Воронцов. Перезагрузка. Книга 2

— Я с вами, Егор Андреевич.

Он быстро раздал последние указания мужикам — что делать с оставшимися брёвнами, как складывать, чтоб не мешали завтра, — и мы с ним потопали в Уваровку.

Шли быстро, сокращая путь через лесок, Петька всё расспрашивал меня о будущем мосте, как его строить будем, хватит ли опор. Я отвечал, обдумывая на ходу детали — мост нужен был крепкий, чтоб и груз можно было перетащить и по весне не смыло его.

Когда мы вышли к околице, я сразу увидел, что у моего двора что-то происходит — народ собрался, гомонят. Подойдя ближе, разглядели две телеги. При чем, если одна телега была нормальная и в неё была впряжена Зорька, — то Ночка же была запряжена в телегу, на которую была погружена ещё одна телега — третья. И было видно, что там не все хорошо с колёсами — одно сломано, другого вовсе нет, ось торчит голая.

А к телеге была привязана третья лошадь, — серая в яблоках, нервно перебирающая ногами — и с другой стороны, странное дело — коза. Рогатая, с чёрной спиной и белым брюхом, она флегматично жевала, поглядывая на собравшихся.

У лошадей же стояли два кавалериста в форме, с потемневшими от пыли сапогами, разговаривая между собой. Один высокий, сухопарый, с усами, второй — помоложе, плечистый, с весёлыми глазами. Увидев меня, выпрямились, приложили руки к козырькам.

— Что приключилось, Фома? — я подошел к нему, стоявшему возле телег с видом побитой собаки, и поздоровался.

Тот, кланяясь, поприветствовал меня:

— Егор Андреевич, батюшка, не гневайтесь! Беда приключилась, да не по моей вине.

— Да рассказывай уже, что стряслось, — я присел на край телеги, разглядывая поломанную вторую. — Вижу, не все гладко прошло.

Фома вздохнул, покосился на кавалеристов, и начал рассказ:

— Выехал я, как и задумывал — по утру ещё. Думал, чтоб вчера к вечеру уже тут быть. Полдороги то прошли без происшествий, — Фома говорил быстро, сбивчиво, будто боялся, что его перебьют.

— Переночевали. Жара стояла — духота! Мухи кусаются, лошади нервничают. Только отъехали версты три от места ночевки, как небо затянуло тучами — чёрными, аж страшно стало. И такой ливень хлынул — стеной! Земля не успевала впитывать, всё потекло ручьями.

Фома размахивал руками, показывая, как лило с неба:

— Дорогу размыло в считанные минуты! Грязь по колено, телеги еле тащились. Я всё боялся, что товар намокнет, хоть и накрыли мы его тщательно. А потом, — он развёл руками, — беда случилась.

— Дорога шла под уклон, — сбивчиво продолжал рассказ он, — и размыло её основательно. Образовалась яма, полная воды — не видно было, насколько глубокая.

— Я-то первый ехал, — продолжил Фома, — моя телега проскочила, хоть и с трудом. А вот вторая… — он кивнул на поломанную телегу. — Вот она в луже и засела. Колесо в яму ухнуло, телега накренилась. Товар начал съезжать!

— Я кричу Митьке, — держи! А как удержишь? Ящики тяжёлые, мешки скользкие от дождя.

— А лошадь-то новая, — Фома показал на серую в яблоках, — я её только-только купил, как вы велели. Молодая, норовистая. Испугалась грома, рванула сильно вперёд — колёса и сломались. Треск стоял такой, что я думал, всю телегу разнесло!

— Чудом товар не пострадал, — вставил старший кавалерист. — Если б мы не подоспели…

— Да, спасибо служивым! — Фома поклонился кавалеристам. — Возвращались они в часть свою, увидели наше бедствие. Остановились, помогли.

— Мы со служивыми телегу разгрузили да на одну погрузили, — продолжал Фома. — Ох и намучились! Дождь льёт, грязь чавкает под ногами, того и гляди поскользнёшься. Каждый ящик, каждый мешок руками перенесли.

— Боялись, что в лужи упадёт добро, — усмехнулся молодой кавалерист. — Я один раз чуть не растянулся с мешком муки. Еле удержал! А то бы вся мука — в грязь.

— А кувшины с маслом? — подхватил Фома. — Скользкие, тяжёлые… Я всё думал — разобьются! Но, слава Богу, всё цело.

— А козу откуда взяли? — я кивнул на животное, которое с философским спокойствием продолжало жевать, не обращая внимания на рассказ о злоключениях.

— А, это… — Фома замялся. — Это, Егор Андреевич, я по своей инициативе. У горшечника на окраине города козу эту увидал. Хорошая, молочная порода. Надумал купить — для Машки, молоко чтоб свежее было. Я отработаю, — поспешно добавил он.

Я покачал головой, скрывая улыбку. Вечно Фома что-нибудь эдакое придумает.

— Даже не думай об этом, — возразил я. — Ну а дальше то что?

— А дальше, — вздохнул Фома, — поломанную телегу пришлось на целую взгромоздить. Еле подняли — тяжеленная! Думал, не довезём. Но Ночка — молодец, тянула как могла.

— Привезли, — заключил он. — Петр вон починит, — он кивнул на Петьку, который уже обходил поломанную телегу, оценивая фронт работ. — Не бросать же добро.

— Ну и правильно сделали, — я похлопал Фому по плечу. — Молодцом. И вам спасибо, служивые, — обратился я к кавалеристам. — Заночуете у нас, отдохнёте с дороги?

Те переглянулись, и старший ответил:

— Благодарствуем, барин, но нам в часть надо. Доложить о задержке. Мы уж поедем, если позволите.

Я кивнул, велел Фоме выдать им провизии на дорогу да сумму чтоб обговорил за помощь. Тем временем к нам подошли Пелагея и моя Машка. Они стояли чуть поодаль, поглядывали на меня, переминаясь с ноги на ногу, явно ожидая приглашения.

— Да давайте уже, накрывайте на стол, — сказал я, поняв их неловкость. — Небось с дороги все голодные. И служивых покормим заодно. Да и мы с Петром не откажемся перекусить.

Машка просияла, кивнула и быстро пошла к дому, что-то на ходу говоря матери. Я же повернулся к Фоме:

— Ну-ка, показывай, что привёз.

Фома заулыбался, явно обрадованный, что гроза миновала:

— Всё как заказывали, Егор Андреевич! И даже больше! Сейчас всё покажу, — и он принялся развязывать верёвки, крепившие товар на телеге.

Я оглянулся на Петра, который уже крутился возле поломанной телеги, постукивая по дереву и что-то прикидывая:

— Ну что, Петя, починишь?

— Починю, Егор Андреевич, — кивнул он уверенно. — Колесо новое сделаем, ось подправим. Пару дней работы, не больше.

— Вот и славно, — я повернулся к дому, откуда уже доносились голоса и бряканье посуды — женщины спешно накрывали на стол. — Значит, сначала обед, а потом разгрузка. Да и козу надо пристроить.

Мы пообедали, служивых тоже пригласил к столу. Еда простая, но сытная — каша, да хлеб свежий. Служивые уплетали за обе щеки, видно было — проголодались в дороге. Тут и Митяй нарисовался. Оказывается, уже успел ополоснуться да переодеться в чистое. Волосы ещё влажные, но рубаха свежая, подпоясанная новым кушаком. Подсел к столу, поклонившись мне сперва.