Вторая половина книги
Шрифт:
И нет больше озорства. Есть очень грустная и изящная отсылка к трагедии войны и Холокоста.
Обратная сторона пародии, ее изнанка – трагедия.
Его года – его богатство
Вот ведь какие неожиданные открытия можно сделать, зацепившись за одну лишь странность – несовпадение кинематографического возраста, с возрастом романным. Разумеется, они, эти открытия, субъективны. Разумеется, я мог вычитать следы из «Теленка», которые свидетельствуют просто о том, что писатели, без всяких задних мыслей, задействовали застрявшие в памяти детали из «Теленка» и «Стульев» – ведь недаром сатирическая дилогия входила в состав
И сходство сюжетов и ситуаций из повести Аркадия Адамова и романа братьев Вайнеров – тоже можно объяснить случайностью. Застряла в памяти история, читанная два десятилетия назад, легла на возникший замысел – вот и сходство.
Посмотрим же на третью загадку. Вернее – первую, с которой я начал все эти заметки. Владимир Высоцкий в роли Глеба Жеглова. Может быть, и появление в фильме Высоцкого случайность?
По словам авторов романа и сценария, прочитав за одну ночь, еще в рукописи, «Эру милосердия», Высоцкий следующим же утром пришел к ним:
«“Я пришёл застолбить Жеглова... Вы же не делаете вид, что не знаете, что это – сценарий гигантского многосерийного фильма, и Жеглова в этом фильме хотел бы играть я. И вообще, так, как я, вам Жеглова никто не сыграет”.
Мы тут, естественно, съехидничали и сказали: “А чего ты так уж... Неужели, например, Сергей Шакуров сыграет хуже тебя?” Володя задумался... Да“... Серёжка сыграет, как я”. Но мы на этом не угомонились и продолжали ехидничать. Я его спросил: “А Николай
Губенко чем бы хуже тебя сыграет?” Тут уже Высоцкий задумался всерьёз – это при той быстроте, которая была ему свойственна! Потом сказал: М“-да... Об этом я не подумал... Коля лучше меня сыграет… Да вам-то лучше не надо, вам надо, как я его сыграю!”»[219]
Тут вот что любопытно. Названные в шутку «соперники» Высоцкого – Николай Губенко, Сергей Шакуров – всего лишь на три года моложе Высоцкого. А как же двадцатипятилетний романный Жеглов, «смуглый, волосы до синевы – черные, глаза веселые и злые, а плечи в пиджаке не помещаются»[220]? Что же, выходит, авторы с самого начала, с момента замысла экранизации, планировали «состарить» своего героя? Предположение, что они внезапно забыли о возрасте романного Жеглова, о том, что в книге ему всего лишь двадцать пять лет («двадцать шестой год»), что он комсомолец, я рассматривать не буду.
Равно как не буду соглашаться с утверждением их же (и самого Высоцкого – с их слов), что, будто бы, зритель на первых порах увидит на экране Глеба Жеглова, а уж потом – Владимира Высоцкого:
«Высоцкий написал заготовки всех пяти песен, но, когда шли съемки на Одесской киностудии, он вдруг сказал: "Ребята, а ведь это неправильно, если я буду выступать как автор-исполнитель. Мы тратим большие усилия, чтобы к десятой минуте первой серии зритель забыл, что я Высоцкий. Я – Жеглов. А когда я запою свою песню, все труды пойдут прахом". Мы скрепя сердце вынуждены были с ним согласиться…»[221]
При всем уважении к таланту Высоцкого, где бы он ни играл – в кино ли, на телевидении (театр тут занимает особое место), какую бы роль не исполнял, – не смогли бы зрители увидеть кого-либо на месте любимого поэта, артиста, словом – Высоцкого, не смогли бы они забыть, кто перед ними. Не видели они на экране ни поручика Сашу Брусенцова, ни Дон-Гуана, ни Глеба Жеглова. Перед ними был Владимир Высоцкий, и только Владимир Высоцкий.
Единственный и неповторимый.
Поэтому, отдавая роль
Высоцкому, написав ее в сценарии для него, авторы собственноручно изменили акценты, первоначально сделанные ими в собственном произведении.И что же получилось?
…Высоцкому в фильме – сорок лет. С небольшим хвостиком. Значит, и Жеглову – тоже. Время действия – 1945 год, только что закончилась война. Что же, выходит, он (Жеглов) родился до революции – между 1900 и 1904 годами, а значит, вполне мог оказаться… участником гражданской войны! Ведь гражданская война закончилась, когда ему, в экранном его воплощении, было уже то ли семнадцать, то ли даже двадцать лет, самый что ни на есть возраст для службы в РККА! Со здоровьем у него как будто тоже все в порядке, значит, и по медицинским показателям не мог избежать призыва. А уж уклоняться от службы он никак не мог – уклониста, а тем более дезертира не взяли бы в органы рабоче-крестьянской милиции. Иметь сомнительную биографию, болтаться где-то после окончания гражданской войны и до вступления на службу в МУР тоже не мог, по той же причине. По характеру, по стремлению всегда и во всем быть первым не мог он отираться где-то в задних рядах. И то сказать: во время действия романа он считается едва ли не лучшим оперативником, которого в уголовном мире «каждая собака знает»…
Что ж он, в таком случае, всего лишь капитан? Проштрафился? Например, в 1937–1938 годах? Но нет, Вайнеры говорили, что их Жеглов – самый что ни на есть сталинский орел, из тех, кто сажал, а не садился.
И, что для нас еще важнее, почему же он ни в одной книге братьев Вайнеров более не появлялся – ни до «Эры милосердия», ни после? Даже не упоминался вскользь?
Вот она, загадка Глеба Жеглова. Третья загадка, если предыдущими двумя считать «случайное» сходство между романами Вайнеров и Адамова и разбросанные по тексту «случайные» аллюзии на романы Ильфа и Петрова.
Или даже первая – учитывая ее значение: ведь присутствие этой загадки выводит предыдущие из категории случайного в категорию вполне осознанного.
Тогда – почему? Что дает сочетание этих трех загадок? Что должно было прояснить (именно в романе, не фильме!) появление в экранизации Жеглова-Высоцкого? А даже и гипотетическое появление в той же роли тоже немолодых Шакурова или Губенко? Для чего понадобилось так изменить биографию персонажа? А она, как видим, меняется кардинально.
Конец романа, рождение Героя
Г. Л. Олди (Дмитрий Громов и Олег Ладыженский) написали роман «Герой должен быть один». Название это обречено было немедленно превратиться в афоризм, даже для тех, кто не читал роман (если среди моих читателей таковые имеются – настоятельно рекомендую, замечательная книга): отточенная формула вмещает в себя один из главных принципов литературы, растущей из мифа, эпоса и фольклора.
Чтобы яснее представить себе связь этой мaксимы с романом Вайнеров, с его странными, мягко говоря, персонажами, задумаемся над вопросом: что такое детектив?
Вот что говорит по этому поводу один из классиков – Гилберт К. Честертон:
«…герой или сыщик в этих детективных историях странствует по Лондону, одинокий и свободный, как принц в волшебной сказке, и по ходу этого непредсказуемого путешествия случайный омнибус обретает первичные цвета сказочного корабля. Вечерние огни города начинают светиться, как глаза бессчетных домовых – хранителей тайны [Курсив везде мой. – Д.К.], пусть самой грубой, которая известна писателю, а читателю – нет.»[222].