Восточная Пруссия глазами советских переселенцев

набросали. Из объяснений старика я поняла, что это дом его и он хочет что-то

здесь взять — оказалось, жернова. За ними он полез на сеновал. Я пошла в дом

и вдруг слышу выстрел;— пуля рядом со мной прожужжала. Оглянулась почти без

чувств — за спиной этот немец с наганом в руках.

В этот момент подошли брат Коля и Алексей Шаврин — он с нами приехал.

Сильно они его били, ногами пинали — у того кровь из ушей хлынула. За ногу его

в сад выволокли и там бросили. Когда через какое- то время мы вернулись,

немца уже не было. А в эту же ночь он обложил хворостом свой дом, сарай,

пристройки и поджег (это было в ночь с третьего на четвертое сентября). И сам

сгорел. Так его силуэт и отпечатался на головешках — сами это видели.

Этот случай не озлобил Антонину Ивановну, через какое-то время

наладились отношения с немецкими соседями, а потом даже появился жених-

немец, с которым она познакомилась на танцах. Его имя было Йорган, но она его

136

до сих пор называет просто Иваном: «Когда немцев стали выселять, Иван

забежал ко мне, сказал, что будет добиваться в Кенигсберге русского подданства.

Как их увезли в Калининград, так он и пропал. И куда он делся, я не знаю».

По рассказам переселенцев, немцы занимались вредительством в сельском

хозяйстве: здесь и поджоги сена, и отравление скота, и порча сельхозмашин.

Почти все вредители в рассказах переселенцев выступают в образе злых,

скрытных и высокомерных стариков. Но вот что любопытно: такие преступления

почти никогда не раскрывались. Да и были ли они? Во всяком случае, коллегия

областного суда осуждала немцев почти исключительно по «агитационной»

статье. За второе полугодие 1947 года, например, областной суд рассмотрел

дела в отношении 78 немцев, из них 54 человека были осуждены.

«Контрреволюционная] агитация среди немецкого населения проводилась в

различных формах устно и письменно, но преобладающей формой антисоветской

агитации являлось распространение песен-прокламаций и стихов, которые

сочинялись отдельными участниками антисоветских групп, затем размножались

от руки и распространялись среди немецкого населения <...>

Обвинялись они [участники группы Элеоноры Везнер в количестве 9 человек]

в том, что распевали песню антисоветского содержания под названием

“Бригадная”, в этой песне высмеивался бригадир рабочей бригады, немец».

Из справки председателя облсуда о судебной практике по делам о

контрреволюционных преступлениях за второе полугодие 1947 года.

ГАКО. Ф. 361. Оп. 6. Д. 1. Л. 21-22.

Чаще всего пассивное сопротивление выражалось в отказе работать или

сотрудничать с советскими властями, сообщать нужные сведения о городских и

производственных объектах. Екатерина Петровна Кожевникова рассказала о

дружбе с одной местной немкой:

— Она шила на всех. И чтобы взяла что-нибудь за работу — ничего не брала.

«Ведь вы, — говорит, — столько настрадались, что я не сочту за труд сделать для

вас что-нибудь бесплатно». А муж у нее был эсэсовец. Он при немцах

обслуживал подземные коммуникации в Приморске, то есть водопровод,

канализацию. Он знал все планы. Ничего не сказал! Вот настолько был вредным.

Все ходил, улыбался, вежливый такой. Вот выпало из памяти, как его звали. И

сколько его ни приглашали в управление — надо же ведь было коммуникации

подземные восстанавливать — ничего-ничего не сказал.

В некоторых историях порой трудно понять, что стало причиной

преступления: слепая ненависть к врагу или отчаяние человека, оказавшегося в

невыносимых условиях. Такую историю нам рассказал Нико

лай Васильевич Сорокин, в те годы работавший учителем в городе

Гвардейске:

— У нас в школе, на подсобном хозяйстве, сторожем был немец по фамилии

Найман. В то время было очень голодно, и вот стали замечать, что с огорода

много чего пропадает. Вызывает Наймана директор, а директором у нас была

товарищ Венедиктова. Говорит: уволит. Найман оправдывается, что он тут ни при

чем, огород просто ограбили. Огород грабили подряд три раза. И директор школы

сторожа уволила. А что значит по тем временам лишиться работы — это

лишиться продовольственных карточек. Найман, хотя его жена работала

техничкой в школе и получала продовольствие по карточкам, принципиально

отказывался есть эти продукты. От голода он стал пухнуть, совсем обессилел. И

решил он отомстить. Нашел немецкий штык. В один из дней занятий в школе не

было. Директор жила на первом этаже школы, он постучал к ней в дверь — ее

дома не оказалось. Тогда он стал ожидать ее за дверью. Вскоре она пришла,

137

увидела, что он стоит, и говорит ему: «Заходи, Найман, заходи». Повернулась

лицом к двери, чтобы ее открыть, а он ударил ее штыком по голове. Но силенок

не хватило, удар был слабый. Она повернулась к нему лицом, он ударил еще раз,

уже по лицу — порезал губу. Она закричала — Найман убежал. Директора сразу

направили в госпиталь, а его стали искать — и нигде не могли обнаружить.

Немцы все переполошились и стали активно помогать, по своему прежнему

опыту они догадывались, чем это могло обернуться для них. Поэтому они сами

были заинтересованы его найти. И вот совершенно случайно нашли его в

уличном туалете — им почти никто не пользовался. Найман залез внутрь и стоял

там со своим штыком. Сделали петлю и достали его. На руке у него запеклась

кровь, видимо, он хотел покончить с собой, но от слабости не смог этого сделать.

При помощи шланга пожарной машины его отмыли. Был затем суд, ему