Вторая половина книги
Шрифт:
И подумал я: представим себе, что, перелистывая рассеянно страницы этих томов, одного за другим, в одном из них, скажем, во втором, ближе к концу, я случайно наткнулся на словосочетание, которое остановило мое внимание. Вот такое словосочетание: ?????
.?????
Лишь спустя несколько минут я понял бы, что написано было украинское имя и что имя это «Тарас Бульба»!..
И подумал я: представим себе, наконец, что, оправившись от изумления и отложив все дела, я взялся за опубликованную во втором томе рукопись (стр. 308–365, включая комментарии и глоссарий) и попытался ее перевести. Для начала – вступление. Вот что у меня получилось:
«…Записав же все это, отправляю Вам, господин и учитель наш рабби Меир бен Барух. Сам гость мой, Яаков сын, Шломо из Бердичева, не смог написать ничего, ибо владел только лишь кнаанским наречием, не зная
Тут я должен был бы оторваться от перевода, поскольку удивили бы меня слова «кнаанское наречие». Кнаанское, то есть, ханаанское. Но где Ханаан и гдеИ пришлось бы мне полезть в умные книги, во множестве стоящие в моем книжном шкафу, и узнать из них, какой язык в XVII веке европейские евреи-ашкеназы называли «кнаанским, ханаанским наречием».
И узнал бы я, что в средневековой еврейской географии были две Страны Ханаан – Западная («Эрец Кнаан Маарави») и Восточная («Эрец Кнаан Мизрахи»). Что Западная Эрец Кнаан – Богемия, с Моравией и Словакией, а Восточная Эрец Кнаан – территория Киевской Руси, то есть, нынешняя Украина. Что кнаанским наречием в те давние-давние времена назывался плохо выявленный язык евреев, живших на территории славянских народов, и, судя по тому, что известно сейчас, представлял он собою какой-то диалект восточнославянского (?) языка. Никто толком не знает его, хотя некоторые слова, вошедшие впоследствии в идиш, как полагают, пришли именно из этого наречия, из «кнаанита», – «тато» (отец), «момэ» (мама), «бобэ» (бабушка), «племинник» (племянник) и так далее. А еще – звучащие так знакомо женские имена Черна, Злата, Добра…
История «кнаанских» общин была печальна – особенно общин из Восточной Эрец Кнаан. Значительная их часть постепенно слилась с ашкеназскими пришельцами из Польши (которую никто из мудрецов не включал почему-то в состав «Ханаанских Земель»). Многие погибли от рук казаков и гайдамаков, которые то и дело бунтовали против поляков, а евреев вырезали, считая их главными прислужниками польских магнатов. Окончательно «кнаанские» общины были стерты с лица украинской земли в годы козацкой войны Богдана Хмельницкого. Немногочисленные уцелевшие евреи-«кнааниты» бежали в западную Польшу и там были ассимилированы единоверцами-ашкеназами. Следующее их поколение заговорило на идише, внеся в него скудные остатки родного языка – «кнаанита».
А потом я непременно занялся бы историей каирской синагоги «Ибн-Эзра». И узнал бы, что появилась она еще в 882 году. Что город, в котором она была построена, тогда назывался Фустат и много позже слился с Каиром, почему и называют генизу иногда Каирской генизой, а иногда – генизой синагоги «Ибн-Эзра». Что гениза эта оказалась кладезем уникальной информации – ведь с 882 года, на протяжении почти тысячи лет, в нее отправляли на хранение рукописи, пришедшие в негодность. Ибо, по представлениям евреев, представлениям, которым евреи верны и сегодня, рукопись, в которой начертано имя Бога, не может быть выброшена в мусор и осквернена грязью. Она должна храниться бережно и уважительно и хорониться так же тщательно, как хоронят умершего человека.
Истрепанные, частью стертые, частью поврежденные, документы, хранившиеся в генизе, оказались бесценны для историков. А количество их – обрывков деловых писем, личных записок, фрагментов священных текстов и апокрифов – таково, что по сей день собрание «генизы Ибн-Эзра», Каирской генизы, полностью не расшифровано и не опубликовано. И никто не может с уверенностью предсказать, какие еще открытия возможны в этом беспримерном хранилище древних рукописей. А ведь Каирская гениза не единственная, ведь есть и еще множество! Другое дело, что, к счастью для исследователей, климат Египта, теплый и сухой, позволил сохраниться манускриптам в большей степени, чем сокровищам гениз при синагогах европейских. Увы! Влажный и холодный климат, плюс пожары, плюс погромы и разрушение синагог, плюс искоренение самой памяти о старых еврейских общинах – не способствовали сохранности. Козаки Хмельницкого, например, вырезали из свитков Торы стельки для сапог, а крестоносцы германских земель («Эрец Ашкеназ») предавали еврейские книги огню, считая непонятные значки в них не иначе как сатанинскими письменами.
Так что большая часть рукописей сгорела, а слова из них, как говорилось в старой-старой
притче, вернулись к Богу…А мы с вами вернемся к придуманной мною ситуации.
…Опубликованный историками документ, который я взялся переводить (весьма самонадеянно), был написан на иврите. Однако, действительно, в тексте иногда встречались слова, очевидно, «кнаанитского» происхождения. Автор (имя его осталось неизвестным – та часть документа, в которой хранились сведения о нем, до нас не дошла) скрупулезно разъяснял их, как и обещал во вступлении. Из чего можно сделать вывод, что он, хотя и уроженец германских земель, но бывал в украинских землях неоднократно и языком тамошних единоверцев владел хорошо. А кроме того, лишь последняя часть его поддавалась сколько-нибудь связному переводу.
Пояснив все это, я вновь приступаю к переводу.
«…Вылитый пан Дорош! И статью, и обличьем. Такой же дородный, как тот, даже еще крупнее, даже конь под ним проседал. И с ним два парубка».
Тут как раз впервые попалось выписанное еврейскими буквами нееврейское слово, и рядом – пояснение того, кто делал запись: мол, так на «кнааните» назывался молодой человек, парень – «???????». Я не сразу догадался, что это было записанное еврейскими буквами украинское слово «парубок».
«Может, как раз сходство внешнее и притупило чувство тревоги, которое шевельнулось в сердце моем, едва тринадцать всадников-козаков сошли с парома в предместье Сечи. Впереди как раз и сошел тот, похожий на Дороша Бульбу младший брат его Тарас (как узнал я позже), а за ним, примерно на шаг отступая и вертя головами по сторонам, два юных парубка, схожих на него, так что сразу понятно становилось: сыновья. Коней своих вели они в поводу...
Ну и хорошо, что родственник Дорошу, ну и славно. Так думал я по наивности душевной. Ведь с паном Дорошем жили мы душа в душу – если можно такое сказать о казачьем полковнике и еврее-факторе. Когда пан Дорош попал в турецкий плен, кто как не я выкупил его? Восемьсот цехинов дал, восемьсот золотых польских злотых [195] ! Сами запорожцы (???????'???) и не думали полковника выкупать на свои. Конечно, деньги, что я дал, были деньгами нашими с Дорошем общими. Сейчас-то, когда и его нет, да и других многих, можно сказать: были мы с ним компаньонами. Жил он, как и прочая старшина (????????) козацкая, на добычу, что доставалась ему в набегах – на что ж еще? Правда, был у него хутор где-то под Уманью, но он-то и не бывал там вовсе, разве что в год раз, потому хутор тот кормил только жену его, да и то не сладко. Дети Дороша в Кракове жили, шляхтичами. Так что пускал ту добычу пан Дорош в оборот и в рост – через меня, своего фактора. Так ведь и другие полковники делали, и атаманы куренные, и писари. Поэтому когда иной запорожец, пропив всю одежу свою через неделю после возвращения из набега, закладывал мне пищаль или пистоль, или люльку старую, он, бидолаха (????????), и не знал даже, что закладывает ту пистоль не жиду Янкелю, а полковнику своему Дорошу. А вернее, нам обоим. Хотя у меня доля была поменьше, а головная боль – больше, ох, больше. Словом, моих цехинов там было четыреста, и его самого – тоже четыреста, вынул я их из оборота. В рост пущенные, они за месяц-другой могли дать вдвое, но что делать-то оставалось? И собрался я, написал жене моей Злате письмо – чтоб староста наш Мордехай, в случае, не дай Бог, беды, которую называть не буду, отвез ей, – и поехал за Дорошем.
В спутники дали мне четырех запорожцев (???????'???) – не столько меня защищать, сколько мешок с цехинами-злотыми. Ибо путь лежал по таким землям, что не то что девственница с мешком золота, как говорил некогда римский царь, – но и козак (?????) с пустым кошелем вряд ли проехал бы безвредно. А называли эти земли и мы, и козаки, и паны польские, и московиты – Диким полем…»
Далее Янкель (вернее, тот, кто записывал его рассказ) многословно описывал Дикое поле, долгую дорогу и постоянное беспробудное пьянство сопровождающих козаков. Я пропустил все это, ухватив лишь смысл – как и нескольких последующих страниц.
Дорош, который содержался в неволе, был выкуплен. В манускрипте здесь имелись две обширные лакуны, так что точно определить, в каком именно городе находился запорожский полковник, был ли этот город в Турции или в Крыму, мне не удалось. Скорее все же в Крыму, например, в Феодосии-Кафе, потому что путешествие Янкель описывает только сухопутное. Но на свободе Дорош прожил не долго, ибо в плену заболел тяжелой болезнью, которую Янкель называет водянкой, и умер едва ли не сразу по возвращении в Сечь.