Верховный Издеватель

То, что было дальше, было вне времени. И ребята, и мама радовались лету, стараясь не думать, что оно кончится (у детей это, пожалуй, вполне получалось!). Лето и детдом были совершенно несовместимы, вот и Саша в этой коротенькой вечности был совершенно не детдомовский, а обычный поселковый мальчишка-друг. Кажется, первый настоящий, глубокий друг в 12-летней жизни Ромы.

Сошлись они абсолютно и как бы навсегда... если слово "навсегда" применимо к такой цейтнотной ситуации. Противоположности стремительно притянулись друг к другу.

Но лето мчалось ещё стремительней.

Цветы неумолимо сменялись, как поколения людей. Вся эпоха от тюльпанов до астр пройдёт, как история цивилизации - опомниться не успеешь! А опомниться именно что надо, если хочешь разобраться не в лете, а в жизни. Вроде, лето - не осень, но всё равно - ежедневная смерть. Смерть-переход, смерть-воскресение. Полного-то конца нет... но вот - бело-пушистые души ещё недавно золотых одуванчиков уже спешно улетают от дыхания мальчишек. Одуванчики - ещё одна нерукотворная икона того, Отцовского мира.

– Одуванчики - это цветы, которые стали... святыми.
– сказал как-то Ромка.

– Почему?

– Ну, у них же нимбы.

Летом всё поспевает на глазах, и даже мальчишки "поспевают" быстрее. На свежем воздухе и ягодном соку. Кто-то их растит под огромным листом неба.

А, когда готовы... тут же, как в евангельской притче, "посылается серп".

Невозможность "угнаться" даже за самой плавной сменой сезонов - ярчайший показатель эфемерности мира. Иногда думаешь: да хоть про что-нибудь в мире вообще можно сказать "есть". Едва успеваешь это выговорить, как через миг становишься обманщиком!

Даже лето... есть ли оно?

Время бежит, и вся жизнь становится враньём. Да, каждый день ходили с Сашей на Волгу, купались. Собирали закаты в фотоаппарат, как поспевшие ягоды в лукошко. Скоро недельная корзинка была уже полна ими.

Что ещё нужно для счастья, когда всё и так есть. Правда, где-то в глубине души "есть" и "будет", как всегда, исподтишка вступают в конфликт - не хотят твёрдо соблюдать перемирие, как Украина с ДНР.

Если хотя бы в светлые периоды жизни между "есть" и "будет" стоял железный знак равенства! Что надо сделать, чтоб его поставили? А то вот так вот соберёшь закаты - а они все протухнут. Кому нужны снимки радости, если её больше нет! Уж лучше бы в том году не фотографировались в Лавре.

Время всё превращает в ложь: что есть сейчас, того нет через секунду. Жить по-настоящему можно лишь в надежде выхода из времени: "И Ангел, которого я видел, клялся Живущим во веки веков, что времени больше не будет"(1). Значит, Апокалипсис - это вовсе не "конец света", а конец времени: с концом времени мы только-только и увидим, каков свет настоящий.

А пока, вроде, всё хорошо, и лето в разгаре, и у Ромки есть друг... Кому хочется думать, что интернат больше, чем лето, и друг опять в него вернётся. Это будет... но пока всё, что будет – "не по правде". Есть только то, что есть. Нет никаких детдомов, солнышко светит, велосипедные спицы на скорости сверкают, всё радостно-беззаботно.

– Ребята, может, повесите в саду качели?

– Не-е, тёть Марина! Вот что другое - эт пожалста, а вот качели я делать не буду, и вы мне про них лучше не говорите.

И помолчав, добавил:

– Вы уж извините, с качелями у меня... ну, типа плохие воспоминания связаны!

– Упал, что ли?
– спросил Ромка.

– Сам ты упал! Если б я упал, я б на такую ерунду внимания не обратил - мало ли откуда я за свою жизнь падал... откуда только не падал!

– А что тогда?

– Да-а... неохота вспоминать! Хотя... если сильно хотите, вам могу рассказать. У меня, в общем... мама хотела повеситься. Ну, пила и вешаться хотела. А папа прятал от неё все верёвки. Ни одной верёвки в доме никогда на виду не было! Но один раз мы с папой повесили в саду качели. Что-то нас угораздило. И когда дома никого не было, мамаша отрезала верёвку от качелей... ну, и прямо на ней. Мы пришли - а она уже висит. Мы тут же конечно, к ней, папа верёвку отрезал... но уже поздно было. Врачи сказали - ну, если бы вы типа на пять минут раньше, ещё можно было бы спасти... Ну, потом пришла комиссия какая-то. Отца сразу родительских прав лишили - потому что он тоже сильно квасил... Ну, меня - в детдом. Вот и всё. Так-то уже почти год прошёл.

Рассказывал он деловито - подчёркнуто абстрагируясь от лишних эмоций: мол, что было, то было, год другой, жизнь другая.

– А как это она так? От чего?
– воскликнул Ромка.

– Не знаю, отчего! Сначала пила-пила - даже больше, чем папа!

– а потом, чтобы завязать, пошла в какую-то "сильную" церковь - ну, типа православную, но не совсем... какую-то "истинно православную", что ли. И там ей очень рассказывали каждый день что-то про Страшный Суд, что-то про ад - ну, как там всякие там грешники мучаются: вообще жесть - она рассказывала! А потом... ну типа глюки какие-то начались - всякие там бесы каждый день к ней приходили и говорили: "Ты наша!.." В общем, папа про неё говорил - замолилась! Ей было пипец как страшно, и она... наверное, от страха так. А до этого она очень добрая была!.. ну, когда трезвая, конечно. Я её всегда доброй помню. Я с тех пор Бога не люблю!
– закончил Саша.

– Почему?
– наивно спросил Рома.

– Не почему, а за что. За всё!

А и правда - за всё... Что чувствует 10-11-летний человек, когда в одночасье весь его фантастический мир, как в воронку, засасывает вдруг в детдомовскую дыру? И сказка становится вонью... И всё это ему - не за что-то, а просто так.

– Меня ещё в самом начале дядя хотел как-то там усыновить. Хороший дядя... он даже не пьёт, представляете! Но что-то там случилось... и его хотят посадить. А даже если и не посадят, - то всё равно с судимостью ведь уже не разрешают усыновлять, да? Да ему и самому сейчас не до того! Всё, был человек - сломали человека!
– серьёзно, как взрослый, сказал Саша.
– А так-то он был хороший... даже почти что как вы!

– Вот, тёть Марин.
– продолжал Саша.
– Вот смотришь-смотришь на людей и думаешь, почему все разные!? Ну все же разные! Вроде, все - люди и все... разные. Вот из этой "церкви" и из суда... и вообще. Почему так? Вроде, есть люди, а есть... ну, тоже люди– но всё равно... гады какие-то! И те, и эти - люди. От одного уходить не хочется, от другого... блевать хочется. Извините, тётя Марина, за некулюторное слово. Вот почему так?

– Одни, Саш... ну, они типа как больные. Не в смысле, здоровье у них плохое, а... как-то по-другому больные. Заболели когда-то давно-давно, и... теперь подальше держаться от них хочется, чтоб не заразиться. Ты говоришь: "блевать хочется"... а это от заразы, Саш! Вот бывает человек цельный (может, ты даже слышал слово "целомудрие"... а ещё говорят: "исцелиться" - значит, снова стать целым), а бывает человек... гнилой! Трухлявый, тухлый какой-то! Это от болезни.

– Что же это за болезнь-то такая?

– Ой не знаю, как назвать, Саш... Не-любовь, наверное. Это очень-очень древняя болезнь.

– Сложно всё это...
– сказал Саша.
– Ну, ладно, качели качелями, а пошли без всяких качелей просто гулять.

– Пошли!
– согласился Рома.

Небесный океан с атоллами облаков сиял кристально-чистым светом - как бы независимым от полуприкрытого солнца. Что-то клубилось в нём роскошное - тонкое, с завитушками, с "картушами". Все окна неба - в узорно-змеистых наличниках.

– Облака в стиле барокко!
– выразился Ромка.

– А мне они... в натуре хомячков напоминают. Маленькие и прикольные.

– Похоже!
– сразу согласился Ромка.

Одно толстое пузо закрыло было диск, но потом резко стронулось вбок и вверх, отложив его в гнездо.

– Облако солнце снесло!
– сказал Саша...

Кажется, Ромка за несколько дней уже сильно на него повлиял.

– Раньше, пока я тя` не встретил, я вообще не был таким наблюдательным. Мне как-то было по фиг - красиво или некрасиво? ну... почти по фиг. Я просто от всех наших старался не отставать. У нас же чё: мы смотрим, как можно оттянуться - тот же пух там поджечь, или там с гаража прыгнуть. Вот это, блин, - "красиво"! Или чё-нибудь с..здить. Тоже - красиво! А так, чтоб там облака или что-нибудь ещё было "красиво"... это на тебя как на .бнутого будут смотреть, если будешь любоваться. А с тобой я, типа, не стесняюсь. С тобой я опять как-то... начал мир видеть, что ли. Как раньше! Только ты это... слишком много о себе не думай - это я так сказал, не для того, чтоб ты форс-мажорил! Ты бы сам тоже знаешь как живенько стал такой же, как мы, если б был в интернате...