Волшебный пояс Жанны д’Арк
Шрифт:
– Вытрет сопли и напоет про то, что ты замечательная. А если что-то в жизни у тебя не ладится, то виновата не ты, а враги и злопыхатели.
– Вы и сейчас все пытаетесь извратить. – Жанна вздохнула, разом растеряв злость. – Вы не понимаете и не хотите понять… они ведь все несчастны. И Алла… и Ольга… и Кирилл тоже… Вы заставили их жить по своим правилам…
– Заставила, – согласилась Алиция Виссарионовна. – И по-моему, это справедливо. Они живут в моем доме, и странно было бы, если бы правила устанавливала не я. Но, деточка моя, если ты заметила, то я силой никого не держу. Они все вольны уехать. И если Кирилл и вправду с тобой разговаривал, то должен
– Куда?
– Покажу тебе пояс… Ты же хотела?
Хотела.
Но показать его обещал Кирилл… и какая разница? Жанна все равно ведь уедет.
– Кстати, мальчик не поделился с тобой размышлениями о…
– Убийце?
– Да. Он не отступил, верно? Вот за это он мне и симпатичен. Упрямый, что осел. Я потребовала бросить это его нелепое расследование…
– Меня пытались утопить.
– В пруду? Знаю. Рассказывал… Несчастный случай.
Она отмахнулась от Жанны и ее возмущения, которое от этого легкого взмаха рукой растаяло. И вправду, чего Жанна хочет?
Полиции?
Расследования?
Очевидно же, что Алиция Виссарионовна на него не согласится.
Она шла медленно, то и дело останавливалась, чтобы перевести дух. И на трость опиралась так, что в какой-то момент Жанна испугалась, вдруг да трость эта не выдержит веса Алиции Виссарионовны. Или она сама потеряет сознание.
– Будет лучше, если вы приляжете, – сказала Жанна.
– Кому лучше?
Вот упрямая женщина!
– Вам…
– Нет. – Алиция Виссарионовна посмотрела в глаза, и в собственных ее, темно-серых, Жанна увидела боль. – Я не могу сдаться… не сейчас…
– Вы привыкли воевать?
– Подожди. – Старуха вдруг превратилась именно в старуху, морщинистую и слабую, готовую рассыпаться от малейшего неловкого движения.
Она и вправду больна.
Она скоро умрет.
Уже умерла бы, если бы не исключительная сила воли.
– Скоро… все расскажу, если захочешь слушать… парадоксальное явление, моя дорогая… меня здесь слушаются, но не слушают… печально…
Она дышала мелко и часто, прижав руку к груди. И Жанна почти уже решилась позвать на помощь, но была остановлена повелительным жестом:
– Не паникуй. Я еще не умираю… умираю то есть, но не здесь. Не сейчас. Мы пришли. Открой дверь, – Алиция Виссарионовна протянула ключ. – Комната сделана по специальному проекту. Тут поддерживается особый микроклимат. Низкая температура. Постоянная влажность.
В комнате неуловимо пахло музеем.
Да и сама она… Жанна бывала в музеях с отцом и с мамой, во всяких: и в огромных петербургских, которые очаровывали роскошью, волшебством своим, и в маленьких, краевых, казавшихся скудными, но…
Запах во всех был один.
Пыли?
Нет. Времени? Пожалуй. Ушедшего, утраченного, оставшегося не памятью, но горсткой вещей, которые как-то рисовали картину прошлого…
В этой комнате висели портреты.
Сухой мужчина в военной форме держит под руку тонкую, полупрозрачную почти девушку. Она обманчиво хрупка и похожа на фею… если не смотреть на лицо. Лицо жесткое. Поджатые губы. Рубленый подбородок. И взгляд… точь-в-точь, как у Алиции Виссарионовны.
– Матушка моя, – сказала старуха, приветствуя девушку на снимке кивком. – Редкой душевной силы женщина. Пережила и блокаду, и послевоенные годы… И отец… сильный мужчина был. Многого добился.
Это
вновь прозвучало упреком.Могла ли Жанна назвать отца сильным?
Вряд ли. И добился… Ничего он не добился в жизни, во всяком случае, его достижения и достижениями назвать нельзя. Семья? Дом? Любовь жены и дочери?
Что это по сравнению с успешной карьерой?
Алиция Виссарионовна перешла к портрету седого благообразного господина, слишком уж благообразного, чтобы в это поверить.
– Мой супруг. В свое время он нам с мамой очень помог. К сожалению, после смерти отца мы оказались в… затруднительном положении.
– Он был старше вас?
– На тридцать пять лет, – не стала лукавить Алиция Виссарионовна. – И нет, я его не любила. Но уважала. А уважение порой куда прочней любви. Мы прожили десять лет… Он многому меня научил.
Она приветствовала и этот портрет.
– Николай был… предпринимателем. Теперь это называют так, но в то время заниматься бизнесом было… небезопасно, особенно когда бизнес валютный. За валюту и вовсе расстрельная статья имелась. Но Николай был осторожен. Он сумел организовать производство… женское белье… Тебе сложно представить, но в то время купить нормальное белье было проблемой. Советская промышленность производила множество товаров народного потребления, вот только употреблять их на деле было сложно… Николай… да и другие пользовались ситуацией. После его смерти дело перешло ко мне. Мне удалось удержаться и расшириться… добавила детскую одежду, позже – обувь… и кое-какие дамские мелочи… Ты себе не представляешь, какое состояние можно было сделать в то время на сущей ерунде. Потом наступила перестройка… кооперативы… приватизация… Я не упустила свой шанс.
Но упустила семью.
И себя.
И вряд ли она родилась такой вот, сухой и равнодушной, но Жанна прикусила язык: наверняка ее измышления будут неинтересны старухе.
Вот только та была слишком проницательна, чтобы не заметить Жанниных сомнений:
– Говори уж…
– Вы были счастливы?
– Только это тебя и волнует? Счастье?
– А что еще должно волновать?
– Успех. Я не только сумела выжить, но и добилась многого. Этот дом… Состояние немалое, за которым они теперь охотятся, утверждая, что если что и делают, то исключительно из великой ко мне любви. Я содержу и Ольгу, оплачивая ее капризы, которые, поверь мне, порой стоят весьма прилично, и Аллу с ее играми в бизнесменшу… Игорька…
– Вы их купили.
– Не я купила, – возразила Алиция Виссарионовна, отступая от портрета, который продолжал следить за Жанной, и почудилось вдруг, что дрогнули губы благообразного старика, скользнула по ним мерзкая улыбочка. – Они продались. А это, милая моя, как говорится, совсем иной коленкор…
Жанна о таком никогда не думала. И… и если терпят старуху… чего ради терпят?
Чего ради она, Жанна, забыла о сборах и теперь поддерживает Алицию Виссарионовну под локоток, слушает… не ради денег же?!
– Мой портрет… Галина писала, очень талантливая девочка. – Алиция Виссарионовна остановилась перед своим отражением.
А ведь она не изменилась.
Сколько портрету лет? С десяток, наверное, но женщина на нем и та, что стоит рядом, похожи, будто позировала Алиция Виссарионовна лишь вчера…
У этой женщины благородное лицо, которому идут морщины.
И мертвый змеиный взгляд. Губы ее сложены в некоем подобии улыбки, которая – тоже ложь. Она сама вся – ложь… и чем больше смотрит на портрет Жанна, тем больше понимает: старуха не говорит правду.