Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

присудили сколько- то лет. После отсидки он был депортирован в Германию.

И все-таки приведенные нами примеры относятся скорее к исключениям.

Правилом были лояльность и выполнение приказов новой власти.

Из домов в подвалы и мансарды

Среди первых распоряжений, которые круто изменили привычный образ

жизни коренного населения, был комплекс мер по «квартирному вопросу».

Справедливости ради надо сказать, что для многих немцев привычный образ

жизни изменился еще раньше. Как уже говорилось, вместе с отступающей

германской армией в путь двинулись тысячи и ты-

сячи местных жителей. Кому-то удалось перебраться на запад, но многие, не

выдержав тягот перехода, останавливались на полпути. По свидетельству

очевидцев, особенно много беженцев скопилось в Зеленоградском и

Багратионовском районах и, конечно, в самом Кенигсберге.

После окончания военных действий новые власти были озабочены

установлением эффективного контроля над местными жителями: «В Кенигсберге

их старались селить компактно. На отдельных улицах жили только немцы,

например, на нынешней улице Чернышевского» (Яков Лукич Пичкуренко).

Екатерина Максимовна Коркина назвала еще одни район —- Сад-Розенау

(нынешнее Борисово), куда «немцев переселяли из своих домов практически без

вещей». В поселке Поречье Прав- динского района оставшихся жителей

разместили в помещении склада (Екатерина Афанасьевна Букштан), в

Железнодорожном — на двух улицах возле аптеки (Иван Васильевич Самара).

В Маршальском перед приездом советских переселенцев немецкое

население перевели в здание будущего сельсовета. «Они не хотели уходить из

своих домов, —- вспоминает Николай Васильевич Купчин.— Это были в

основном пожилые люди, женщины и дети-подростки. Но им сказали, что их все

равно будут отправлять в Германию».

Примерно такой же была картина по всей области. Везде бывшие хозяева

«уплотнялись». Не всегда это означало выселение, зачастую немецкой семье

оставляли одну комнату из четырех-пяти, которыми они владели. Поэтому,

несмотря на старания властей ограничить контакты советских граждан с

немцами, вплоть до 1948 года жилые кварталы часто имели смешанный

национальный состав. При этом наши переселенцы занимали квартиры, а немцы

перемещались в подвалы, мансарды и на чердаки.

Мария Дмитриевна Машкина, живущая в Калининграде с 1946 года,

рассказывает:

—- Я сначала не знала, что в подвалах живут немцы. Но однажды пошла за

водой и спустилась за ней в подвал по приставной лестнице. Смотрю, а там

138

семья живет, говорят по-немецки. Я испугалась, но они приняли меня очень

радушно, а пожилой мужчина-немец помог мне вынести ведро наверх.

— В подвале нашего дома на улице Гоголя тоже жила немецкая семья:

старик, женщина лет сорока и три девочки школьного возраста, — говорит Мария

Павловна Тетеревлева, приехавшая в Калининград в апреле 1948 года. — Но я их

видела буквально несколько недель, потом они уехали. Наши соседи —

армянская семья, которые и выселили немцев в подвал, кое-что рассказывали —

без злобы, совершенно равнодушно. Им казалось абсолютно естественным

выгнать эту

семью и также естественно пользоваться их услугами: женщина (кажется, ее

звали Марта) шила и стирала одежду, белье моим соседям.

Матрена Федотовна Букреева, Мария Семеновна Фадеева и некоторые

другие наши собеседники приписывают инициативу переселения немцев

военным, а Елена Ивановна Н е б е р о добавляет, что им помогали «домоуправы

из числа самих немцев». Впрочем, встречались и другие объяснения, например,

такое: «Они жили в подвальных помещениях потому, что там теплее и

безопаснее. Окна небольшие — они русских боялись» (Мария Николаевна

Токарева).

Вновь прибывшим советским переселенцам обычно говорили, что хозяева

дома, в который их поселили, бежали в Германию. Но иногда встречи все-таки

случались. Анна Александровна Гуляева в 1947 году прибыла в совхоз № 73

(бывший немецкий поселок Голгарбен):

— Через два дня после нашего приезда пришла хозяйка дома и стала

разговаривать со мной по-русски. Я была удивлена, почему немка так хорошо

знает наш язык. Но потом она мне объяснила, что еще с Первой мировой войны

они жили в России. И только в 1935 году снова уехали в Германию. Мы с ней как-

то сразу нашли общий язык. Она попросила у меня порошок, который находится

на чердаке. Этого красного порошка было там очень много, я не знала, для чего

он. Оказывается, он был от блох и клопов. Она говорила, что в том доме, куда их

поселили, очень много блох и клопов. Потом она приходила еще несколько раз и

каждый раз плакала. Конечно, дом большой, новый, и ей было очень жаль

расставаться с ним. Она помогала мне благоустраиваться. Вешала карнизы и

шторы. Расставляла мебель, какая была. Бывшая хозяйка говорила, что на

чердаке было очень много добра, но переселенцы, которые приехали раньше

нас, все вынесли, потому что дома не были заперты и никем не охранялись.

Брали все, что плохо лежит.

Александра Ивановна Митрофанова поселилась в пустом доме в поселке

Ляптау (сейчас Муромское). К ней тоже из Зеленоградска пришла бывшая

хозяйка дома:

— Милостыню просила с девочкой. Девочке примерно лет восемь- десять.

Пришла и говорит: «Фрау, дас хауз — мой». — Я говорю: «Я не виновата». Дала

ей милостыню, они пошли. А уже было холодно. И вот, недалеко от

Зеленоградска, у колхоза «Победа», хуторок был разрушенный. Они там