Все пути мира

Разумеется, кого попало в это отделение не пускали, так что Тину пришлось запросить письмо-рекомендацию ученого совета и положить ее на стол старшему целителю, который, читая послание, посматривал на Тина с сомнением и даже некоторым подозрением, однако в лечебницу настырного парня все-таки пустил. Правда, без присмотра не оставил — приставил к нему студентку-целительницу, которая сопровождала Тина в его блужданиях из палаты в палату.

Прежде ему не приходилось видеть смерть, и отделение для умирающих произвело на него тяжелое впечатление. Вроде бы ничего особенного: чистенько в лечебнице, никаких ужасающих запахов, стонов… ничего подобного. Просто не по себе.

Но Тин справлялся. Присматривался к пациентам, пытался разглядеть движение энергий внутри живых еще тел и вокруг них, задавал тихие вопросы своей сопровождающей. А когда ему сказали, что одна женщина почти наверняка не доживет до утра, решился остаться в лечебнице на ночь. Поставил себе стул у постели больной, сел так, чтобы она не могла его видеть, и… просто стал смотреть, испытывая одновременно страх и неловкость, оттого, что он сидит здесь посторонним зрителем, не пытаясь помочь. Понимал, конечно, что помочь все равно не может, но совесть с разумом не соглашалась.

В конце концов, он переставил стул поближе и взял женщину за руку. Она благодарно улыбнулась ему, а потом, словно только этого и ждала, выдохнула в последний раз и застыла.

Как завороженный, смотрел Тин на серебряную дымку, похожую на клубок тончайших нитей, которые расплетались, на его глазах превращаясь в ничто. Он даже не сообразил впитать энергию, чтобы потом как-то с ней экспериментировать. Просто наблюдал, не в силах оторваться от зрелища.

Казалось, событие, так его задевшее, прошло мимо разума, однако дома, отоспавшись после бессонной ночи, Тин смог обдумать свои наблюдения и сделать вывод: смерть существовала в человеке наравне с жизнью, была его неотъемлемой частью, невидимой нитью, привязывающей душу к телу. Он пока не знал, как ему пригодится это открытие, просто взял на заметку.

Впрочем, кое-какие мысли из этого наблюдения родились. Смутные такие мыслишки, не оформившиеся ни во что конкретное. И Тин решил, что стоит понаблюдать еще.

Он провел в больнице не один вечер и не одну ночь. Сначала — в том же отделении для безнадежных больных, потом, когда накопил уже достаточно материала, чтобы делать первые выводы, перешел в операционную.

Это оказалось испытанием отнюдь не меньшим, чем присутствие при чужой смерти, несколько раз ему приходилось выскакивать из операционной, чтобы справиться с тошнотой и головокружением. Он ругал себя за недостойную мужчины слабость — и возвращался.

Он презирал себя — за то, что целители находились там ради жизни, а он — ради смерти. Презирал, но все равно не уходил, потому что… это была целая цепочка обязательств: обещание, данное князю Аутару, доверие, оказанное ему магистром Видаром… не доверие даже, а вера в него, в то, что он способен добиться большего, чем маги из ученого совета… А еще он должен был верить в себя, потому что иначе — это Тин чувствовал абсолютно отчетливо — он не сможет стать якорем, светом в ночи для Дин, когда она будет искать обратную дорогу.

Возможно, это была не его собственная мысль — мелькало такое подозрение, но Лесной больше не давал о себе знать, никак не показывал своего присутствия в жизни Тина, так что уверенности он не испытывал.

Но все-таки он дождался своего часа…

Это была тяжелая операция. Проводил ее старший целитель, а его молодой помощник должен был только поддерживать в больном жизнь, вливая в него силы. Вот только этих усилий не хватило, и Тин увидел, как расплетаются нити жизни и смерти, отделяются друг от друга. Целитель в изголовье привычно схватился за жизненную нить, продолжая вливать в нее энергию и пытаясь вернуть в прежнее состояние, но толку от этого получилось немного: нечто незримое, но ощутимое покидало тело, словно освобождаясь из плетения двух нитей. И тогда Тин — позже он удивлялся, как решился на такое, — шагнул к операционному столу, протянул руку и ухватился за вторую нить — серебристо-черную, такую завораживающе красивую. Она сначала прильнула к его ладони, обжигая внезапным холодом, так что он чуть не отдернул руку, а потом снова попыталась распрямиться. Только Тин не позволил ей.

Оказалось, работать со смертью ничуть не сложнее, чем с любой другой стихией, только силы для этого приходилось брать изнутри, из собственного тела, потому что смерть не была столь щедро разлита в окружающем пространстве, как прочие силы.

Аккуратно потянул Тин за нить, привлекая обратно к телу то невидимое, что стремилось его покинуть, обвил смерть вокруг жизни, которую продолжал удерживать целитель… и остался стоять у стола, не испытывая больше никакого отвращения, словно преодолел некий барьер.

Старший целитель, будто не замечая происходящего, доделал свою работу и только потом, когда пациент был уже вне опасности, позволил себе поднять голову и вопросить, пряча растерянность за строгостью:

— Что это было?

— Магия смерти, — признался Тин, — та самая, которую я исследую.

— Магия смерти, которая спасает жизнь, — в удивлении пробормотал помощник целителя. — Я даже представить себе не мог, что такое бывает.

— Я тоже, — задумчиво вздохнул старший. — Много лет назад я присматривался к этим нитям, но нас учили не принимать их в расчет, потому что целитель работает только с жизнью. И это правда — я к ним даже прикоснуться не мог, не то что манипулировать ими. Но… это открывает такие перспективы! Надо только найти тех, кто в состоянии работать со смертью. Вы?..

— Очень трудно, — смутился Тин, — я смог, но это явно не моя стихия. Но наверняка найдутся маги, которые одарены в этой области куда больше меня, пусть даже их будет немного. Да много, наверно, и не надо?

Старший целитель счастливо улыбался. Похоже, он уже был далеко — в мечтах о том времени, когда на помощь целителям, магам жизни, придут маги смерти, способные удержать человеческую душу на грани и вернуть ее в тело.

Глава 7. Откровенный разговор

Дин

Рвение, с каким Дин принялась осваивать новое умение, могло бы удивить… даже ее саму, ту, прежнюю, которая не знала, каково это — всем сердцем рваться куда-то и искать возможность проложить туда путь. Теперь она не удивлялась. Да ей, по правде сказать, и некогда было удивляться, да и сил не оставалось на всяческие удивления и недоумения.

Зато были десятки, а потом и сотни комнат, которые следовало удерживать в памяти, чтобы переходить в них, не тратя времени на создание образа. Сначала Сертин водил ее по дворцу, потом однажды привел в мастерскую портнихи. Та охнула, когда они появились внезапно из зеркала, а потом расцвела в улыбке, узнав Сертина. И тут же принялась тараторить, рассказывая о какой-то девушке — кажется, бывшей ученице наставника. Выслушав с благосклонной улыбкой болтовню портнихи, Сертин подтолкнул к ней Дин и велел снять мерки. Понятно, что прокладывать путь, чтобы забрать новые наряды, отказаться от которых Дин не удалось, пришлось самостоятельно.

В другой раз учитель в самый что ни на есть обеденный час втянул Дин в просторный зал трактира, благоухавший дивными ароматами, а потом тут же вернул обратно в гостиную, пообещав накормить, если она сможет вернуться в трактир без его помощи. Смогла. К тому моменту память ее была натренирована достаточно, чтобы сразу выделять в обстановке самые важные детали, за которые можно зацепиться взглядом, а там уж и вся картина целиком всплывала.

Время от времени учитель устраивал Дин проверки, веля перейти в такое место, где она не была много дней. Пару раз они вдвоем навещали разных знакомых наставника, и везде он представлял ее как свою ученицу, но ни разу не упомянул о том, что она пришла из внешнего мира. Спасибо болтливым горничным, о причине Дин уже догадывалась.