Все пути мира

Но самый главный урок, который Дин извлекла из произошедшего, было открытие, что людей можно искать, ориентируясь на ассоциации, которые и словами-то не всегда описать можно.

Надо сказать, своих поисков и попыток вернуться она не прекращала: каждое утро и каждый вечер, убедившись, что находится в одиночестве, Дин пыталась настроиться на Тина. Тщетно, в ее сознании путались два образа — гордого красавчика, наследника рода тон Аирос, цедящего злые слова, и верного друга Тина, который долгое время был ее спутником и помогал во всем, не требуя ничего взамен. И даже осознание, что это один и тот же человек, смотревший на нее сквозь зеркальную преграду глазами, полными тоски и надежды, не помогало.

И лишь однажды утром Дин показалось, что она уловила что-то смутно знакомое — именно по ощущениям, потому что в зеркале она ничего толком не увидела, осталось лишь впечатление, что мир по ту сторону пребывает в движении. И все это исчезло слишком быстро, прежде чем Дин удалось понять, что это было. Осталась лишь волна беспокойства, которую она уловила каким-то образом через зеркало. И эта волна нашла отклик в ее душе.

Снедаемая тревогой, Дин едва дождалась вечера, выпроводила настырных горничных, которые никак не оставляли ее в покое, села перед зеркалом и прислушалась к своим ощущениям. Ей казалось, она уже начала различать, когда за ней кто-то наблюдает. Сейчас она была почти уверена, что не чувствует чужого внимания.

Выдохнула, сосредоточилась и попыталась поймать то ощущение, которое уловила утром. Получилось не сразу — просто не удавалось отключиться от окружающей действительности, а именно это было важно. А потом вдруг — как провал в темноту.

Дин не сразу поняла, что темнота в зазеркальном мире не абсолютна, там просто царила ночь. Но в окно той комнаты, в которую она смотрела через зеркало, проникал лунный свет, и через несколько мгновений Дин смогла рассмотреть во мраке сначала смутные очертания предметов, а потом — словно ей удалось приблизить изображение — и подробности: спящего мужчину, разметавшиеся по подушке длинные каштановые волосы, мерно вздымающуюся грудь… Сама же она почти перестала дышать, осознав, кого именно видит.

— Тин, — шепнула. — Ти-и-ин…

Конечно, он не мог ее слышать.

Спохватилась, усмехнулась нервно, а потом собралась с духом и шагнула в зеркало. Попыталась. И ткнулась лбом в стекло, которое, впрочем, не показалось ей твердым, скорее упругим. Ей даже почудилось, что она увязла в этой преграде, запуталась… Дин запаниковала и шарахнулась обратно…

А через несколько минут двери в ее покои распахнулись и на пороге появилась ее величество в сопровождении верной фрейлины Риевы и двух гвардейцев. Сердце глухо ухнуло в груди и замерло на мгновение. Дин окинула взглядом визитеров. На фоне каменных, ничего не выражающих физиономий гвардейцев лица королевы и ее придворной дамы смотрелись разительным контрастом: если в улыбке Риевы сквозило злорадство, которое та даже не пыталась скрыть, то правительница пылала обидой, которую не преминула высказать:

— Ты обманула меня!

— Да? — растерялась Дин.

— Ты сказала, тебя никто и ничто не держит во внешнем мире, но ты рвалась сегодня туда, я почувствовала. Да-да, я всегда знаю, если кто-то пытается покинуть Предел!

'Если кто-то пытается, — отметила машинально Дин, — это значит, такие попытки время от времени случаются. Вряд ли это только обо мне и моей предшественнице более чем столетней давности'.

Спорить было бессмысленно, и Дин поежилась, ожидая, что последует дальше. Честно признаться, она не могла себе представить, чем чревато ее 'преступление'. Все-таки, в отличие от предшественницы, в покои королевы она не забиралась, и обвинить ее в нападении было бы затруднительно. Хотя при желании, конечно, и не такое возможно.

— Я не знаю, что мне с тобой делать! — сердито заявила ее величество. — Но ты заслужила наказание. Я поразмыслю, каким оно должно быть, а пока… мне придется запереть тебя тут, в этих комнатах, — Дин уже почти вздохнула с облегчением — все же наказание оказалось не таким уж суровым, однако ее королева продолжила: — И зеркала, конечно, запечатаю, чтобы ты не могла повторить свою разрушительную попытку.

Вот после этих слов Дин пробрал озноб.

Между тем, правительница подошла к ближайшему зеркалу, украшавшему гостиную, прикоснулась к нему ладонью, а потом сжала пальцы, словно собирая что-то со стеклянной поверхности и сминая в ком. И все это — с расслабленным лицом и полуприкрытыми глазами. Казалось, королева получает удовольствие от своих действий. Точно так же Мирэя обошла остальные зеркала гостевых покоев. Без печати осталось только маленькое зеркальце, лежавшее на ночном столике. На него королева бросила лишь беглый взгляд, едва заметно улыбнувшись.

Дин оценила ее реакцию: выбраться через это зеркальце преступница не смогла бы при всем желании, разве что полюбоваться с тоской на то место, куда хочется попасть…

Первые дни своего заключения Дин провела в растерянности. Не было ни страха, ни чувства безысходности, просто оказалось, что за время пребывания во дворце она привыкла, что у нее почти все время есть какое-то занятие, и вдруг оказалась не у дел. Она слонялась неприкаянно по комнатам или мусолила единственную книгу, которая у нее была, — тот самый сборник сказок, выучив его почти наизусть. Что, впрочем, не делало истории менее захватывающими.

А потом на смену скуке пришло беспокойство. Никто к ней не приходил — ни учитель, ни королева, ни ее верная придворная дама. Только горничные в сопровождении гвардейцев приносили еду и тут же исчезали, не вступая в беседы. То ли королева намеренно мучила ее неизвестностью, то ли просто не знала, что с ней делать.

Так что, проснувшись ночью в тревоге, Дин ничуть не удивилась. Повертелась немного в кровати и, не дождавшись сна, взяла в руки зеркало — то самое, единственное, не отмеченное королевской печатью, — и попыталась пробиться во внешний мир, снова настраиваясь на Тина.

В этот раз все получилось на удивление быстро. Правда, самого Тина она не увидела, если не считать рук, несколько раз мелькнувших в зеркальном стекле. Зато Дин хорошо слышала разговор.

Беседовали двое — старый советник и его внук.

— Мальчик мой, тебе пора подумать, как ты будешь жить дальше.

— Что ты имеешь в виду, дед?

— Не притворяйся, что ты меня не понял. Отмеренный законом год подходит к концу, по его истечении твой брак будет признан недействительным. Заметь, по инициативе супруги, так что, когда эти сведения просочатся в общество, это скажется не слишком хорошо на репутации нашей семьи. Для нас было бы лучше, если бы ты развелся, не дожидаясь окончания срока.

— Я не намерен разводиться.

— Ты не понимаешь!

Хлопок — не иначе как ладонью по столу, — крохотный кусочек мира в зеркале дрогнул и осыпался осколками. И воцарилась тьма.

Тин

— Нет, это ты не понимаешь! — Тин с сожалением покосился на разбитое зеркало. — Но в этом есть и моя вина — я ведь не поведал тебе подробностей моего путешествия.

— Что ж, с удовольствием послушаю, — советник откинулся на спинку кресла. Гнев его, похоже, схлынул, и глаза выдавали лишь усталость и тревогу.

Рассказ оказался куда длиннее, чем предполагалось сначала. Въедливый дед то и дело останавливал внука, задавал вопросы, которые сам Тин ни за что не догадался бы задать. Зато картина складывалась подробнейшая и, как показалось Тину, весьма убедительная. Нет, тревога из глаз советника не исчезла, просто к ней добавилось искреннее сочувствие.

— Значит, вы практически не расставались, но при этом не знали, кем друг другу приходитесь, — подытожил дед. — Однако свидетелей, способных подтвердить это, чтобы вы могли сохранить ваш брак, не найдется.