Вернуться в Антарктиду

– Я вовсе не приукрашиваю степень запущенности деструктивных процессов, - словно бы обиделся де Трейси. – Катастрофу вы не пропустите, поверьте, она начнется с глобального события, которое даст понять, что жить по-старому больше невозможно. Обесценятся валюты, рухнут экономики, и правительства изымут через банки все ваши активы, чтобы бросить в топку надвигающегося хаоса. Деньги будут бессильны. Наступит голод и беззаконие, отец пойдет на сына, а сын выступит против отца, и чтобы подавить волну насилия, придется действовать жесточайшим образом. Придется создать единое мировое правительство, одну валюту, необходимые законы и порядки, отвечающие новым правилам. Только так человечество выживет. И именно вам, Дмитрий Сергеевич, выпадет возрождать наш мир из руин. У вас нет иного выбора. С той самой секунды, как вы озвучили ваше желание служить обществу в наших рядах, дороги обратно для вас не стало. Отныне вы либо с нами, либо – нигде.

Этого и стоило ожидать.

Нет, Дмитрий всерьез не рассчитывал, что станет полновесным участником игрищ в первый же месяц, перейдя из разряда «мальчика на побегушках» в разряд истинных правителей, но... Жить он хотел, причем жить хорошо. Пришлось вживаться в роль неофита.

17.6

17.6/7.6

В один из вечеров его пригласили за город на выездное заседание «Клуба собирателей» российского отделения «Храма Незримых Солнц». Москалев прибыл и три часа варился в жутчайшем соусе из религиозно-мистической философии, сдобренной восточной приправой в виде элементов учения Бон и научной ересью о множественности миров, в которой Москалев ни хрена не понял.

Наконец Игорь Сперанский, отец Милы, прибывший ненадолго из Парижа, произнес речь о том, что отныне еще одному ученику стала доступна истина и что после итогового испытания новоиспечённый рыцарь Храма войдет в их братство навеки вечные. Он вручил обрадованному, что все закончилось, Дмитрию перстень – не такой, как у де Трейси, а поскромнее и со свастикой, здорово смахивающей на фашистскую эмблему.

Из-за этого сходства Дмитрий опасался носить перстень на людях, никто бы его не понял. Он сунул его в дальний ящик и забыл, надеясь, что тесть-командор не прикажет ему надеть нацистскую печатку на свадьбу.

Действительно, никто от него не требовал светить свастикой направо и налево, в этом смысле Дмитрий имел полную свободу. Но вот в другом…

Однажды Москалеву прислали записку с требованием немедленно явиться к де Трейси на аудиенцию, прихватив пурбу. В письме указывался маршрут, которого Дмитрий должен был придерживаться неукоснительно. В пути также требовалось зайти в определенный магазин и купить там пачку чипсов – «для контроля».

– Что за фокусы? – поинтересовался Москалев у двух дюжих посланцев, что привезли записку.

Те лишь пожали плечами.

Москалев тоже пожал плечами и решил все сделать в точности – предупреждали же его о проверке смирения. Он сел в «Мерседес» (дюжие молодцы пристроились ему в хвост на черном «Лендкраузере») и ввел в навигатор все точки по маршруту, включая магазин.

Гостиница, где ждал его де Трейси, оказалась на окраине и была явно из дешевых, но Дмитрий уже ничему не удивлялся. Выполнив программу, он поднялся на пятый этаж на раздолбанном лифте, заставшем еще «золотые застойные времена», и нашел нужный номер.

Француз стоял у окна, созерцая неприветливый дождливый парк и пузырящуюся от хлестких струй полоску пруда.

– Ваши чипсы! – Дмитрий швырнул на низкий столик купленный пакет.

– Спасибо. Присаживайтесь, - сказал де Трейси, отходя от окна.
– Чай, кофе или чего-нибудь покрепче?

– Коньяку с лимоном, - высказал пожелание Москалев, плюхаясь в протертое кресло и вытягивая длинные ноги.

Он был уверен, что такой роскоши в задрипанной гостинице не сыщешь. Однако де Трейси улыбнулся и махнул рукой кому-то, материализовавшемуся за спиной у Москалева:

– Коньяку и латте для меня!

Буквально через секунду все это уже стояло на столике перед ними.

– Угощайтесь, хотя вы за рулем... это немного неосмотрительно, не находите?

– Не нахожу, ни одна собака не остановит кортеж с охраной.

Француз усмехнулся и взял свой кофе за блюдечко, неторопливо поднося дымящуюся ароматным паром чашечку к губам.

– Сегодня вас ждет экзамен, - изрек он погодя, - последнее испытание, после которого оруженосец становится полноценным рыцарем и получает все преимущества, которое дает членство в наднациональном Клубе.

– Прекрасно, но почему мы встречаемся в этой дыре?

– Конспирация. Вы пейте, пейте ваш коньяк. Экзамену он как раз не помешает. При условии, что вы не потребуете добавки.

Под внимательным взглядом француза Москалев взял стакан, поболтал налитой в него темно-янтарной жидкостью и сделал глоток. Де Трейси одобрительно кивнул.

– Мне понадобится храбрость? – небрежно осведомился Дмитрий.

– И храбрость тоже. Я расскажу вам занятную историю, Дмитрий Сергеевич. В Москве есть одна нужная нашему обществу вещица, и мы рассчитываем, что вы немножко нам поможете в ее поисках.

– Еще одна вещица? Отлично. Что вы ждете от меня?

– Вы не хотите услышать сначала, что именно нам нужно?

– Говорите, – кивнул Москалев, вновь отпивая коньяк. Он уже понял, что де Трейси заранее наметил что и как говорить, поэтому спорить с ним не имело смысла.

– Это старинный текст из коллекции Владимира Голенищева.

– Понял. Вы предлагаете мне отправиться сейчас к Голенищеву и договариваться с ним о покупке? Вещица, полагаю, ужасно дорогая.

Де Трейси расхохотался. Он поставил кофейную пару на стол, чтобы не уронить ее от конвульсивного смеха.

– Ох, простите! – француз вытер слезы и посмотрел на тихо закипающего от злости Москалева. – Ваша шутка удалась! Давно меня так не веселили.

Дмитрий влил в себя остатки коньяка и посмотрел на своего визави, играя желваками. Он ненавидел тех, кто смел выставлять его дураком (а в том, что так и есть, сомнений не возникало), только ненавидеть де Трейси было и опасно, и бесперспективно.

Француз перестал ржать и изобразил на лице серьезную мину:

– Как говорят русские, потехе отведи один час, а делу – все свое время. Приступим же к делу. Я вам поясню, чем так ценен этот папирус и почему вы не сможете его купить.

– Все можно купить, если есть деньги, - сухо сказал Москалев.

– Вы слишком горячи, поэтому ошибаетесь. Но это свойственно молодежи.

Француз нарочито вздохнул, причисляя себя самого, очевидно, к умудренным старикам. Это было бы забавно, если бы Москалев собирался повеселиться. Но он не собирался.

– Деньги, мой дорогой друг, вообще не важны, - изрек де Трейси.
– Важна власть.

Дмитрий счел сентенцию чудачеством. Как это – деньги не нужны? Так могут утверждать только те, у которых их куры не клюют, а Москалеву их вечно не хватало. Не на хлеб и не на девушек, конечно, а на более крупные проекты. Приходилось брать ссуды, отдавать с процентами – это лишало его свободы маневра и вгоняло в зависимость.