Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

Позавтракав, пошли к Быстрянке. День выдался ясный, с лёгким ветерком, который едва шевелил листья на деревьях. Солнце уже поднялось над лесом, золотя его верхушки. Воздух был свежий, пахнущий травами и речной свежестью, которая становилась всё ощутимее, чем ближе мы подходили к реке.

Петька позвал с собой ребятню, человек пять мальчишек разного возраста с деревни, мол, будете белые мягкие камни искать вдоль берега. Лица у ребятишек были серьёзные, как у взрослых, когда им поручают важное дело. И старшего своего взял — Ваську, тому уже лет 8 было, вихрастый, с веснушками на носу, в отца — такой же шустрый и смышлёный. Васька шёл впереди всей ватаги, гордо поглядывая на ребятню, чувствуя свою ответственность.

— Вась, ты за старшего, — говорил Петька, положив руку на плечо сыну. — Смотри, чтоб никто в воду не лез и далеко не разбредались.

— Не боись, тять, — важно кивнул Васька. — Пригляжу за ними. — Сказал он, а мы все дружно рассмеялись.

По дороге Петька их проинструктировал, размахивая руками и поясняя, где лучше искать. А когда пришли к лесопилке, даже показал и дал потрогать кусок известняка — белый, мягкий, крошащийся в руках.

— Вот такой ищите, — пояснил Петька, вертя камень перед носами притихших ребятишек. — Он белый и мягкий. Чтоб собирали именно такой же, никакой другой нам не годится.

Ребятня, получив задание, с гиканьем и свистом разбежалась вдоль берега, только пятки сверкали. Васька, назначенный старшим, строго крикнул им вслед:

— Не разбегайтесь! И к воде близко не подходите! — Гришка только заулыбался.

Затем важно оглянулся на отца, мол, видишь, как я за порядком слежу, и пошёл следом за остальными, степенно, не торопясь, как и подобает назначенному главным.

Мы же с Петькой и Семёном начали обсуждать планы на кузню.

Пока я размышлял да обговаривал с ними, как да где будем делать кузню, где ставить печь и другие мелочи, чертя палкой на земле примерный план, я услышал крик на берегу. Не просто крик — отчаянный, полный ужаса вопль, от которого кровь стынет в жилах. Такой крик не бывает по пустякам.

Выскочили все втроём, кинулись к берегу, перепрыгивая через поваленные деревья и камни. А там, у самой кромки воды, толпа — мужики из деревни, что помогали с лесопилкой, и ребятня, все кричат, размахивают руками. А посреди всего этого какого-то мальчишку из воды достают и видно, что уже в бессознательном состоянии — как куклу поломанную, безвольную. Тело мальчонки обмякло, голова запрокинута, руки-ноги как плети висят, а с волос и одежды вода ручьями стекает.

Петька, присмотревшись, чуть не заголосил — лицо его исказилось, побелело, глаза расширились от ужаса:

— Васька! — И рванул к нему, расталкивая всех на своём пути.

Я за ним следом. В голове стучит только одна мысль: «Только бы живой был, только бы успеть». Сердце колотится, как бешеное, в висках пульсирует.

— Да как же так, как он в Быстрянку-то упал? — кричал Петька, падая на колени рядом с сыном, хватая его за плечи. — Васька, сынок!

Гриша, старший из деревенских парней, запыхавшийся, с мокрыми по локоть руками, сказал:

— Он в ста метрах выше по берегу споткнулся на самом краю и упал, его течение подхватило и понесло. Мы кричали, бежали рядом, да не поспевали — Быстрянка тащила и тащила.

Один из мальчишек, Колька, всхлипывая, добавил:

— Он что-то в воде увидел и потянулся, у самого края воды был. Нога поехала по глине, и Васька — бултых в воду!

— А тут вон Прохор увидел, что я кричу, — продолжал Гриша, показывая на нашего ворчуна, насквозь промокшего, — и потом его и выловил. Нырнул прямо в одёже и достал.

— А пока вылавливали, тот нахлебался воды и вот, не дышит, утоп значит, — мрачно закончил кто-то из толпы.

Мужики стоят, переминаются с ноги на ногу, в глазах обречённость — мол, утоп Васька, ничего уже не сделаешь. Петька побелел как полотно, губы трясутся, глаза дикие, трясёт Ваську за плечи, но тот не реагирует. Лицо у мальчонки белое, с синими губами, ни дыхания, ни движения.

Я же растолкал всех, пробираясь к малому, гаркнув так, что что все шарахнулись от меня:

— Хренли вы стоите?! Дорогу! — и упал на колени рядом с Васькой.

Вспомнил всё, чему учили в армии, когда служил. Быстро прекинул тело пацана через колено и тут же часть воды буквально хлынула изо рта. Дальше перевернул мальчонку на спину, запрокинул голову. Стал делать искусственное дыхание, зажимая его нос и вдувая воздух в посиневшие губы, да прямой массаж сердца — резко, сильно, без остановки. Раз, два, три, четыре… Считал вслух, чтобы не сбиться, чтобы не останавливаться.

— Дыши, мать твою! — рычал я, вколачивая жизнь обратно в это маленькое тельце. — Дыши, Васька!

Вокруг воцарилась тишина — только моё тяжёлое дыхание, да плеск Быстрянки, да тихие всхлипывания ребятни. Петька рядом на коленях стоял, шептал что-то — то ли молитву, то ли просьбу, обращённую к сыну, чтоб тот вернулся.

С пятого раза Васька закашлялся, выплёвывая воду из лёгких — сначала слабо, потом сильнее. Его тело выгнулось дугой, он захрипел, забулькал, и вдруг — вода потоком хлынула изо рта. Я быстро перевернул его на бок, чтоб не захлебнулся снова, похлопывая по спине.

Петька зарыдал — громко, навзрыд, как ребёнок, не стесняясь никого, и сгрёб сына в охапку, прижимая к груди:

— Васенька, сынок, живой! Господи, живой!

Мальчонка закашлялся ещё раз, слабо застонал и открыл глаза — мутные, непонимающие, но живые. Он ещё не осознавал, что произошло, но уже тянулся к отцу, цепляясь за его рубаху слабыми пальцами.

— Тятя, — прохрипел он еле слышно, сквозь кашель и хрипы, — я камень… чернющий… видел…

И снова закашлялся, но уже осмысленно, с силой, выталкивая остатки воды из лёгких. Цвет постепенно возвращался к его лицу — синева отступала, щёки розовели.

Петька, не выпуская сына из рук, поднялся. Васька уже дышал ровнее, хоть и прерывисто, с хрипами. Живой — и это главное.

А Прохор, перекрестившись, прошептал, да только так громко, что все услышали:

— Барин явно с дьяволом на короткой ноге — Ваську с того света вернул.

— Какой ещё дьявол, дурень? — огрызнулся я, вытирая пот со лба. — Это не колдовство, а наука.

Но по лицам видел — не верят. Для них это было чудо, настоящее волшебство — вернуть с того света человека, который уже не дышал. В деревне такого не видывали, чтоб мертвые возвращались к жизни.

Мы двинулись к амбару, Петька нёс Ваську на руках, прижимая к груди, будто тот снова стал младенцем. Мальчонка уже пришёл в себя настолько, что слабо улыбался и озирался вокруг, хоть и продолжал кашлять.

В амбаре же было тепло. Прохор быстро достал сухую рубаху — огромную, под стать ему самому.

— Вот, переодень его в это, — сказал он Петьке. — Пусть закутается, хоть и велика будет.

Петька, как-то сразу постаревший на десяток лет, но с глазами, полными жизни и благодарности, кивнул: