Восемь Драконов и Серебряная Змея

— Добросердечная Бай Сучжэнь ответила на мольбы своего племянника, — невозмутимо вел свою речь Фан Цзумин. — Она выслала доверенную служанку, Сяоцин, на помощь Сюй Сяню, и выдала ей сотню лян серебра, чтобы утолить чиновничью жадность. Однако же, в пути с Сяоцин случилась беда, — он замолчал, умело нагнетая интерес. Крестьяне слушали, затаив дыхание.

— Что за беда случилась с ней, наставник? — не выдержал кто-то из первых рядов. — Скажите скорее! — даос скорбно кивнул, и поднял ладонь, призывая к тишине.

— В те времена, на месте Янцзячжуаня располагался разбойничий стан, — заговорил он, медленно и грустно. — Главарь разбойников…

— Верно, его звали Люй Дунбинь — других имен в истории попросту не осталось, — прошептал жене Инь Шэчи. Та согласно кивнула, старательно сдерживая смех.

— … Главарь разбойников, жестокий и бессердечный малый, заметил идущую по горной тропе Сяоцин, и приказал своим молодцам схватить ее, — с печальным и торжественным видом продолжал свою речь Фан Цзумин. — Он не слушал мольб несчастной служанки, просившей оставить ей хотя бы жизнь. Серебро, посланное Бай Сучжэнь, упокоилось в разбойничьих сундуках, а бедная Сяоцин была отдана на поругание горным негодяям. Кости ее так и не были найдены. Сюй Сянь не получил денег на взятку судье, вследствие чего был осужден, и отправлен в ссылку. Его друзья собрали ему какие-то деньги на путешествие, но стражники, что сопровождали несчастного школяра, были еще хуже, чем известные своими продажностью и бессердечием Дун Чао и Сюэ Ба[3]. Все деньги, переданные им для обеспечения Сюй Сяня пищей и кровом, они спускали на вино и мясо, но ни единой крошки и капли не перепало их подопечному. Сюй Сянь был вынужден пить воду из луж, жевать кору и побеги бамбука, и спать под открытым небом, — в гомоне крестьян зазвучало сожаление.

— Так уж получилось, что путь их проходил мимо того самого разбойничьего стана, — продолжил даос свою историю, неуклонно движущуюся к печальной развязке. — Ведомые звериной злобой, разбойники настигли и убили как негодных стражников, так и безвинного Сюй Сяня. Души жадных судейских заняли свое законное место в Диюе, но Сюй Сянь так и не смог обрести покоя, — голос Фан Цзумина зазвучал приглушенно и зловеще. — Каждую ночь, его призрак рыщет по этим землям в поисках украденного серебра Бай Сучжэнь. Тяжелая железная канга давит на него, пригибая к земле, а ноги его скованы ржавыми кандалами, но не отступается несчастный дух, пытаясь разыскать злополучные деньги. Каждый его шаг, сопровождаемый лязгом цепей и скрипом колодок, означает год несчастий для того, кому не посчастливилось оказаться поблизости, а уж если Сюй Сяню случится найти хоть кусочек серебра… — он обратил на местных жителей суровый взгляд из-под нахмуренных бровей. Те ответили напуганным оханьем.

— Тяжелые болезни, голод, и неминуемая смерть ожидает тех, в чьем доме оно хранилось! — возгласил даос. Крестьяне ошарашенно замолчали.

— Скажите, наставник, что же нам делать? — спросил седой старик в круглой соломенной шляпе, стоящий неподалеку от Шэчи с женой. — Как умаслить мстительный дух Сюй Сяня?

— Не нужно Сюй Сяню ничего, кроме причитающегося ему серебра, — строго ответил Фан Цзумин. — Того, что было выслано его доброй тетушкой, дабы откупиться от несправедливого навета. Сам Циньгуан-ван[4] пообещал его духу, что найди Сюй Сянь пропажу, он сможет упокоиться с миром. Не примет дух Сюй Сяня никакой жертвы, кроме серебряных слитков, что должны были принадлежать ему.

— Это что же, нужно найти деньги тех древних разбойников? — выкрикнул кто-то. — Горные молодцы ведь спустили их на вино и женщин, как пить дать! Что же нам делать?

— Нет нужды искать те самые слитки, — мрачно ответил даос. — Не нужно также прятать то серебро, что лежит в ваших кошельках и тайниках. Сюй Сянь сам заберет его, со временем. Вместе с жизнями, вашими, и ваших семей, — крестьяне вновь заворчали, на этот раз — с недовольством.

— Нужно послушать уважаемого наставника, односельчане! — повысил голос старец в шляпе, перекрикивая гомон своих земляков. — Лучше избавиться от проклятого серебра самим, чем навлечь беду на себя и свои семьи! Кто знает, где этот дух будет бродить сегодня ночью? Вот ты, А Мань, — обратился он к мужчине, что возмущался громче других. — Согласен ли ты отдать призраку жену и дочь из-за нескольких лян серебра, что отложил на покупку свиньи? А ты, Чжан Лю, готов ли расстаться с престарелой матушкой ради тех немногих денег, что выиграл в кости в Хукоу неделю назад? Давайте уж лучше передадим проклятый металл мудрецу Фану, и избавим родную землю от многих бедствий! — после слов старика, ворчание убавило в громкости, и крестьяне принялись рыться в кошельках, складках поясов, и за пазухами.

— Погодите-ка! — громко воскликнул Инь Шэчи. Все взгляды обратились на него, когда юноша вышел вперед, и встал рядом с Фан Цзумином.

— Твоя сказка хороша, даос, но она никак не стоит сотни лян серебра, — насмешливо ухмыляясь, обратился к нему Шэчи. — За один только поклеп на Циньгуан-вана тебе следовало бы скостить четыре десятка лян, не меньше. Хоть он и был при жизни пьяницей и развратником, но погиб с честью — в битве с врагами государства. После смерти же он и вовсе прославился неоднократной помощью цзяндунским крестьянам. Требовать взятку, тем более, у невинно осужденного, Циньгуан-ван точно не стал бы. Затем, откуда твоему… Сюй Сяню знать о пропавшем серебре, и где именно оно исчезло? Эта несуразность стоит не менее тридцати лян. Еще три десятка надобно вычесть за бедняжку зеленую змею… то есть, Сяоцин. С чего бы ее подруга, белая змея… то есть, конечно же, Бай Сучжэнь, отправила ее, одну-одинешеньку, в опасное путешествие, нагруженную серебром? И как она тащила на себе десяток цзиней металла через горы? Верно, в ее поклаже и не поместилось бы ничего, кроме серебряных слитков — ни пищи, ни воды. И разве не должна была и она восстать беспокойным духом, или, хотя бы, прыгающим немертвым? Злые разбойники замучили ее, и бросили без погребения, даже прежде других героев твоей сказки. Выходит, уважаемые, — обратился он к крестьянам, — вам не нужно платить этому даосу ни медяка. Ведь все его россказни — досужие выдумки, полные невозможных глупостей!

— Да кто ты вообще такой, чтобы спорить с семисотлетним мудрецом?! — рявкнул один из крестьян, рослый детина, опирающийся на грабли. Холщовая рубаха едва сходилась на его широких плечах. — Думаешь, раз нацепил меч, то можешь клеветать на уважаемых людей? Давайте-ка проучим этого нахала, братья! — несколько крестьян поддержали его одобрительным гулом, и принялись проталкиваться поближе к алтарю, даосу, и стоящему рядом с ним юноше.

— Я защищаю твои деньги, дурень, — отпарировал Инь Шэчи с глумливой улыбкой. — Ты же не только жаждешь отдать их первому встречному проходимцу, но и намерен избить того, кто, желая добра, пытается отговорить тебя от этой глупости. Похоже, невредно будет вбить в твою пустую башку немного ума, — здоровяк с граблями злобно зарычал, и принялся расталкивать односельчан с удвоенным пылом. Шэчи уже начал засучивать рукава, как в их перепалку неожиданно вмешался Фан Цзумин.

— Достойные господа, незачем прибегать к насилию, — звучно возгласил он, поднимая ладонь. — Сей юноша сомневается в моих словах — разве стоит из-за этого бросаться на него, словно дикие звери? Тьму неведения может отогнать лишь свет знаний, но никак не избиение неведущего. Бай Сучжэнь отправила своему племяннику письмо, в котором говорилось, откуда ждать служанку с деньгами, и каков будет ее путь, — обратился он к Шэчи. — Что до остального — можешь ли ты знать помыслы духов и людей, юноша, и читать в их сердцах? Способен ли верно понять, отчего они совершают ту или иную вещь, пусть она порой и кажется нам несуразной? Все ли твои дела были разумны и уместны? Ты прожил чуть больше полутора десятков лет. Я же — много старше тебя, и мне подвластны силы, непостижимые для тех, кто не знает Пути. Но даже с ними, и опытом сотен лет жизни, я не могу предсказывать человеческие поступки. Вот мой совет тебе — не срамись перед честными людьми, и не препятствуй моей помощи жителям Янцзячжуаня. Не ради обогащения я делаю свою работу, но ради небесной справедливости, — гордо закончил он под одобрительное бормотание крестьян.

— Все твои слова — глупые и немощные отговорки, — насмешливо ответил Инь Шэчи. — Не я срамлюсь перед людьми, уговаривая их не отдавать последнее жулику, но ты: трудное ли дело, выдумать пяток имен? Назови ты своих придуманных духов Чжанами Вторыми и Ли Третьими, твоя история и то звучала бы менее нелепо, чем с прозваниями, украденными из старой сказки. Ты хвастаешь обладанием непостижимыми силами? Покажи мне их. Призови сюда волшебного журавля, на котором можно воспарить в небо, или вызови дождь, прямо сейчас, — он указал рукой в безоблачное небо, — либо же, подобно Цзо Цы, которого зовешь учителем, попытайся удрать от меня пешком, пока я буду преследовать тебя на коне. Хоть я и не ровня великому Сунь Цэ, поверь, мой жеребец не уступит самому Красному Зайцу[5], — он с насмешливым ожиданием воззрился на даоса, все так же невозмутимого.

— Что ж, маловер, придется мне убедить тебя, — безмятежно промолвил Фан Цзумин. — У меня с собой имеется немного серебра, — он снял с пояса небольшой мешочек, чьи бока бугрились острыми углами. — Я могу провести над ним ритуал, что заставит его ярко сиять в ночи светом, что увидят лишь мертвые. Узрев его сияние, дух Сюй Сяня, несомненно, придет за ним. Осмелишься ли ты провести ночь в доме, где будет лежать это серебро? Или же уйдешь с позором? — он вернул Шэчи насмешливую улыбку. — Если согласишься, то можешь даже оставить себе этот презренный металл, — он небрежно тряхнул мешочком. — Для меня он не ценнее придорожных камней, — Инь Шэчи, удивленно моргнув, громко и весело расхохотался.

— Слышала ли ты это, жена моя? — через головы толпы обратился он к Му Ваньцин. — Что за прекрасное место этот Янцзячжуань — я думал, мне придется платить за ночлег, однако же, это нам заплатят за то, чтобы устроить нас на ночь! — повернувшись к столу с пожертвованиями, он подхватил с него кувшин вина, и бросил недовольно зыркнувшему на него даосу:

— Возьмешь за него часть своего серебра завтрашним утром. Или же, пришли за ним двухвостую лисицу, горную обезьяну, либо еще какого демона — им я верну это вино по первой просьбе. Где наше жилище на эту ночь? Ведите меня туда поскорее!