Возвышение падших

Спустя несколько дней…

Топкапы. Гарем.

С выражением беспокойства и печали на бледном лице Эсен Султан медленно, словно боясь тратить силы, прошла мимо распахнутых дверей гарема, откуда на неё воззрилось множество пар любопытных и изучающих глаз.

Следовавшая за ней Зейнар-калфа недовольно покосилась на наложниц, и те отвернулись и закопошились, сделав вид, что занялись своими делами.

— Видела? — прошептала одна из наложниц на ухо подруге. — Она и раньше была худа, а теперь кожа да кости…

— А что ты хотела, Айше? Повелитель умирает, потеряла ребёнка и сама чуть не умерла.

— Жаль её…

Тем временем Эсен Султан приближалась к дверям султанской опочивальни, с каждым шагом бледнея и мрачнея.

— Султанша, вы в порядке? — беспокойно спросила Зейнар-калфа, когда она замерла возле дверей, тяжело дыша.

— Ведь это я виновата, Зейнар, — едва слышно прошептала та. — Я во всём призналась, а он… не выдержал.

Дрожащей рукой открыв двери султанской опочивальни, Эсен Султан медленно, всё ещё нерешительно и боязливо, вошла. Едва взгляд её серо-голубых глаз коснулся неподвижно лежащего султана Орхана, она вздрогнула словно от удара, а после прикрыла рот ладонью.

С того самого разговора она не видела его. Наверное, потому не особенно переживала, занятая своей собственной болью и страхами. Сейчас же им не осталось места в её сердце. Всё померкло в сравнении с тем, что она испытывала, смотря на мужа.

Едва ли не бегом преодолев расстояние от дверей до ложа, она опустилась на его край и, схватив его смуглую, но холодную руку, несколько раз поцеловала то ли с отчаянием, то ли с каким-то безумием.

Чувство вины снова затопило её, перемежаясь с болью и неясным клубком тёмных переживаний. Султанша плакала, приложив руку повелителя к своей щеке в надежде, что она потеплеет, станет, как прежде, сильной и крепкой.

Но ничего не происходило. Султан Орхан лежал словно мертвец — неподвижный, бледный и холодный. На какой-то миг ей показалось, что он в действительности умер.

И когда она, находясь на краю осознанности перед разверзнувшейся за ним бездной безумия, вызванного чувством вины, болью и страхом, до неё словно сквозь толщу воды донёсся мужской голос.

Слова были неразборчивы, будто кто-то говорил в соседней комнате. Так и было. Встав с ложа, Эсен Султан недоуменно огляделась и прислушалась. Оказалось, голос доносился из-за дверей, ведущих в соседний кабинет, который использовал хранитель султанских покоев.

Подойдя к дверям, она прислушалась.

— Усилить охрану всего Топкапы, — приказывал мужчина, и его голос был полон беспокойства и плохо скрываемого раздражения. — Альказ Бей, вы отвечаете за безопасность повелителя. Он в столь уязвимом состоянии…

— Мустафа-паша, что может угрожать безопасности повелителя?

— Вам лучше знать, Касим-паша. Это же вы ведёте дела с Карахан Султан за его спиной. Полагаю, она далеко не обрадовалась тому, что наследником назначен не её сын, и намерена что-то предпринять.

— Не понимаю, о чём вы.

— Уверен, что это так. Альказ Бей, вы услышали меня. Никто не должен входить и выходить из султанских покоев без вашего ведома. Даже султанши.

— Как прикажете, паша.

Голоса стихли, и, спохватившись, Эсен Султан поспешно вышла в коридор, застав уходящего Мустафу-пашу. Муж покойной Шах Султан, он был стар, полон и бородат.

— Мустафа-паша!

Остановившись, он обернулся через плечо и, пожевав губы, медленно подошёл и поклонился.

— Султанша.

— Почему вы велели усилить охрану и приказали Альказу Бею пристально следить за повелителем? Что происходит?

— Как вы… — поначалу растерялся он, но быстро взял себя в руки и нахмурился. — Меры предосторожности. Ничего большего.

— Говорите правду! — истерично вскрикнула султанша, и эхо её голоса пробежалось по стенам коридора, утонув в его глубине.

Мустафа-паша от неожиданности вздрогнул, после с опаской и беспокойством покосился на Эсен Султан и вздохнул, будто принимая поражение.

— Вижу, вы беспокоитесь за повелителя. Что же, вынужден сообщить, что назревают проблемы. Шехзаде Баязид, несогласный с решением повелителя о наследнике, едет в столицу.

Эсен Султан ошеломилась, но спустя мгновение возмутилась.

— Вы думаете, что я, боясь того, что шехзаде Баязид оспорит право Мехмета на османский трон, что-то сделаю с повелителем, чтобы успеть посадить Мехмета на трон до прибытия шехзаде Баязида?

— Что вы, султанша? Говорю же, просто меры предосторожности. Не ищите в этом подвоха. Что же, мне пора идти. С вашего позволения.

Поклонившись, Мустафа-паша, пыхтя и тяжело ступая, ушёл, а Эсен Султан провожала его напряжённым взглядом серо-голубых глаз.

Генуя. Замок Альберго.

Шли дни, недели, и королева Эдже осваивалась в новой жизни, с новым титулом и новыми обязанностями.

Быть королевой было не так уж радостно и приятно. Ни один день не принадлежал ей.

Расписание дня, обязательное к исполнению.

Обязанность выглядеть подобающе титулу королевы — неудобные и тяжёлые платья, которые порой хотелось сорвать с себя, тяжёлые драгоценности и корона, сдавливавшая голову словно металлический обруч, медленно сужающийся и въедающийся в кожу головы.

Длительные аудиенции, на которых она должна была неподвижно и, причём, с прямой осанкой и улыбкой, восседать на троне по несколько часов к ряду, выслушивая жалобы и прошения подданных.

Под конец аудиенции королева Эдже с трудом могла подняться с трона, так как не чувствовала своих ягодиц и ног, а лицо от многочасовых усилий сохранить на нём улыбку болело и ныло.

Вдобавок к этому подданным постоянно что-то было нужно или у них была какая-то проблема. Она должна была дать им то, в чём они нуждались, или не дать по разумным причинам, что вызывало недовольство, а также решать их бесконечные проблемы.

Выслушивая очередное прошение, королева Эдже порою забывалась и бросала взгляд в окно, выходящее в цветущие сады, куда ей так хотелось вырваться.

Сорвать с себя неудобное платье, не дающее свободно дышать и двигаться, сбросить тяжёлые драгоценности и корону, засмеяться во весь голос, не думая об этикете и правилах поведения, упасть на мягкую зелёную траву и смотреть на небо и белые облака, по нему плывущие.

Только ночью, оставшись наедине с собой в своей опочивальне, облачённая только в одну шёлковую ночную рубашку и с распущенными волосами — естественная и свободная — она принадлежала самой себе, а не государству.