Время – словно капля янтаря

— Тётка какая-то наняла выследить, к кому благоверный шляется, я прав? Вот блин, денег людям девать некуда, зажрались. А не боишься, что он нас засек?

Парню хотелось поговорить, мне — нет. Когда водила понял, что беседа не клеится, недовольно насупился.

— Влипну я с тобой в неприятность.

— Не влипнешь.

Но прав оказался он, а не я. После следующего светофора навстречу такси вдруг шагнул гаишник, махнул палочкой, приказывая остановиться.

— Да что за напасть! Не нарушал вроде ничего, — возмутился парень. И начал сбавлять скорость, прижимаясь к обочине. А «тридцать четвёртый» уже был у следующего перекрёстка, успевал на зелёный. До бульвара Шевченко ему оставалось две остановки.

Пузатый гаишник шёл неторопливо. Куда ему спешить? Деньги сами, на колёсиках, к нему подкатывают, знай себе стой, да палочкой помахивай. Пока подойдёт, пока разбираться будут… Не успеем догнать!

Я дёрнул ручку, распахнул дверь.

— Э, а деньги?! — возмутился шофёр, но заметил брошенную на сиденье купюру, замолк.

Метров через сто проспект заворачивал вправо. «Тридцать четвёртый» уже исчезал там, за росшими вдоль тротуара деревьями. Я побежал. Мимо подозрительно уставившихся на меня гаишников, петляя между прохожими, проскакивая перекрёстки на красный свет, бросаясь чуть ли не под колёса машин, не слыша сердитые сигналы и матерную ругань. Ох, как я бежал! Никогда прежде так не бегал, даже в молодости, на тренировках. Сердце колотило, в ушах звон, в глазах круги поплыли разноцветные…

Я успел. Как раз успел, чтобы увидеть. Мне снова показывали, ещё с одного ракурса — теперь «опель» летел мне навстречу. Темно-вишнёвый капот смял детскую фигурку, перекусил пополам. Словно акулья пасть щёлкнула…

— Мужчина, вам плохо?

Плохо. Мне очень плохо! Так плохо, что самому под этот «опель» проклятый броситься хочется.

Глава 15 1 июля 2001 года

Мужичок с сизым носом был на своём посту. Привычно шагнул навстречу.

— Добрый день, уважаемый!

— Что, выпить не с кем?

— Дык! Не с кем. Душа, понимаешь, просит, — постучал он себя гулко по грудаку, точь-в-точь, как в прошлый раз, — а не с кем. А я же не алкаш, чтобы в одиночку пить.

Я тоже не алкаш. Но сейчас только и остаётся, что напиться. Чтобы больше ни о чём не думать.

— Ну, давай выпьем.

Мужик сразу расцвёл.

— Вот и добренько! Я счас сбегаю, пузырь возьму. Ты не думай, деньги у меня есть, потом посчитаемся. Ты какую уважаешь?

— Без разницы. По своему вкусу бери.

— Добренько, добренько! Я мигом. И пойдём, посидим где-нить на лавочке.

— У меня и посидим. Я в этом доме живу.

— Дык и я в этом. Что я тебя раньше не видел?

— Я недавно квартиру снял.

— А, вон оно как. Ты один живёшь, что ли?

— Один.

— А я семейный. Супружница у меня, детки. Так что не приглашаю к себе, извини.

— Да беги ты уже!

— Дык, мигом я, мигом…

Минут через двадцать мы расположились на кухне. Из закуски у меня наличествовали только застывший омлет да четвертинка хлеба. Ну, не закусывать собрались, выпивать.

На правах хозяина я разлил по первой. Мужик тут же подхватил свой стакан.

— За знакомство, что ли? Меня Миша зовут.

— Гена.

— Вот и добренько.

Водочку он опрокинул в себя смачно, только булькнуло. Видно, опыт употребления у Мишани немалый имелся. Отломил кусочек ржаного, занюхал, морщась. Зажевал вдогонку.

— А что, Гена, ты смурной такой? Случилось чего у тебя?

Я усмехнулся криво.

— Давай по второй примем, а потом уж по душам калякать начнём.

— Правильно. Как моя супружница говорит, «между первой и второй перерывчик небольшой».

— Что же ты с супружницей пузырёк не давишь?

— Дык, по душам поговорить охота. А с супружницей разве по душам получится? Баба есть баба, у неё другое на уме. А ты чего один? В разводе или волю любишь?

— И в разводе, и волю люблю.

Вторая тоже пошла хорошо. И как-то легче стало внутри, спокойнее. Будто осаждаться начала вся та муть, что мозги мне загадила.

— А «смурной» я, Миша, потому что дочку у меня сегодня убили.

— Да ты что?! — у мужика даже рожа вытянулась. Чуть омлет не уронил. — Как?!

— Мент машиной сбил на переходе. Ненавижу козлов!

— А-а-а… — мужик вздохнул. Взял бутылку, разлил по третьей. — Тогда давай не чокаясь. Помянем. Как звали-то дочку?

— Ксюша. Оксана.

— Царство небесное рабе божьей Оксане.

Эту Миша выпил неторопливо, с чувством. И закусывать не стал, лишь кулаком занюхал.

— Сколько лет дочке было?

— Двенадцать.

— Дите невинное. Крепись, Гена. Говорят, невинные души прямиком в царство небесное возносятся, так что дочка твоя в раю. А тебе крепиться нужно и терпеть. И бога не забывать. Чтобы сподобил увидеться с ней в загробной жизни.

— Ты что, Мишаня, крепко верующий?

— Крепко или нет, не знаю. Тут сейчас эти ходят… «Свидетели». Вот они крепко верующие. Библию читают, песни всякие поют, про конец света рассказывают. А я думаю — баловство это. Деды-прадеды наши православными были, и мы от веры их отступать не должны. Здесь неподалёку храм имеется, небольшой, но приятный. Заходишь вовнутрь, там иконы, свечи горят. Батюшка, опять же. Душевно. Не часто туда наведываюсь, но если праздник какой религиозный — обязательно. А ты что, в бога не веруешь? Без веры нельзя, Гена. Кто кроме бога поддержит и утешит нас в страданиях наших?

— Что ты знаешь о страданиях?

Миша опять вздохнул, разлил по четвёртой.

— А ведь у меня тоже дочку, можно сказать, убили. Давно, ещё во младенчестве. В роддоме прямо. Сестра недоглядела, когда купала. Может, выпимши была, или ещё как. Сунула в кипяток и сварила.

— Как сварила?! И — что?

— Что-что? Младенчику много надо? Померла дочка. Давай и её помянем.

Помянули. Ни омлета, ни хлеба у нас уже не осталось. И выпивки — на донышке. Когда успели?

— А медсестра? — снова начал я. — С ней что сделали?

— Что с ней сделаешь? Халатность, сказали. Отстранили от младенчиков. На полгода.

— Отстранили?! И всё? Да её пожизненно посадить, и то мало!

— Эк, хватил! Посадить… Тогда всю нашу медицину в тюрьму сажать надо. Думаешь, мента твоего посадят?

— Поса… — я осёкся. Не посадили его. Уволили, кажется, из органов, и на том дело закрыли.

— То-то. Нет, Гена, справедливость в земной жизни искать бесполезно. Да и что это такое — справедливость? Деток всё равно не вернёшь.