Видессос осажден
Шрифт:
Как бы то ни было, квартирмейстерам, приданным видессианской армии, было труднее обеспечивать ее продовольствием, чем они ожидали. "Проклятым крестьянам стало известно, что мы в пути, ваше величество", - возмущенно сказал один из них, " и они направились к ближайшим холмам, которые смогли найти. И что еще хуже, они уводят с собой весь свой скот и закапывают зерно в землю в банках. Как же тогда мы должны его найти?"
"Магия?" Предположил Маниакес.
Квартирмейстер покачал головой. "Мы пробовали это, ваше величество. Это бесполезно. Страсть - враг магии. Когда крестьяне прячут свою еду, они не думают по-доброму о людях, от которых они ее прячут ..." "Интересно, почему это так", - сказал Маниакес. "Я не знаю", - ответил квартирмейстер,
"Достаточности будет, э-э, достаточно", - сказал Маниакес. "В конце концов, если все пойдет так, как мы хотим, после этой кампании - которая даже не является боевой кампанией - мы вернем западные земли. Если мы не сможем получить излишек после восстановления всей Империи, этого времени будет достаточно для беспокойства ". Кивок квартирмейстера был неохотным, но это был кивок.
Все шло гладко, пока армия не подошла к Патродотону, довольно большой деревне в паре дней езды к востоку от Эризы, южного притока Арандоса, самой большой реки в западных землях. Патродотон, хотя и недостаточно большой, чтобы похвастаться городской стеной, принимал макуранский гарнизон, пару дюжин человек, которые позаботились о том, чтобы местные крестьяне отдавали часть своего урожая и скота, а горстка местных торговцев - часть своих денег, чтобы поддержать макуранскую оккупацию.
Заставить гарнизон покинуть Патродотон не было проблемой. Макуранцы уже отступили к тому времени, как разведчики Маниакеса приблизились к деревне. Трое оккупантов женились на видессианках, очевидно, намереваясь навсегда обосноваться в этом районе. Две из этих невест отправились обратно в Макуран со своими мужьями, и отец одной из них тоже ушел с гарнизоном. Это было началом проблемы, прямо там.
Деревней ипепоптес, или староста, был седобородый мельник по имени Гезиос. После совершения проскинеза перед Маниакесом он сказал: "Хорошо, что вы здесь, ваше величество, чтобы разобраться со всей изменой, которая творилась в этом городе, пока всем заправляли язычники-макуранцы. Если бы Оптатос не сбежал с Оптилой и язычником, которому она отдалась, я полагаю, ты бы уже укоротил его на голову. Я считаю, он был худшим, но он далеко не единственный ".
"Подождите". Маниакес предупреждающе поднял руку. "Я говорю вам прямо сейчас, о многом из этого я не хочу и не буду слышать. Как только западные земли снова окажутся в наших руках, нам всем придется жить друг с другом. Если кто-то передал своих соседей макуранцам, чтобы те убили их, это государственная измена, и я готов выслушать это. Если люди продолжали спокойно жить своей жизнью, я собираюсь позволить им продолжать это делать. Ты понял это?"
"Да, ваше величество". Голос Гезиоса звучал более чем разочарованно. Он казался сердитым. "Тогда как насчет священника? В последние годы Оурсос проповедовал худшую чушь, которую вы когда-либо слышали, о Васпуре Перворожденном и всевозможной ереси, достаточной, чтобы заставить вашу бороду виться. Бойлерные заставили его это сделать ".
Маниакес не потрудился упомянуть, что его собственный отец все еще придерживался верований васпураканцев, которые макуранцы пытались навязать Видессосу. Что он действительно сказал, так это: "Теперь, когда бойлеры ушли, вернется ли святой Урсос к ортодоксальной вере? Если он вернется, никто не накажет его за то, что он проповедовал под давлением".
"О, он это сделает", - сказал Гезий. "На самом деле он уже сделал это. Дело в том, что он так долго проповедовал по-другому, что примерно каждый четвертый решил, что это правильный способ верить ".
Вы могли бы опустить горящий факел в ведро с водой. Это потушило бы огонь. Чего это не сделало бы, так это вернуло факелу то, каким он был до того, как его коснулся огонь. И то, что макуранцы уйдут из западных земель, также не вернет их к тому, чем они
были. Их мучили годами. Они не исцелятся за одну ночь."Пусть святой Урсос поговорит с ними", - сказал Автократор со всем терпением, на какое был способен. "Если на то будет воля благого бога, он через некоторое время вернет их к ортодоксии. А если он этого не сделает - что ж, об этом стоит побеспокоиться позже. Прямо сейчас у меня больше забот, чем я могу надеяться вынести, а что касается потом...
– Он рассмеялся, хотя и не думал, что Гесий понял шутку.
Не только он, но и Регигорий и почти каждый другой офицер выше уровня командира отряда подвергся бомбардировке претензиями со стороны местных жителей, пока армия проводила ночь за пределами Патродотона. Офицеры сразу отклонили множество претензий - это означало, что Маниакес узнал о них только позже и был уверен, что никогда не узнает о них всех, - но некоторые проходили мимо очереди, пока не попадали к нему.
На следующее утро он посмотрел на жителей деревни, все они были в лучших туниках, которые слишком часто были худшими и единственными туниками, которые у них были. "Я не собираюсь никого наказывать за братание с макуранцами", - сказал он. "Я бы хотел, чтобы этого не произошло, но бойлерные были здесь годами, потому что мы были такими слабыми. Итак, если это те жалобы, которые ты должен высказать, сейчас же отправляйся домой, потому что я их не услышу ".
Старик и его жена уехали. Все остальные остались. Маниакес выслушивал обвинения и встречные обвинения, а крестьяне называли друг друга лжецами еще долго после того, как ему следовало лечь в постель. Но такова была цена, которую пришлось заплатить за возвращение видессианской власти, а он был олицетворением видессианской власти.
Самое тяжелое и уродливое дело касалось человека по имени Поусайос и его семьи. Что делало его еще тяжелее и уродливее, чем могло бы быть в противном случае, так это то, что он, очевидно, был самым богатым человеком в Патродотоне. По меркам города Видессос, он был бы мелкой рыбешкой, но Патродотон находился дальше от города Видессос, чем требовалось на несколько дней пути, чтобы добраться из одного города в другой. Это было правдой до того, как макуранцы захватили деревню, и тем более правдой сейчас.
Все громко настаивали на том, что Поусайос нажил свое богатство, вылизывая сапоги оккупантов или какие-то другие, более интимные части их личности. Столь же громко зажиточный крестьянин отрицал это. "Я не делал ничего такого, чего не делали остальные из вас", - настаивал он.
"Нет?" Спросил Гезий. "А как насчет тех двух солдат - наших солдат, - которые въехали в город посреди ночи шесть или восемь лет назад?" Кто сказал макуранцам, в каком доме они прячутся? Кто живет в этом доме сегодня, потому что он лучше, чем тот, который у него был раньше?"
Поусайос сказал: "Блеммидес был двоюродным братом моей жены. Почему я не должен был переехать в его дом после его смерти?"
Это вызвало новый всплеск возмущения. "Он не просто умер", - пронзительно сказал Гезий. "Его убил бойлерщик, и больше никто никогда не видел тех двух солдат".
"Я ничего об этом не знаю", - настаивал Поусайос. "Фосом благим богом клянусь, что не знаю. Никто никогда ничего не доказывал, и причина проста: никто ничего не может доказать, потому что доказывать нечего. Ваше величество, вы не можете позволить им сделать это со мной!"
Маниакес прикусил губу. Дело требовало медленного и тщательного расследования, но это было последнее, чего хотели жители Патродотона. Они жаждали мести. Вопрос был в том, заслужили ли они это?
Поскольку он не мог быть уверен в том, что слышал до сих пор, он не сказал им об этом, сказав: "Завтра я уйду отсюда, но с этого дня здешняя земля снова находится под властью видессии. Я клянусь благим богом...
– Он начертил солнечный круг над своим сердцем.
– послать команду магов, чтобы узнать правду здесь с помощью колдовства. Когда они это сделают, я буду действовать так, как диктуют их выводы, с двойным наказанием для стороны, которая, как выяснится, лгала мне ".