Возвращение в Полдень

Кратов сразу же вспомнил, как двадцать с лишним лет назад тащился по чокнутой планете Уэркаф, которая потихоньку занималась пламенем чудовищного катаклизма, один, совсем один, так сложилось… он был едва живой от усталости, жажды и одиночества, в голове клубился горячечный бред, во все стороны пролегала раскаленная пустыня, по ней ползали твари с недобрыми намерениями, ни малейшего шанса на выживание для неподготовленного человека, но ни разу, ни единого разу в его перегретом мозгу не возникло сомнения в том, верно ли он поступает, держа свой обреченный путь в направлении корабля. Тогда он и понятия не имел о правиле, что упомянул Феликс Грин, его персональный опыт самостоятельной активной навигации был ничтожен и очень рано пресекся, но остатки здравого смысла и какие-то дикие инстинкты диктовали в те часы единственно верную траекторию спасения. На планете Церус I он тоже оказался в совершенном, как ему представлялось поначалу, одиночестве… но там вместо корабля был верный друг Чудо-Юдо-Рыба-Кит, тот ждал сколько мог, а потом нарушил все правила, о которых, впрочем, и не ведал, и одним прыжком сократил разделявшее их расстояние. И с тех пор ему, кажется, более ни разу не приходилось изображать из себя Робинзона, отставшего от корабля. Не считать же таковыми курсантских еще лет марш-бросок на выживание без воды и пищи через калифорнийскую Долину Смерти, двухдекадную с теми же задачами зимовку на заброшенной станции Эсперанса в Антарктиде, где компанию ему составляли пингвины да еще какая-то непонятная массивная тварь, приходившая самой темной ночью и сопевшая паровозным сапом под дверью (он склонялся к мысли, что имел место розыгрыш сокурсников, но правды так не добился, и решено было грешить на какого-нибудь блудного моржа или, там, на морского слона – не на восставшего же из реликтовых льдов криолофозавра, в самом деле, тем более что уж тот-то не стал бы церемониться с бронированной заслонкой и утлым замком)… Следовало признать, Кратов отнюдь не страдал по новым впечатлениям подобного свойства. И без того жизнь складывалась нескучно.

«База, – думал он. – База. Не просто база, а База с большой буквы. Не успело шаровое скопление утвердиться в этом октанте пространства и основательно прописаться в лоциях, как некто несказанно прыткий и рачительный втихаря устроил себе внутри него лежбище. И не просто устроил, а окружил защитными периметрами и выпустил гулять в окрестностях охранные команды, равно безжалостные и бессмысленные. Кому мог понадобиться этот пустой холодный мирок? Брандт подозревает тахамауков. А я не могу придумать ни единой причины, зачем этим некогда блистательным имперцам и галактическим конкистадорам вдруг приспичило вновь заняться экспансией. Насколько мне известно, свободного места в тех мирах, что удалось не растерять в процессе этнической диссипации, у них и без того навалом, и я знаю по меньшей мере три вполне благоустроенные планеты голубого ряда, бесспорно принадлежащие тахамаукам и притом совершенно необитаемые. Верно, тахамауки не умирают. Точнее, умирают чрезвычайно редко. Но рождают потомков и того реже. На кой черт им морока с экспансией?! Она уже и нам-то не кажется необходимой, а если мы и шарашимся еще по Галактике, то по большей части из любопытства. Тахамауки не любознательны. Все образчики этой древней расы, каких я встречал в жизни, вели себя так и при любом удобном случае недвусмысленно подчеркивали, что нет ничего в мире, чего бы они не знали. – Он задумчиво перетасовал графии на экране перед собой. – Хорошо, если бы это оказались тахамауки. С ними можно вести переговоры. При известном упорстве и психологической устойчивости с ними можно договориться. А самое главное – их можно обмануть. Не солгать и выдать черное за белое, а объегорить за переговорным столом. На чистой логике, на крючкотворстве и знании законов. Мне такое удалось однажды… старик Энграф троекратно проверил протоколы, сардонически ухмыляясь и повторяя: „Ну-ну… ну-ну…“, затем неохотно признал факт ксенологической панамы к несомненной выгоде Федерации, а ночью не сдержался и перепроверил еще раз… следовательно, закон парных случаев на моей стороне. Но ведь могут оказаться не тахамауки. И, с исчезающе малой вероятностью, все же аутсайдеры. Тогда мой, и без того кретинический, план летит в топку, все жертвы оказываются напрасны, я лишаюсь свободы, и хорошо еще, если не жизни, а Татор с инженерами – последней надежды на избавление. – Кратов усмехнулся. – Как удачно, что Брандт и Мурашов оказались големами! А ведь наш добрый доктор прав: „Подвиги самоотвержения становятся анахронизмом…“ Нужно было мне с самого начала додуматься до такого простого и не лишенного элегантности хода: самому явиться в Корпус Астронавтов с предложением собрать экипаж из одних только големов. Татор, конечно же, не согласился бы, и мне пришлось бы искать другой корабль. И я, конечно же, нашел бы. Тоже мне, задачка!.. Сложилась бы довольно скучная миссия, окажись все навигаторы копиями Брандта… Зато сейчас никто не ломал бы голову, как разыскать пропавших товарищей и вытащить из узилища, к которому и подходы толком не видны. А уж сама операция по извлечению рациогена из грузового отсека „гиппогрифа“ обрела бы отчетливые признаки гамбита. И выйди ситуация из-под контроля… она уже вышла из-под контроля, но не обрела еще признаков безнадеги… то всегда можно было бы бросить тела в снегу и унести ноги. Наверняка у наших славных големов в темных пражских подвалах припасены запасные оболочки. Что по этому поводу говаривал мой старинный друг-недруг Сидящий Бык из племени людей-2: „Моя личность бессмертна. Если мозг и тело выйдут из строя, их можно будет заменить“. Да, времена трагедий уходят… Не хочу больше никаких трагедий. Вот вытащу ребят, заберу рациоген… его нужно забрать во что бы то ни стало, чтобы все злоключения и передряги оказались не напрасны… и никогда, никогда больше не сунусь в опасную миссию с человеческим экипажем. Големы и только големы. Разумеется, они тоже полагают себя людьми, и у них на то есть все основания. Но вдобавок и преимущества в виде „лазаретов“, регистраторов в глазницах и запасных тел…»

Появление в кают-компании Феликса Грина прервало ход его мыслей.

– Консул, пожалуйте за мной, – потребовал тот с порога.

– Как было бы здорово, – сказал Кратов в пространство, – если бы существовал способ узнавать все действительно важное, не вставая с места!

– Ценю вашу иронию, – деловито сказал Грин. – Но, во-первых, я все равно следовал мимо, из ангара на командный пост. А во-вторых, вы должны это видеть.

– Любопытно, чего я еще не видел в этой миссии, – брюзгливо отозвался Кратов, однако же свернул экран видеала и поднялся из своего кресла.

– Понимаете, – сказал Грин, – когда я попытался принять дистанционное управление «архелоном»…

– Он взорвался? – мрачно осведомился Кратов.

– Слава богу, нет, – ответил Грин и для верности поплевал через левое плечо. – Ему сейчас никак не следует взрываться.

– Вы плохой циник, Феликс, – сказал Кратов. – Это отметил даже человек-3 Мурашов, а вы как честный человек-1 с ним согласились. Но интриган из вас и того хуже.

– Буду лаконичен, – сказал Грин. – Платформа движется к «Тавискарону» самостоятельно. Ею кто-то управляет, и это не я. – Прочтя надежду во взгляде Кратова, он поспешил уточнить: – Кто-то один. Один, а не трое. И, поскольку я не могу прочесть сигнатуру скафандра из-за глушилок, не факт, что это член экипажа.

13

Феликс Грин ошибся. Это был член экипажа.

Платформой управлял Мадон. Точнее, он без сложностей, что выпали на долю Кратова, привел в действие автопилот, а сам сидел внутри и стучал зубами. Он был без скафандра, замерзший, осунувшийся и всклокоченный, но не более того. Все конечности находились на положенных местах, непокрытая голова тоже, и, хотя на физиономии застряла безумная, то есть совершенно очумелая гримаса, понятно было, что каким-то чудом он выпутался из передряги целым и невредимым.

– Боже, как здесь холодно, – бормотал он трясущимися губами, не имея сил выбраться из водительского кресла.

Феликс Грин молча выстучал на панели управления простую комбинацию, вспыхнул теплый розовый индикатор, и со всех сторон потекли струи теплого воздуха.

– Кто бы мог подумать!.. – злобно проговорил Мадон.

– Как вам вообще удалось попасть на командирский «архелон» с поднятой защитой? – удивился Кратов.

– Тоже мне задачка, – пробормотал Мадон. – По судовой роли я все еще числюсь инженером.

– Но про систему комфорта ты все же забыл, – язвительно напомнил Грин.

– Я свое имя не сразу вспомнил! – огрызнулся Мадон.

– Теперь вы поняли, почему нельзя перемещать корабль? – спросил Грин, адресуясь к Мурашову.

Тот растерянно улыбнулся.

– Никто и не собирался, – выждав паузу, сказал Брандт.

14

– Одно могу утверждать с определенностью, – сказал Мадон. – Это не люди. Простите, но я не ксенолог, чтобы давать точные характеристики в таких вопросах. Если бы я знал, что во вполне рутинной миссии попаду в плен к инопланетянам, то подготовился бы специально.

Мадон сидел в кресле, закутанный в один из сакраментальных халатов. Перед ним стоял наполовину пустой бокал с живительным коктейлем доктора Мурашова. Но не с апельсиновым, от одного вида которого Кратова уже мутило, а на сей раз с темно-зеленым. Над бокалом витал отчетливый запах свежей петрушки. Инженер уже не выглядел загнанным зверем, хотя временами начинал вдруг энергично озираться, словно ждал какой-то неприятности со всех сторон сразу. Сам доктор Мурашов сидел напротив, сосредоточенно вперясь в развернутый перед собой экран видеала с красивыми и абсолютно непонятными инфограммами медицинского свойства. Кратов занял кресло на другом конце стола, а навигаторы подпирали дальнюю стену в одинаковых позах, одинаково обхватившись руками за плечи и даже с одинаковыми выражениями мрачноватого сочувствия на лицах.

– Может быть, какие-то автоматы? – осторожно предположил Кратов.

– Может быть, – легко согласился Мадон. – Их было очень много, и все они были такие… словно штампованные. – Он сграбастал бокал обеими руками и сделал большой нервный глоток. – Что это вы дали мне, док?.. Нет, не автоматы. Помните, там, возле «гиппогрифа», мы слышали чужой эмо-фон. Так вот, у них был тот самый эмо-фон.

– И вы не заметили среди своих штампованных тюремщиков никого ростом выше десяти футов, внешне сходного с очень сутулым и нескладным стариком и с характерным склочным выражением лица? – спросил Кратов.

– У них вообще не было лиц.

– Как это не было? – потерянно удивился Грин, переступив с ноги на ногу.

– Маски, – сказал Мадон. – Театр кабуки. Комедия дель арте. Что там еще… Сосьети Маттакин. Черт знает, может быть, это у них лица такие. Но играть с ними в покер я бы не сел.

– Хорошо, – сказал Кратов. – Не люди, не гуманоиды. Можете описать? Или, что еще лучше, нарисовать?

– В самых общих словах, – сказал Мадон. – Вообразите себе куклу-обезьяну. Только не аутентичную, а из дешевого белого пластика, изготовленную дурно и без натуралистических подробностей вроде шерсти или красного зада. Белая пластиковая кукла, не страдающая избытком сходства с оригиналом. И маска вместо лица. Вот что: подайте мне сюда мемограф с «диадемой», и мы сэкономим массу времени.

Брандт молча отклеился от стены и вышел в коридор.

– Когда меня тащили, – продолжал Мадон, – то каким-то удивительным образом повредили скафандр. Это надо уметь, доложу я вам – сломать «галахад»!

Грин снова перемялся на ногах и сказал:

– Я знаю по меньшей мере четыре уязвимых точки на «галахаде», при попадании в которые импульса высокой энергии можно причинить скафандру серьезный урон. Это связано с автономной системой жизнеобеспечения, и тут уж ничего нельзя поделать: либо индивидуальная мобильность при высокой степени защиты, либо пересаживайся, братец, в бронированный вездеход.