Вторая половина книги
Шрифт:
Нет-нет, это не черновик «Ночи перед Рождеством». И не запись какого-то фольклорного рассказа, былички. Это шутка. Просто на одной странице «Тараса Бульбы» я заменил слово «жид» на слово «черт».
А может быть, и не шутка вовсе. Похоже, что такая замена «жидов» на «чертей» ничего не меняет в повести – ни в сюжете, ни в образах, ни даже в атмосфере. Вот, сравните:
«…Здесь действительно находились жиды почти со всей Варшавы…
<…>
Иногда… личико еврейки, убранное потемневшими бусами, выглядывало из ветхого окошка. Куча жиденков, запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи. Рыжий жид, с веснушками по всему лицу… выглянул из окна, тотчас заговорил с Янкелем на своем тарабарском наречии, и Янкель тотчас въехал
Вот по этой причине я и подверг сомнению еще один известный и очень интересный, очень соблазнительный тезис:
«…В Янкеле <…> доминирует … традиционный тип демона-проводника и наставника…» [180]
Или в другой работе:
«…Янкель (демонический помощник козаков) видит его “важным рыцарем”…» [181]
Да, Янкель как демон-проводник, демонический помощник Тараса, – такая трактовка сегодня общепринята. Но… если природа Тараса обладает чертами столь же, а то и еще более страшного демона, воплощения какого-то хтонического божества, типа пра-Диониса, Диониса-Загрея – воплощения смерти, – нужен ли ему проводник или помощник? Его окружение – черти, не столько обитатели христианского ада, сколько фольклорные родственники черта из «Ночи перед Рождеством», который украл луну и на котором кузнец Вакула летал в Санкт-Петербург за черевичками…
Не знаю, приятнее ли для евреев (для меня в том числе) осознавать, что евреи в повести Гоголя – не мошенники, не ростовщики, не скряги и даже не трусы.
Что они – и вовсе не люди.
Что они – черти.
Их помощью можно пользоваться, но смотреть нужно в оба и всякие попытки напроказить пресекать немедленно.
Если признать демоническую природу евреев, показанных в повести, то действительно, подобно многим современным филологам, нам придется согласиться с тем, что союз Тараса Бульбы с Янкелем – это союз Фауста с Мефистофелем, союз Петера Шлемиля с Господином-в-сером и прочим порождениям европейского романтического воображения. И, как следствие, произведение Гоголя неизбежно лишается даже намека на историзм – какая же история, когда перед нами сюжет о заключении договора между человеком и дьяволом!
Коли так – нечего задаваться различного рода «почему?», – пытаясь понять странную связь еврея Янкеля и запорожца Тараса. Почему Янкель постоянно выручает Тараса Бульбу, почему к нему и только к нему обращается козак за помощью в совсем уж безвыходных ситуациях? Вот потому. Потому же, почему Мефистофель то и дело спасает Фауста.
По договору. Хотя Гоголь это не написал и не описал, и приходится нам, сегодняшним, ломать себе головы, вычитывая образы, продиктованные авторским Супер-Эго – и к Супер-Эго же, но читательскому, обращенные…
Но ведь все может быть легко возвращено в земную, историческую плоскость. Всё может оказаться гораздо проще. И даже договор между Янкелем и Тарасом может оказаться подписанным не кровью, а самыми что ни на есть чернилами.
Чернильный договор против договора кровавого
С самого первого прочтения повести Н.В. Гоголя, еще в подростковом возрасте, меня будоражила загадка отношений Янкеля – нет, не с Тарасом, а с его братом, видимо, старшим – паном Дорошем. Кем он был? Почему Янкель отдал за него восемьсот цехинов – немалая сумма по тем временам, – чтобы выкупить из турецкого плена? Почему Тарас поверил сообщению об этом сразу и без всяких сомнений? Да вот, сами убедитесь:
«Бедный оратор, накликавший сам на свою шею беду, выскочил из кафтана, за который было его ухватили, в одном пегом и узком камзоле, схватил за ноги Бульбу и жалким голосом молил:
– Великий господин, ясновельможный пан! я знал и брата вашего, покойного Дороша! Был воин на украшение всему рыцарству. Я ему восемьсот цехинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
– Ты знал брата? – спросил Тарас.
– Ей-богу, знал! Великодушный был пан.
– А как тебя зовут?
– Янкель.
– Хорошо, – сказал Тарас и потом, подумав, обратился к козакам и проговорил так: – Жида будет всегда время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне. – Сказавши это, Тарас повел его к своему обозу, возле которого стояли козаки его. – Ну, полезай под телегу, лежи там и не пошевелись; а вы, братцы, не выпускайте жида»[182].
Никак не мог я понять, с какой стати не брат Дороша – человек небедный, судя по описанию; не козаки – верные соратники, как будто готовые ради запорожца-побратима голову сложить, – почему вот именно Янкель, оборотистый жуликоватый еврей, описанный Гоголем с нескрываемым презрением и брезгливой усмешкой (пусть даже и снисходительной) выкупил из плена Дороша? Что может связывать этого еврея с запорожцем из хорошего рода, «украшением всему рыцарству»? Что заставило его раскошелиться? И почему у Тараса на этот счет никаких сомнений и подозрений не возникло?
Самое же удивительное тут: ответ на эти вопросы – вернее, на один-единственный, о природе связи меж Дорошем и Янкелем, – снимает, словно по волшебству, читательское недоумение, касающееся уже отношений Янкеля и Тараса.
А природа этой связи ничуть не мифологическая, не романтическая и не фольклорно-легендарная – самая что ни на есть историческая, даже историко-экономическая.
Из книг по украинской истории XVII века у многих сложилось представление, в общем-то, вполне верное (с небольшими перегибами в ту или другую сторону), о роли евреев в тогдашней экономике Речи Посполитой. Польские магнаты предпочитали не заниматься коммерцией напрямую, а использовали в качестве орудия по обогащению евреев. Евреи становились маклерами, факторами (торговыми агентами), арендаторами, шинкарями, управляющими, откупщиками и прочими посредниками – между сословиями привилегированными и податными. Зачастую бесправных евреев ставили магнаты наместниками своими в принадлежавших им местечкам [183] . Торговля сельхозпродуктами, которые производились в латифундиях магнатов, шла через евреев. Евреи занимали деньги под процент, евреи брали на откуп королевские налоги и таможенные пошлины, евреи арендовали поместья и фольварки, и так далее. Нам известно, что ненависть к еврейским посредникам, оказавшимся между польской знатью и крестьянством, стала одной из причин многих восстаний – крестьянских и козацких. Евреи действительно стремились выжать из податных все, что возможно: выплачивая магнату заранее оговоренную сумму подати, еврей-откупщик и себя не забывал (а иначе зачем же браться за рискованное дело?). Так он и становился объектом ненависти – ведь крестьян мало интересовало то, что не все выбитые, выжатые из них деньги еврей-арендатор оставляет себе, – крестьяне могли за всю жизнь ни разу не видеть своего истинного владельца – плясавшего в Кракове или Париже, носившего обшитые драгоценностями камзолы и дарившего любовнице поместья.
Так что с польскими магнатами и шляхтой, с отношениями между ними и евреями все более или менее понятно.
Но нигде не мог я найти, каким образом управляли имениями, каким образом вообще распоряжались финансами, каким образом богатели зажиточные козаки, козацкая старшина? Все эти атаманы (кошевые, куренные, наказные), гетманы, писари, есаулы, полковники? К слову сказать, именно их, а вовсе не селян, Тарас Бульба презрительно именует «гречкосеями» и «баболюбами». Притом что, по описанию, он сам именно к таким и относится:
«Зимовниками в Запорожье назывались небольшие хутора, или фольварки… По официальному описанию 1769 года под зимовником разумелась усадьба, в которой было “хат три, одна с кимнатами и две коморы с лёхом и стайнею рубленными; загородь, четыре двора частокольные из доброго резаного дерева, досчаные. Близ же одного зимовника мельница двокольная (на два постава) и со всем в ней хлебным и прочим припасом. В оном зимовнике разной муки 13 да пшона 4 бочек, жита засеков больших 2, и со всей экономической посудою и вещьми. Овец 1.200, лошадей 127, из коих верховых 12, кобыл 85, неуков-лошаков разнолетних 30, рогатого скота – волов 120, быков разнолетних 120, коров лучших с гурта 54, остальных скотин не считано”… Зимовники разбросаны были большею частью по берегам рек, по островам, балкам, оврагам и байракам; в них жили или семейные запорожцы, или люди, зашедшие из Украйны, Литвы и Польши, или холостые, оставившие сечевую службу, «абшитованные» старшины, удалявшиеся в степь со своею челядью, хлопцами, мальцами и наймитами. Официально зимовные казаки назывались сиднями или гнездюками, в насмешку баболюбами и гречкосиями…»[184]