Верховный Издеватель

Марина, отвлёкшись, подумала было, что Саша, наверное, слушает такой "летящий" диалог и смотрит на его участников почти как на ненормальных... но он смотрел почти с восхищением.

– Вы всё чё-то такое прикольное говорите.

– А у нас свои секреты, - махнул рукой Ромка.
– Но... от тебя секретов нет. Ты уже наш человек. Да, мам?

– Да!
– просто согласилась Марина.
– Наш.

– Прикольно, что мама может быть другом своему сыну! Я такое ещё никогда не видел.

– А у тебя что в семье - не так?

– Ха... весь прикол в том, что у меня как бы семьи нет!

– Как нет?

– Ну, я так-то детдомовский. Вот так! А что, не думали? Я здесь ща пока на каникулах... типа на побывке.

Санька огорошил новых друзей нарочито прозаически озвученной новостью.

У него не было ни особого "детдомовского выражения лица", ни ярко выраженных повадок, отличающих его от мальчишки с обычной судьбой... Только постепенно раскрывалась в общении какая-то неуловимая "взрослая" грань: уверенность повидавшего жизнь человека - ставшего "старше" своего возраста. Может, в чём-то даже старше комфортабельно устроившихся взрослых. Рассудительный, порой даже слишком... на словах. По поведению - мальчишка мальчишкой! Видимо, одно другому не мешает.

– Слушайте, вот вы со мной общаетесь, а потом ведь икать будете.

– Почему?

– Ну, я вас теперь часто вспоминать буду.

– Да?
– обрадовался Ромка.

– Ага! Особенно когда уроки буду готовить.

– А причём здесь уроки?

– Да притом, что когда я сажусь за уроки, я думаю о чём угодно, только не об уроках!

– Слу-ушай... я тоже!
– сделал вдруг открытие Ромка.

– Близнецы-ы!
– иронически протянул Саша.

– Сиамские, - добавила Марина.

– Сиамские кошки бывают!
– возразил Саша.
– Не-не-не, тёть Марина, мы не кошки.

– Мы - ко-ты!
– гордо вставил Ромка.
– О... а вот как раз один наш друг идёт!

Действительно, на запах колбасы пришёл кот.

– Восход пушистого кота!
– Ромка поднял его, глядя против света.
– И... заход кота! О-о... а представляешь, все на свете были бы мышами, а на небе каждое утро восходила бы гигантская кошачья морда?

– Прикольно было бы, - отреагировал Санька.

– Только не мышам, - уточнил Ромка.

У мышей нет молитвы: "Да не буду брашно чуждому". Они просто - брашно! А где-то есть и "чуждый"?

– А вон там что это за чёрный человек над всем городом стоит с рукой "хайль Гитлер"?
– спросил вдруг Марину Саша.

– Это Ленин!

– Ленин? А я его чё-то не узнал. Долго жить будет!

Кострома - город особенный. Простые-то памятники Вождю стоят на всём постсоветском просторе, но только здесь Ленин захватил пьедестал от монумента 300-летию Романовых. Был Царь - стал Вождь: царь-вождь, вождь-царь. Вождь ведь куда-то ведёт: само слово обязывает вести.

– Ну, я так-то с ним лично как бы не знако-ом...
– продолжал Саша.
– Знаю только про него один прикол: "Дедушка Ленин очень любил сироток и делал всё, чтобы их было как можно больше!"

– А знаешь, ведь ты узнал о нём всё самое главное, - серьёзно сказала Марина.
– Он оставил сиротами больше детей, чем кто-либо другой на Земле. И вся Россия с ним стала сиротой - без Отца.

Солнце, в отличие от кота, не восходило, а вовсю клонилось к закату. Июньский день прошёл поразительно быстро и уже спешил нырнуть в воду, как лягушка.

В отличие от Маленького Принца, мы смотрим на закат не только когда грустно, но и когда светло на душе. Закат - это какой-то знак качества, поставленный на завершающийся день. И дай Бог, когда завершится не день, а жизнь, на неё тоже был бы поставлен светлый знак, выдан солнечный пропуск. Чтоб всё вечернее перешло в Невечернее.

Друзья задумчиво смотрели за реку - на облитую пожарным светом Кострому. Окна сверкали так ярко, что уже мало чем отличались от куполов. А ряды облаков и дальних многоэтажек стали одного цвета: облака выстроились в несколько ровных ярусов, словно город продолжался и продолжался в небо. Только это была не Вавилонская башня, которую строили с Земли - здесь Небо само возводило всё, что считало нужным.

– Кострома-костёр!
– сказал Санька.
– "Кострома" - это ж типа чучело, которое сжигали на костре, да? Вот её щас сжигают, чтоб она... ну, типа переродилась.

Чувство закатного перерождения охватило и его друзей. Что-то явственно менялось в жизни: настолько явственно, что не заметил бы лишь лежащий в коме.

Радостная вечерняя тревога от всего, что будет, зажгла свой внутренний огонёк от заречного костра. Настоящая дружба, как и любовь, всегда падает на нас, как снег на голову - и растёт, как снежный ком.

Санька наконец вскочил на своего железного коня.

– Ну, типа пока... что ли... А можно, это... я к вам завтра утром приеду?

– Приезжай, конечно! будем рады!

– А во сколько вы встаёте?

– Я в шесть, - ответила Марина.

– Я в десять, - ответил Ромка.

– А я в восемь, - сказал Саша.

– Ну, что ж, ты - как раз посерединке между нами, - засмеялась Марина.

– А если я типа встану, позавтракаю и сразу к вам?
– спросил Саша.

– Приезжай! Я даже ради такого случая специально рано встану, - с энтузиазмом сказал Ромка.
– В девять!

– И я приеду в девять, - пообещал Саша.

– Что ж, до девяти!
– подытожила Марина.

"Сегодня ровно девять месяцев, как мы выписались... Родился в нашей жизни Саша".

* * *

Стоял светло-кремовый послезакатный час. Небо - цвета топлёного молока, и облачка на горизонте - пенки в нём. Кажется, весь мир - воплощённый деревенский уют и покой: и всё в нём - детское: вечер, ещё "детское время", крынка молока... ягоды горкой на столе... И в мире у каждого человека - только дом детства, а "детский дом" - просто оговорка. Неправильно поставленные слова.

– Да ты не удивляйся: у нас тут многие на всё лето детей из детдома берут, - говорила бабушка.

– Только на лето?
– спросила Марина.

– Ну да... кто же в наше время насовсем-то чужих детей возьмёт - мало таких подвижников! А так-то оно проще: в одно лето одних, в другое - других... Они ещё и по хозяйству, худо-бедно чем помогут: а что ещё нам нужно, особенно кто пенсионеры. Дети напрокат! Вроде, и благотворительность: на небе галочку себе можно будет поставить, прости меня Господи!
– и... никакой ответственности. Вот главное-то! В наше время жалельщиков много - ответственных мало!