Вечно ты

У кладбищенской стены идет бойкая торговля цветами, настоящими и искусственными. Я беру две белые гвоздики, немного женственно, но красные ассоциируются у меня с праздником 7 ноября и больше ни с чем.

По дороге вижу, как какая-то женщина деловито протирает памятник тряпочкой, чуть поодаль молодая пара красит решетку серебрянкой, а за поворотом старушка рыхлит могилку тяпкой, будто грядку. Лица у всех сосредоточенные, но без особой скорби, просто люди обустраивают загробный быт. Особенно приятно смотреть на молодую пару, как они улыбаются друг другу и, кажется, совсем не думают о том, чью оградку красят. Но мне думается, что этот кто-то на них не в обиде.

Как знать, когда-нибудь и я буду приходить сюда не с грустью, а с хлопотами. Не вспоминать буду нашу жизнь, а строить планы: тут оградку подкрасить, а тут посадить бархатцы, и как бы так взять росточек от вот того плюща, чтобы прижился и так же живописно обвил нашу могилку. Буду вить наше последнее гнездо, что мне еще остается… И за этими заботами тоска отступит.

Складываю венки покомпактнее, хотя они и так лежали нормально. Кладу свои две гвоздики, что внезапно кажется мне глупым и казенным жестом. Мы не особенно увлекались ритуалом «дарить цветы», отчасти потому, что за полярным кругом найти их было сложновато, но главное, нам и так жилось неплохо.

Я не любила, что цветы вянут и невозможно определить, мертвые они или живые, когда их уже можно выкинуть в помойку, а когда надо еще пожалеть. Если сразу вянут, то деньги на ветер, если долго стоят – вода начинает вонять, и ваза потом плохо отмывается.

Стыдно признаться, но на праздники мы чаще покупали хороший коньяк, который имел перед цветами ряд серьезных преимуществ. Вообще с алкоголем у нас сложились прохладные отношения. Студентами, конечно, позволяли себе гульнуть, не без этого, но, когда прибыли служить, от пьянства пришлось отказаться. В любую минуту могла потребоваться наша помощь, значит, мы должны быть в здравом уме и твердой памяти. Паша не пил даже в автономках, понимал, что, если вдруг аппендицит или травма, а он лыка не вяжет, это значит экстренное всплытие и срыв боевой задачи. Ну а на берегу ему тем более было некогда, он метался между госпиталем и больничкой, наверстывал время, проведенное вдали от большой хирургии. Но когда работаешь на износ, иногда необходимо расслабляться, и порой мы с ним выпивали грамм по пятьдесят. Очень редко, не каждую даже неделю, так что бутылки, подаренной на двадцать третье февраля, хватало до Дня военно-морского флота и еще оставалось отметить годовщину свадьбы.

Так что нет, я, наверное, не сопьюсь, несмотря на зарождающуюся дружбу с Региной Владимировной, которая, похоже, не прочь заложить за воротник. Что ж, можно понять, после плотного общения с шизофрениками хочется иногда протереть извилины спиртиком.

А может быть, она считает, что мне так легче, и подыгрывает. Может, она и дружить со мной не хочет, просто помогает пережить остроту момента. Тогда тем более ей спасибо.

Мы договорились на восемнадцать часов, я как раз успею прибраться, сделать салат «Мимоза» и запечь в духовке курицу. Вино я уже купила, не какой-нибудь шмурдяк, а настоящую «Алазанскую долину». Может быть, посмотрим телевизор, но скорее всего, Регина Владимировна опять будет разглагольствовать о том, как плоха советская власть, а коммунизм – в корне ложная идеология.

Я так не считаю, но и возражать не возьмусь. Сначала меня немножко смущала внезапная откровенность начальницы, но вскоре я поняла, что просто не знаю, что такое быть одной. Я пока еще не вжилась в состояние, когда рядом нет человека, с которым ты можешь говорить, как с самой собой. Регине Владимировне после смерти матери долго пришлось молчать, а это, похоже, очень трудно, когда не с кем обсудить то, что тебя тревожит. Вот она и нашла отдушину в моем лице. Как ни крути, а мы с нею повязаны общей тайной – несуществующим панкреатитом Корниенко. Да и вообще, мне кажется логичным, что одинокие люди должны держаться вместе и поверять друг другу свои сомнения и тревоги.

Зачем-то я снова поправляю гвоздики и сажусь на свою любимую покосившуюся скамеечку. Еще минут десять побуду, и пора бежать, курица сама в духовку не прыгнет. После смерти мужа мне впервые есть куда торопиться кроме работы, и это немного странное чувство. Как будто приходишь с мороза в тепло, и начинает покалывать щеки и застывшие пальцы.

Вдруг замечаю знакомое лицо. Снова та девушка стоит возле свежей могилки. Вглядываюсь повнимательнее, и мне кажется, что я видела ее где-то еще, не только на кладбище. Вот только где?

Напрягаю память, но все бесполезно. Наверное, пациентка, а это уже профессиональное – забывать их лица. Хотя нет, такую милую девушку, оказавшуюся в психушке, я бы запомнила, а больше я в Ленинграде нигде не практиковала. Неужели она была студенткой медучилища, когда я там преподавала? Но тогда она бы помнила меня…

Определенно, мы где-то встречались, и я злюсь на девушку, зная, что не успокоюсь, пока не вспомню где.

Некоторую ясность могла бы внести могила, навестить которую она пришла, но мне уже пора идти, а девушка все стоит. Не будешь же в ее присутствии читать ленты на венках…

Ухожу, не оглядываясь. На центральной дорожке меня обгоняют два парня в кирзовых сапогах, сплошь заляпанных серой глиной, и в штанах, цвет которых не различить, столько в них въелось земли. На плечах они несут лопаты, со штыков которых падают на дорожку голубоватые тяжелые комья. Могильщики. Приготовили кому-то последнее пристанище и теперь спешат на обед.

* * *

«Я сплю, сплю, – говорила себе Люда, возвращаясь домой, – завтра утром проснусь, и все пойдет как прежде. Такого счастья по-настоящему не бывает».

Но наступал следующий вечер, и она бежала к метро, где Лев уже стоял возле киоска Союзпечати с букетиком тюльпанов в руках. Он обнимал ее за талию, и от его живого тепла Люда забывала обо всех своих страхах.

Рядом с ним она, как никогда, чувствовала себя живой и настоящей, и мир вокруг становился ярким и радостно-непредсказуемым. Все обрело новый вкус и смысл, Люда бы сказала про себя, что она как будто прозрела, если бы эта метафора не была так заезжена и избита. Так интересно было в каждом моменте этого нового мира, что Люда почти не думала о будущем. Получится ли у них что-нибудь серьезное или останется коротким приключением, не важно, главное, что сейчас они со Львом рядом и им хорошо.

Не имея собственного опыта романтических отношений, Люда с юности впитывала женскую мудрость мамы и бабушки, по рассказам которых выходило, что любовь сродни рыбалке, когда, замирая от напряжения, тянешь крупную рыбу, которая может сорваться от малейшего твоего неверного движения. В первую очередь девушке следует дать понять своему поклоннику, что к ней можно подходить только с серьезными намерениями, обязательно быть неприступной, но при этом волнующей и ласковой, восхищаться избранником, культивировать в нем убеждение, что в ее глазах он самый лучший, но в то же время тонко намекать, что за воротами дожидается целая толпа молодых людей ничуть его не хуже.

Слушая эти инструкции, Люда впадала в уныние, понимая, что если вдруг у нее и появится воздыхатель, то не хватит ума и проницательности загнать его в загс, как бильярдный шар в лузу, но со Львом все эти стратегии были моментально забыты.

Он был такой искренний и открытый, что кривляться при нем казалось дикостью.

Оба они терпеть не могли ресторанов (правда, Люда никогда там не была, но по фильмам у нее создалось мнение, что это рассадник пошлости и порока), однажды сходили в Кировский театр на «Снежную королеву», а в основном катались на машине или, если «Дщерь опять подрезала ключи, зараза такая», гуляли по городу, а когда замерзали, забредали в первые двери, которые оказывались открыты.