Восемь тетрадей жизни

«Где-то уже около 14–15 лет я имею гораздо больше времени в моем распоряжении, у меня оказалось больше времени смотреть на то, что делают руками, потому что ремесло умирает. Поэтому я дал новые темы керамистам, которые делают малые изделия из керамики, — такие фольклорные. Так сказать, народные промыслы. Я многим владельцам ресторанов посоветовал, что вешать на стены, что бы могло составить комфорт тем, кто приходил туда есть. Мне захотелось создать новую мебель. Я приблизился сам к себе, к моей сущности, которая во мне есть, чтобы найти ту наивность, присущую крестьянам, когда они сами себе мебель тачали. И, таким образом, я тоже стал делать мебель. А для некоторых художников из Равенны — мозаики. Особенно я сделал много в мозаике с Марко Бравура. Это один из лучших мозаистов сейчас, с которым я стал вместе работать, потому что некоторые фонтаны, которые мною придуманы, были с мозаикой».

Я знаю, Тонино, что Вы делаете фонтаны. Это потому, что Италия страна фонтанов. Откуда они пришли?

Ясно, что фонтаны пришли ко мне из сказок. Это долгая беседа воды фонтанов с тем, кто на них смотрит. Это похоже на костер или на огонь в камине. Это тот же разговор. Тут разговор воды, а тут огня. Такой искрящийся и влажный шум, который очень нравится ушам мира. Я знаю, что я не сделал архитектурно ничего стоящего. Держался далеко от тех холодных советов, которые, особенно в Италии, сейчас используются в строительстве фонтанов. Поэтому мои фонтаны немножечко сказка, немножечко рассказ. И я им помогаю, этому движению воды, образами или названиями, которые для них нахожу. Например, фонтан в Ричоне называется «Лес воды». И что мне нравится более всего, что он прямо на берегу моря, в конце аллеи перед выходом в море. Я хотел бы, чтобы шум воды сопутствовал нам и днем и ночью. Освежая днем разгоряченные тела, ночью для тех людей, которые выходят с вечеринок, они даже могут освежиться, войти в фонтан и даже немножечко омыться. Вот это мне нравится. И еще я сделал «Ковер-самолет» на воде. Почему он на воде летит? Он уносит наши воспоминания, хотя он неподвижен над водой, он все равно летит по воде.

Лора: «Тонино спросили, почему там еще и две горки. Это воспоминания о тех, кто добывал соль в этих местах. Они напротив бывших соляных складов, которые теперь, когда поставлен этот фонтан, и памятник воспоминания. А вот это „Улитка“ которая ползет. Тонино этим приглашает к медленности, раздумью.

Очень медленно улитка ползет, чтобы люди, стоя у фонтана, на секунду остановились в раздумье для созерцания и самого себя тоже. А в Ториане есть „Дерево воды“. Скульптурное дерево, а ветви — из воды, ветер колышет эту воду и становится похож на притоки реки Мареккья, которая течет там внизу. Реку иногда называют „Дерево воды“, потому что, если смотреть сверху на реку, это дерево воды со своими притоками. Мы можем назвать Мареккья горизонтальным деревом воды».

Тонино: «Я хотел бы разрисовать разноцветными травами берега реки Мареккья. Здесь желтая конопля, светлая, а там голубая трава, ковер разноцветной травы, чтобы человек, проезжая, видел бы эту красоту.

Я хочу, чтобы было больше садов со старыми античными фруктами, вот как я сделал в Пеннабилли „Сад забытых фруктов“, потому что через запах и вкус старых фруктов мы тоже познаем прошлое, а не нужно их выбрасывать и забывать».

Быть может, самая поразительная черта Тонино Гуэрра — это способность к абсолютному, универсальному преображению мира. Волшебная палочка в руках поэта. Дом, город, в котором он живет, фильмы. Живопись, литература, ресторан с голубятнями, даже видение людей — преображение обыденности в сказку, сон, подвластные воображению поэта. Отчасти это в крови, в культурной психологии Италии. Но меня все же интересовала и биография, путь Тонино. Возможно, он последний лист древа итальянского Ренессанса.

«Я жил мальчиком в маленьком городке с родителями, почти неграмотными, исключительными людьми. И для них я сделал в жизни очень мало. И это моя боль. Игры мои были бедными — рогатка, шарики и ничего не было другого. Родители в воскресенье ходили в маленькую тратторию, где отец пил стакан вина, а мы с мамой ели луппини (соленые бобы). Потом, конечно же, все взрослые начинали петь, причем пели оперу. Я с того времени помню площадь, заполненную крестьянами, которые продавали шелковые коконы, шелковицу. Я помню, что моим развлечением было раскрывать рот и ловить ртом дождь. Потом я становился молодым. И тут пришла война. Я был призван в армию на службу. Почти год я там служил, 39–40-й год. Я, как и все дети того времени, восхищался Муссолини. Все тогда так воспитывались. Были маленькие парады. Но потом пришли фашисты. Родители с детьми уехали из Сантарканжело. Однажды я пошел в оккупированный городок, где правили фашисты, и нашел своего кота, который сидел на дереве. Отсюда стихи про сумасшедшего, который поет на дереве. Помнишь этот эпизод „Амаркорда“? Я дал коту поесть и пошел обратно. Я вышел на улицу Верди, где родился, и встретил там кузена, который сказал: „Возьми листовки, ты идешь сейчас обратно?“. Я засунул листовки в задний карман штанов и в это время почувствовал сзади дуло ружья, наставленного в спину фашистом. Так меня забрали в плен. И после этого я был год в Германии, в плену. И в этот год стал писать стихи, т. е. я неправильно сказал — писать, потому что не было ничего: ни карандаша, ни бумаги. Начал думать стихами, думать в лагере, чтобы говорить их пленникам, которые были в лагере. Я читал, чтобы развлечь, читал, рассказывая какие-то факты из жизни. Стихи были на диалекте „романьоло“. Там было много пленников из нашего городка, из окрестных городков. Так и начал писать первые стихи. Там же произошла трогательная история. У доктора, который был в плену санитаром, имелась ручка, и он за мной записывал. После войны он вручил мне тетрадь, этот доктор из Форли. Однажды на Рождество мы в лагере остались голодными. И я стал вспоминать, как делала моя мать спагетти. Я сделал тесто, стал кипятить воду (все это конечно на словах), потом бросать пасту (словами), и когда все было готово, и соус — все смотрели на меня такими глазами, каких я потом больше никогда не видел. Ни на одном из своих выступлений. И я раздавал блюда и спрашивал, хочешь ли ты сыру сверху, и сыпал его, а в конце один молодой человек спросил меня, может ли он попросить добавку? И я ему дал. Вот это был момент ужаса в жизни. Но внутри происходили исключительные вещи. Я думаю, это был год жизни, который в большей степени меня сформировал.

Доволен был много раз в жизни, но более всего когда меня освободили из Германии, и я смог смотреть на бабочку без желания ее съесть. Об этом есть стихотворение.

Из Германии я поехал домой, и километр, который остался до дома от вокзала, проделал за шесть часов. Я боялся объявиться внезапно, так как все думали, что я умер. Я начинаю идти к дому. Я знал, что маму я остановлю сразу, скажу ей: „Ну, баста, баста!“ Больше всего я боялся за отца, потому что вокруг было много людей, а он не был способен на выражение чувств и комплименты. Он стеснялся проявления чувств. Я вижу, что он у дверей, с сигарой во рту. Я останавливаюсь перед ним за четыре метра, чтобы ему не было неловко. Он вынимает сигару изо рта. Первая его фраза была: „Ты ел?“. Я говорю: „Конечно, конечно“. Он оборачивается и говорит: „У меня много дел“. И ушел, а я вхожу в дом. У нас был такой маленький зальчик, там были люди, которые собрались. И вдруг я вижу, что подошел какой-то человек с чемоданчиком. И я спрашиваю: „Вы кого-то ищете?“ — „Вас“, — говорит тот человек. „Меня, почему?“ — „Потому что я парикмахер. Меня прислал ваш отец“».

Тонино разволновался, вспоминая эту историю. Наступил вечер. За окном исчезли очертания холмов. Мы продолжали разговор: «Я закончил университет Урбино. Когда я учился в университете, мне повезло, потому что ректором университета был Карло Бо. Это великий итальянский литератор и критик. Он сделал предисловие к первой книге моих стихов. Это большая оценка. Я получил диплом по педагогике и 7–8 лет преподавал в школе. Тем временем вышли мои стихи. Они имели успех. Кто-то писал в газетах об этом успехе. Дошло это и до Рима».

Лора: «Тонино пригласили делать сценарии. Одним из первых был „Один гектар неба“ потрясающий фильм. И после этого продюсер его приглашает в Рим. Он как профессор получал 39 000 лир за свое учительство, а ему предложили сразу 300 тысяч. И он поехал в Рим. Поехал и жил, и десять лет жил впроголодь. А почему? Потому что не платили, не было успеха, было трудно пробиться. Тонино помогал очень Де Сантис, которому он сделал несколько фильмов. Сделали „Горький рис“ с Мангано. И Феллини тоже начинал в это же время в Риме. Феллини тоже начал помогать, у него были кое-какие деньги, и он одалживал или кого-то просил одолжить Тонино деньги. Тонино еще не знали, а он уже несколько лет жил в Риме. Потом пришел успех. Сценарии хорошо пошли. А потом он начал работать со всеми режиссерами, которые стали самыми великими режиссерами мира».

Тонино: «Я был так занят, и все мое личное, т. е. все, что я любил, я должен был отодвинуть, все ушло на второй план. Антониони тогда тоже писал сценарии, вообще все они начинали как сценаристы. Феллини еще и рисовал. Потом пришел весь этот успех, а потом пришел мой русский период».

Так вот коротко и ясно. Все сцепление петель Судьбы, когда поэту есть что предложить Судьбе и еще… когда точно совпадаешь со временем.

Сдвиг культурного сознания, могучий, как сдвиг геологических эпох, коснулся всего мира. Мир до- и послевоенный очень разный во всем: в науке, образе жизни, в искусстве. Италия предложила миру кинематограф и звездные имена, сегодня, увы, ставшие легендой и классикой. Тонино — живая легенда и живая классика, но ничуть не «забронзовевший», полный юмора ребенок-мудрец, И нет в моих словах ничего преувеличенного, все именно так.

Героев его живописи я называю «автопортретами в образе». Не в «зеркале», т. е. физически узнаваемые, но внутренне адекватные. Они одиноки, грустны, хотя Тонино сам контактен и сценичен. Они сказочные дети Луны, ибо все поэты дети Луны. Они Пьеро и Клоуны. Цирк, клоуны, балаган — национальная и личная страсть Гуэрра через всю жизнь.

На маленькой площади перед главным собором в Пеннабилли часто выступают цирки и даже бывают фестивали цирков-балаганов. Тонино написал сказку о цирке и дрессировщике «Лев с белой бородой». Она переведена у нас в России близким к Тонино художником, писателем, кукольником Резо Габриадзе и экранизирована другом Гуэрра режиссером Андреем Хржановским по рисункам Сергея Бархина. Из великих клоунов современности (его автопортретных братьев) Тонино восхищается Полуниным.

«Что меня больше всего восхитило в его выступлении, это то, как он появляется из-за кулис, чтобы открыть для себя публику, которая в зале. Его первая встреча с публикой. В нем в этот момент были страх и потерянность солдата, которого выталкивают на передовую. Его шаги ведут к рампе. Он вдруг остановился, изумленный, его застают врасплох аплодисменты. Он долго смотрит на зрителей. Его разрушительная наивность потрясла меня. Весь спектакль, который он создает со своей труппой, наполнен поэтическими открытиями. Они рождаются и умирают в медленных движениях придуманного танца, который годился бы для слонов.