Вторая половина книги

Счастливый человек, имеющий столько привязок к миру сему, не может быть Великим Сыщиком…

«Дело “пестрых”» и «Эра милосердия» волею судьбы (а возможно, по внезапному писательскому наитию, кто знает?) стали вехами, обозначившими начало и конец советского детектива, закольцевали историю жанра, стали альфой и омегой исчезнувшего жанра.

И тем самым обрели совершенно особый смысл. Если бы можно было предположить у братьев Вайнеров дар предвидения, я бы сказал, что они совершенно сознательно взяли сюжет первого советского милицейского детектива и заполнили его иным содержанием, создав на его основе зеркальное (именно зеркальное, не копию, нечто прямо противоположное) отражение – последний советский милицейский детектив.

Для того словно, чтобы замкнуть кольцо жанра, завершить историю советского милицейского детектива, подвести под ней, под этой историей жирную черту – уже навсегда.

Новые песни придумала жизнь.

Придумает жизнь.

Новая жизнь.

МЕТОД ВЕРНА – ЭТЦЕЛЯ

Читатели, рожденные в СССР, хорошо знали, что такое «фига в кармане», что такое «читать между строк», что такое «эзопов язык».

Писатели, рожденные в СССР, так же хорошо владели всеми этими понятиями. Между читателями и писателями существовал негласный союз, неписаный договор: «Мы, писатели, не всегда все рассказываем открытым текстом, но мы верим, что вы, читатели, всё поймете правильно». Это одна из высоких договаривающихся сторон. Другая же: «Мы, читатели, не настаиваем, чтобы вы, писатели, называли вещи своими именами, мы согласны и умеем читать между строк». Фига в кармане играла, в данном случае, роль невидимой, симпатической печати, скреплявшей договор. Заговорщические взаимные подмигивания писателей и читателей напоминали нервный тик.

Долгое время мне казалось, что этот самый «эзопов язык» возник именно в СССР. Я был уверен, что расширение использования иносказаний, необходимых для того, чтобы избежать неприятностей со стороны государства, имевшего дурацкую привычку обижаться на правду обо всем, шло рука об руку с окостенением советского общества.

Нет, конечно, была в русской литературе традиция – в качестве сатиры на общество изображать вымышленные страны: Осип Сенковский отправил своего барона Брамбеуса в ученое путешествие на остров Медвежий; Вильгельм Кюхельбекер повествовал о Земле Безглавцев; Фаддей Булгарин так и вовсе отправил Митрофанушку Простакова на Луну. Но тут речь не шла о сокрытии истинного замысла, напротив: заведомо абсурдные, абстрактные страны и планеты, самая что ни на есть небывальщина – все это не прятало, а обнажало сатирический прием.

Разумеется, чаще всего использовали «эзопов язык» советские фантасты послевоенного поколения. До войны иносказания могли, во-первых, не только не помочь выходу произведения в свет, но и обрушить на автора серьезные репрессии. А во-вторых, писателей еще не выдрессировали, во всяком случае, не всех. Пильняку или Булгакову, Бабелю или Артёму Весёлому не приходило в голову, что отношение свое к современной им советской жизни следует маскировать.

Откровенность на пользу писателям, увы, не пошла.

После войны, после процесса Юлия Даниэля и Андрея Синявского, после гонений на писателей за книги (особенно – за книги, напечатанные в иностранных издательствах), ситуация изменилась окончательно.

Иван Ефремов, чтобы показать в романе «Час Быка» весь ужас казарменного коммунизма, отправляет героев на другую планету. Иллюстраторы «Часа Быка», дабы пустить искателей из цензуры по ложному следу, изображают инопланетян явными китайцами. Ефремов, поддерживая ту же идею, подсовывает цензорам еще одну «копченую селедку» ^[232] , бросая несколько замечаний о маоистском «муравьином лжесоциализме». Дескать, в далеком прошлом (читай: в 20-м веке) этот лжесоциализм имел место «в некоторых социалистических странах Азии». Какой СССР, что вы, в самом деле…

Павел Багряк ^[233] для своих фантастических детективов придумал несуществующую страну западного типа, со всеми атрибутами буржуазного общества, которое, тем не менее, поражено болезнями, прекрасно знакомыми соотечественникам автора: телефонное право, взяточничество, отсутствие свободы слова. Но борется со всеми этими общественными болячками вполне «зарубежный» комиссар Гарт, а вовсе не какой-нибудь инспектор МУРа Стас Тихонов. Так спокойнее, и цензура умиротворенно улыбается и даже мурлычет.

У Аркадия и Бориса Стругацких марсиане собирали желудочный сок в стране, которая тоже не существовала в природе, а жители страны, герои книги, почему-то носили древнегреческие имена. Да и страна, хотя и похожа чем-то на Советский Союз, во время войны была на стороне Гитлера (ведь сказано же: «черные рубашки»)… Явный фашизм (и неявный коммунизм) те же Стругацкие разоблачали в королевстве Арканар, которое опять-таки находилось на другой планете. Репрессии? Но это же средневековье, да еще и чужое! Преследование интеллигенции? Полно, тут ведь речь о старинных книгочеях, которых тупые феодалы пытаются извести под корень, не ведая, что творят. Ну да, похоже на ситуацию в Третьем Рейхе, так ведь все знают: нацизм есть новое средневековье, в которое едва не канула Европа. А мы, СССР, как раз и спасли от этого мир! Ну да, придворные знахари-отравители, «дело врачей»… Нет, и это сходство вам, товарищи цензоры, привиделось. А читатели понимающе усмехались, и нервный тик становился сильнее и заметнее.

У писателей поплоше и выходило поплоше, то есть грубее и примитивнее. Действие «научно-фантастических повестей-памфлетов» (ставлю в кавычки, потому как уж больно низок уровень этих жанровых поделок) Александра Винника разворачивалось в стране под прозрачным названием Бизнесония, а единственной НФ-повести Абрама Кнопова «Проданная Луна» – в какой-то невнятной Альберии. Насчет Альберии ничего не скажу, но вот Бизнесония – какие тут могут быть фиги в кармане, можно и не искать даже, название капиталистическое. Не Коммуниздия же, слава богу! Но интересно, что и тут ухитрялись вылезать странные вещи – как, например, осуждаемая в вымышленном (чужом! не нашем!) государстве любовь местного гражданина к иностранке. Ай-ай-ай, такой прокол! Это ведь не в США преследовали за интимную связь с иностранцами, а совсем в другой стране, которая «одна шестая суши»! Да и в невнятной Альберии вдруг возникает научный труд некоего сенатора под названием «Теория затухания классовой борьбы». Сдается мне, сенатор этот заседал в Кремле, работа же рассказывала не о затухании, а, напротив того, об обострении классовой борьбы. Но вот как-то прокатило. Может, потому что написано было из рук вон плохо.

Но и у настоящих мастеров прокатывало. Главное – акценты правильно расставить. А тут, на первый взгляд, полный порядок. Чужаки с чужих планет и государств – у них сколько угодно неправильного и осуждаемого в жизни и обществе. Земляне же и у Ефремова, и у Стругацких пришли из коммунистического (какого же еще?) будущего. И тут уже, в отличие от книг Сенковского, Булгарина, Салтыкова-Щедрина – а даже и Пушкина (помните «Историю села Горюхина?), – речь шла не об обнажении приема, не о заточке острия сатирического обличения, а именно о сокрытии истинной позиции авторов, иной раз успешной, иной раз – не очень. Ведь цензура тоже вовсе не была слепой и время от времени нащупывала в писательских карманах фиги, да и между строк умела читать – ведь не с другой планеты прилетела, тем же обществом порождена и вскормлена.

Когда маскировка оказывалась слишком прозрачной, тонкой и рвалась под пристальным взглядом василисков-цензоров, книги изымались из библиотек, писателям устраивали головомойку на страницах официальной печати и т.д. Но, в принципе, на произведения, действие которых происходило в вымышленных странах (а даже и в реальных, но далеких, в каких-нибудь там Городах Желтого дьявола), цензоры смотрели сквозь пальцы.

Правда, в какой-то момент цензоры спохватились. И книги, выходившие под грифом «Научная фантастика» (или готовившиеся к изданию), начали проверяться чуть ли не под микроскопом. Каждый случайный намек на современность, злободневность немедленно вымарывался, а то и вел к запрету книги – и порче анкеты писателя.

Так вот, долгое время я пребывал в уверенности, что вся эта метода, к которой охотно прибегали советские писатели-фантасты, все эти иносказания, намеки разной степени прозрачности и тонкости в советской же системе и родились.

А оказалось – нет. Первый и очень яркий прецедент вынужденного изменения места действия и национальной принадлежности героев (по политическим мотивам) случился вовсе не в Советском Союзе и вообще – не в двадцатом, а в девятнадцатом веке. Хотя Россия (СССР тогда еще не существовал и даже не планировался) сыграла в этом важную роль – что тоже, в общем, символично.