с партиею

прозы, материальности и простоты, и всеми любителями, превозносителями и

производителями грязи и нечистоты как в петербургских журналах, так и в

московских беседах; говорю смело свое мнение". <...>

Погребение Жуковского описал почтенный археограф М. А. Коркунов в

следующем письме своем к Погодину: "Жуковский в России, в нашей русской

земле, но вещее слово его умолкло навеки, только песни, сложенные им прежде,

поются по-прежнему, и, верно, еще долго, очень долго будут петь их во всех

концах необъятной России. Жуковский на родине, но не для песен: вокруг него

раздается теперь многозначительное пение русского духовенства... Как встретили

его друзья, спросите вы, знавшие его лично? Не знаю; я видел только проводы и

слезы, слезы наследника русского царства и его сестры. В повестке, полученной

мною, сказано было, что 28 июля, в 5 часов пополудни, будет вынос тела

Жуковского из Федоровской в Духовскую церковь. Товарищ министра народного

просвещения, А. С. Норов, узнав об этом, пригласил меня ехать вместе с ним. В 5

часов мы были в Невском монастыре. Федоровская церковь, в которой я не бывал

прежде, очень, очень невелика; она находится близ монастырской стены,

отделяющей Лавру от Духовной академии. В этой-то церкви мы нашли духовника

их величеств протопресвитера В. Б. Бажанова с другими духовными лицами и

студентов С.-Петербургского университета. В 6 часов, по прибытии

преосвященного Макария, епископа Винницкого, пропета была лития над

усопшим; вслед за тем снят парчовый покров и гроб Жуковского, обитый

фиолетовым бархатом и серебряными позументами, перенесен, в предшествии

духовенства, товарищем министра народного просвещения и университетскими

студентами в Духовскую церковь и поставлен на том самом месте, где отпевали

Крылова. Тут была отслужена панихида. На другой день, 29 июля, я приехал в

Невский монастырь, в начале 12 ч. Литургию совершал ученый богослов наш,

преосвященный Макарий; в церкви на правой стороне находились почетнейшие

лица столицы: товарищ министра народного просвещения, академики,

знаменитый Рикорд, Греч, Краевский и многие другие русские литераторы; на

левой -- ректор, профессоры и студенты университета. Хоры были заняты дамами.

К началу панихиды прибыли его императорское высочество государь наследник

цесаревич и ея императорское высочество великая княгиня Мария Николаевна.

Гроб Жуковского несли до могилы: его императорское высочество, русские

ученые и литераторы; за гробом следовали ея императорское высочество и

многочисленная толпа лиц разного звания. Жуковский похоронен подле

Карамзина, недалеко от могил Крылова и Гнедича".

Гроб Жуковского вдохновил одного из студентов С.-Петербургского

университета, впоследствии известного профессора, Ореста Федоровича

Миллера, и он написал прекрасное стихотворение "На смерть Жуковского" и

напечатал оное в "Северной пчеле":

И он угас, наш старец, духом юный,

Наш лебедь сладостный, наш голубь чистотой!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Святым доверием к нему руководимый,

Царь первенца ему с надеждою вручил,

И памятник себе, вовек не сокрушимый,

В душе наследника он сам соорудил.

В то время, когда в Александро-Невской лавре опускали в могилу

Жуковского, ближайший друг его граф Д. Н. Блудов, с своею дочерью графинею

Антониной Дмитриевною, путешествовал по Западной Европе; но и на чужбине

они поминали Жуковского. 18 августа 1852 года П. И. Бартенев писал Погодину:

"Посылаю вам выписку из письма ко мне графини Антонины Дмитриевны: "Во

Франкфурте, на днях, мы имели грустное утешение читать несколько стихов,

оставшихся после Жуковского. Кроме неоконченной большой поэмы, которой

только отрывки остались, есть много маленьких пьес. Две особенно мне

понравились, одна: "Розы" -- по христианскому, глубоко утешительному чувству, другая: "Египетская тьма" -- по силе стихов и мрачной фантазии картины.
– -

Самые первые стихи поэмы "Странствующего жида" прекрасны, но вряд ли

позволит цензура, а остальные трудно разобрать теперь, пока не сделана копия