Вечное

Главный рабби Золли повернулся к отцу Сандро:

— Массимо, это действительно так?

— Позволь, я проверю. — Отец подозвал Сандро, тот подошел к нему с тяжелым портфелем, поставил его на стол и отстегнул крышку. Отец порылся в папках, извлек пачку бумаг; Сандро вернулся на свое место.

Отец прочел бумаги, затем поднял взгляд.

— Главный раввин Золли, президент Альманси и президент Фоа правы. Все полномочия по управлению и административным вопросам находятся в их ведении. Вы занимаетесь только религиозными вопросами.

— Пфф… — Главный раввин Золли снова повернулся к Альманси и Фоа: — И все же, неужели вы станете мешать мне, прикрываясь юридической формальностью? Я — глава своей паствы. Юридические тонкости не могут быть важнее моего мнения.

— И все же мы не согласны. — Альманси поджал губы. — В такие времена нужно сохранять спокойствие. Следует показать уверенность в себе и своих силах. Мы переживем оккупацию так же, как всегда переживали тяготы, — всей общиной.

— Но…

— Встреча закончена.

В субботу утром Сандро с отцом вошли в синагогу вместе с толпой мужчин, чьи головы были покрыты кипами, а плечи — белыми талитами, молитвенными покрывалами. Служба вот-вот должна была начаться, мать вместе с Розой поднялись по ступенькам на женский балкон, а Сандро с отцом отправились на свои места на первом этаже.

Отец поприветствовал друзей, и Сандро оглядел синагогу свежим взглядом. Он задержался на белых мраморных колоннах на биме — возвышении для чтения Торы, золотой парчовой занавеске, за которой скрывался специальный ковчег — шкаф со священными свитками Торы, вычурной латунной люстре, что озаряла помещение мягким светом. Зал венчал квадратный купол, свод которого был расписан великолепными красками, а в его центре находилось стеклянное окно. Прекрасная синагога, словно целительный бальзам, воплощала в себе покой, который Сандро заново обрел в иудаизме.

Прежде чем они уселись, отец отвел Сандро в сторону.

— Плохие новости. Сегодня будет другой рабби.

— А где главный раввин Золли?

— Никто не знает.

— Он заболел?

— Нет, — серьезно ответил отец. — Пустился в бега.

Глава семьдесят восьмая

Марко, сентябрь 1943

— Пойди сюда, Марко. — Его подзывал отец, который вошел в бар через черный ход. Заведение только что закрыли, Беппе был на встрече с партизанами.

— Что такое? — Марко выбрался из-за стойки и отправился за отцом в кладовку. Они прикрыли за собой дверь.

— Смотри… — Беппе снял рюкзак и вытащил оттуда массу спутанных железок, похожих на мусор. Он извлек из кучи большую железяку и протянул ее Марко.

— Что это?

— Quattropunto — гвоздь с четырьмя концами. Сделан из двух длинных гвоздей, согнутых посередине и соединенных. Все четыре конца заострены.

— А для чего он?

— Пробивает покрышки. Если бросить его на дорогу, одно острие всегда будет торчать вверх. А три других служат опорой, как тренога. Примитивно, зато действенно. Это оружие известно со времен Древнего Рима. Мы использовали его в Великой войне, но я как-то о нем забыл.

— Такое простое. — Марко проверил остроту на ощупь и тут же уколол палец, на котором вздулся пузырек крови.

— После битвы при Порта Сан-Паоло один из наших бойцов, Линдоро Бокканера, прятался в тамошнем военном музее. Он заметил выставку артефактов времен Великой войны, среди них были и quattropunto. Линдоро подал идею снова начать их изготавливать.

— И где ты их взял?

— У кузнеца в Трастевере. Специально для нас делает.

Трастевере… Марко отвлекся, подумав об Элизабетте. Этот район, который Марко обходил стороной, всегда будет о ней напоминать.

— И теперь мы нанесем удар… — Дверь открылась, отец замолчал, посмотрев на Марко.

На пороге показалась Мария, волосы ее после уборки на кухне немного растрепались. Ей постепенно становилось лучше, хотя Марко казалось, что мать уже не будет прежней. Отец говорил ему: после битвы при Порта Сан-Паоло она догадалась, что они партизанили, но закрывала на это глаза. Но Марко сомневался, что мать отмахнется от происходящего сейчас.

— Мария, закрой, пожалуйста, дверь, — сказал Беппе.

— Не указывай мне, что делать в моем собственном доме. — Мать смерила их холодным взглядом. — Что это за мусор?

— Quattropunti.

— Оружие?

— Да.

— Опять что-то задумал? — Она с прищуром воззрилась на мужа.

— Да.

Мария поджала губы.

— Беппе, если с Марко что-нибудь случится, домой не возвращайся.

— Понятно, — согласился отец.

— Никогда.

— Знаю.

Мать закрыла за собой дверь, не сказав больше ни слова.

Марко натянуто улыбнулся:

— Она ведь не всерьез, правда?

— Еще как.

— Не может быть!

— Ты не знаешь ее так, как я.

— Что она сделает, вернись ты домой без меня? Выгонит?

— Нет. Просто убьет. — Отец хохотнул, но Марко, который вспомнил о его измене, стало не смешно.

— Папа, а что было у вас матерью Элизабетты?

Отец помрачнел.

— Я этим не горжусь.

— Как это случилось?

— Все началось с Людовико, отца Элизабетты. Тогда она была совсем малышкой, как и ты. — Отец устроился на горке ящиков, опустив quattropunte на пол. — Я познакомился с Людовико, когда он пришел на площадь Сан-Бартоломео-аль-Изола расписывать базилику. Он был очень талантливым художником. Я приносил ему кофе. Однажды, возвращаясь домой, он закрасил на стене в Трастевере эмблему партии. Вместо нее он оставил там великолепное изображение базилики.

— О нет…

Отец помрачнел.

— Знаешь, в те времена Рим кишел бандитами. Одним из них был Кармине Веккио.

Марко навострил уши.

— Офицер ОВРА?

— Да. Он увидел картину, но не знал, кто это сделал. Стал расспрашивать, не приходил ли кто-нибудь расписывать Базилику, но я сказал ему — нет. В тот вечер я предупредил Людовико: он должен убраться из города. Тогда-то я повстречал Серафину и… влюбился.

Марко было тяжело это слышать.

— По-настоящему?

— На меньшее я бы не разменивался. Но она оказалась не такой, какой я ее представлял. Эгоисткой. Теперь-то все ясно. Мне еще повезло.

— Вы с мамой счастливы?

— Да. Супружеская жизнь — тяжкий труд, но оно того стоит. — Отец с явным облегчением улыбнулся. — В общем, я велел Людовико и Серафине уезжать из города, но он слишком рано вернулся и угодил в засаду. Я подозревал Кармине и Стефано Претианни, но так и не сумел ничего доказать. Они сломали Людовико руки, и больше он не мог рисовать. Это было жестоко и несправедливо.

Марко вздрогнул. Значит, рыжий рассказал Элизабетте правду.

— Их наказали?

— Нет, повысили. — Отец покачал головой. — Людовико после этого покатился под горку. Он не мог писать картины, не мог зарабатывать деньги. Начал пить. Я помогал ему как мог. И неотступно думал о Серафине. Тогда-то все и завертелось. — Отец поджал губы, но смотрел в глаза Марко и не отводил взгляда. — Стыдно признаться, но я предал доверие Людовико и твою мать.